Полная тишина, пациенты редко выходят в коридор, и то с трудом, опираясь на палку. Только тогда до меня дошло, что инсульт – дело серьёзное, но духом всё равно не пал, и оптимизм стал моим главным оружием против этого коварного диагноза. Ходить я пока не мог, и это сильно огорчало, ведь мой девиз «движение – жизнь». Врачи говорили: мол, теперь мне придётся изменить привычный уклад.

Устроили ребёнка в детский сад. Воспитатели каждый день жалуются, что плохо себя ведёт, бросает в ребятишек игрушки. Мы ежедневно убеждаем его, что так делать нельзя, но он не понимает. Обращались и к неврологу, и к психиатру, неоднократно бывали на консультации в областном центре, а также в московской Клинике психиатрии. Внук прошёл курс лечения, но сдвиги небольшие.

К сожалению, хороших, понимающих врачей на моём пути встречалось не так уж много. Будучи студенткой второго курса, попала к замечательному психотерапевту. Иногда хожу к нему и сейчас, за что искренне благодарна. Он всегда меня понимает и поддерживает. Вообще я очень настроена была лечиться, даже в психбольницу ходила на сеансы психотерапии. В нашем городе две психиатрические клиники, я живу рядом с одной из них. А ещё для таких больных, как я, есть дневные стационары.

Через час у меня внутри зародилась тревога: испугалась, что могу потерять из виду женщину, за которой занимала очередь. А так как у меня плохая память на лица, то пошла искать по коридору запомнившийся рюкзак с весёлыми цветочками. Нашла и прицепилась к нему взглядом, чтобы он уже никуда не пропал. Сначала делала вид, как будто просто гуляю мимо. Но потом чуть ли не внаглую преследовала бедную женщину. Она уходила от меня в конец коридора, я плелась следом...

Через некоторое время к вышеназванным неприятностям добавились вечно красные уголки глаз и странные приступы: сын чувствовал себя плохо, но не мог объяснить, что с ним. На этом фоне возникал страх и в результате – паническая атака, резкий подъём, а потом мгновенное падение давления. Приходилось часто вызывать «скорую», я уже всех кардиологов замучила, и местных, и областных. Проверили сердце – в норме. Сделали безумное количество разнообразных анализов, все – специфические и платные, сына обследовали вдоль и поперёк.

Это произошло три года тому назад. А память о том случае осталась у меня на всю жизнь. И помню всё до малейших подробностей, хотя кто-то может подумать, что так не бывает. Я давно на пенсии. В конце февраля, а именно 27-го числа, в 17 часов 30 минут шла мимо нашего торгового центра к остановке автобуса, собиралась ехать в деревню. Было светло, немало народу вокруг, меня обгоняли прохожие, многие шли навстречу.

Доктор каждый раз размашисто писал в его тощенькой карте: «Практически здоров». Дядя Ваня натягивал рубашку и брюки и, сокрушаясь о зряшно проведённом времени, торопился на работу, к станку. А вот вышел на пенсию – и зашевелились болячки. Говорят же: работа для человека – как хомут для лошади. Давит, но и упасть не даёт. Убрали хомут – ну и… зашевелились болячки. Ожили, проснулись. Давить их некому.

Если я заболею, к примеру, гриппом или другой какой-нибудь заразой, то обязательно стану принимать те лекарства, которые мне выпишет доктор. Если лягу в стационар, то поступлю точно так же, да ещё буду неукоснительно соблюдать больничный режим. Не потому, что хочется, а потому, что так надо. И я это понимаю. В случае с недееспособными гражданами всё немного по-другому. В большинстве своём они не сами приходят в больницу, а их насильно туда приводят.

Я смотрела на эту женщину, имевшую семью, двоих детей, и видела, насколько ей тяжело. Конец девяностых, в поликлинике даже бланков не было, писали на чём придётся… Постоянно задерживали зарплату. С утра – на приёме в поликлинике, с обеда – по вызовам, пешком, машин не дождёшься. Медсёстры постоянно менялись или вообще увольнялись, работала одна сестра на три участка.

Живя с нами, он всегда мылся, аккуратно одевался, работу не прогуливал. Зарабатывал немного, но в целом там место неплохое. Кстати, денег за квартиру никогда не предлагал, всё тратил на себя, покупал одежду, иногда маме подбрасывал немного на продукты. Вот только один раз дал денег за жильё, несколько дней назад. Но главное – меня просто трясло, когда он напивался, ведь я очень негативно к этому отношусь, до боли противно смотреть, когда пьют родные (отец наш умер от алкоголизма).

Вторая врач, гинеколог, уговаривает, убеждает, что всё будет хорошо. Слава богу, во мне 98 кило. Вечером перед операцией чувствую себя расслабленной, отрешённой – видимо, дают успокоительные лекарства. Звонок дочери: «Я люблю тебя, мама». Всё, мне этого достаточно, нужно жить. Отдаюсь в руки врачам, они профессионалы… Операция прошла успешно. В палате все с таким же диагнозом, но мы не унываем, живём, как прежде. Или делаем вид.

Надоело всё это, нашла психолога, договорилась о встрече. Перезваниваю ей, спрашиваю: «Марина Викторовна, дело в том, что я хожу на костылях. Скажите, на каком этаже ваш офис?» Отвечает: «Не могу сейчас говорить, через двадцать минут перезвоню». Но так и не перезвонила – ни пока я одевалась, ни пока ехала к ней. Но это мелочи. Я была на месте за 15 минут до назначенного времени, нашла кабинет, но мне показалось, что он заперт.