Котят мы с дочерью любим. Нет, обожаем. Дома живёт кошка, с огромным трудом «выбитая» у моего мужа, не любящего живность подобного рода. На кошку он еле-еле дал согласие четыре года назад, когда дочь пошла в первый класс и близился день её рождения. Фразу «больше никаких котов» он повторяет с завидной регулярностью, намекая, что о втором коте даже и мечтать не стоит.

Через три дня Муся перестала есть и вставать. Мы нашли ветеринара, та нас отругала, сказала, что на улице продают больных животных, но котёнка можно спасти. Несколько дней мы с мужем по очереди – поскольку работали – не отходили от Муси. Меняли горячую воду в грелке, укрывали пуховым платком, чтобы не падала температура тела. Каждый день ставили уколы. Раньше никто из нас не умел это делать, пришлось научиться. Причём, как только доходило до уколов, умиравшая Муся вдруг оказывала яростное сопротивление.

Недалеко от них на снегу лежала серая кроличья шапка. Кто родом из Советского Союза, тот знает эти шапки. После года носки они становятся всклокоченными, взъерошенными, повышенной лохматости: одно ухо залихватски торчит туда, другое сюда, лихо и задиристо, как у пьяного мужичонки. И всегда эти шапки будто крепко побиты молью. Наверное, бомжик в неё насобирал копеечек и побежал в ближайшую забегаловку переводить их в популярный питьевой эквивалент.

Следуя этому правилу, я решила провести воскресенье за чтением новой книги любимой Татьяны Устиновой. Диван мой стоит у окна, я удобно расположилась на нём, время от времени поглядывая за окно. Там, радостно крича, носились стаи ласточек – ну хоть кому-то мошкара в радость! Мой кот тоже уселся на подоконник, угрюмо наблюдая за всем этим безобразием. На его усатой мордахе читалось: «Ну почему коты не летают?»

Был период, когда у нас завелась породистая кошка с родословной. Мы ходили с ней на выставки, получали медали и подарки. Но, скажу я вам, это стресс для кошек, да и для хозяев очень утомительно. Когда Джессика Томазина Шейла умерла, я три дня плакала. Она была членом нашей семьи, с Джессикой выросли две мои внучки. Больше кошек я заводить не хотела. Но прошло три года, семья старшей дочери переехала, и мы с мужем и младшей дочерью остались одни.

Стоим. Кабан слегка поворачивает голову, смотрит то на меня, то на собаку. В моей голове набат: если пёс дёрнется – нам хана. Потому что это не кабан, это кабаниха, а в лесу отчётливо слышится повизгивание поросят. Я одним глазом пытаюсь смотреть на зверя, а вторым судорожно ищу пути спасения. Через дорогу стоит высокий фундамент, на который смогу запрыгнуть, это хорошо. До фундамента метров двадцать зарослей ежевики – это плохо.

Возле посёлка протекала небольшая река, и, пока стояло лето, Тишка часто уходил на берег, спать где-нибудь под кустами. Когда было жарко, купался, мочил пузо на мелководье. Пару месяцев назад пацаны бросили его в воду, собираясь научить плавать, и он камнем пошёл ко дну. Успели, вытащили. Но воду он с тех пор не любил. По другому берегу ежедневно проходило коровье стадо.

Обычно милое и ласковое выражение её «лица» мгновенно становилось строгим, заинтересованным, если она попадала на дрессировочную площадку. Ушки, лихо заломленные на затылок, тут же приподнимались, а весёлые глаза сразу же обретали грозное выражение. При первых движениях фигуранта Панда превращалась в дикого мустанга, в безумном азарте становясь на дыбы. Она рвалась работать.

...Доходим до мостика. Кошка дала взять себя на руки и посадить на плечо. Приступаю к переправе. Место критическое – пара метров по скользкому притопленному брёвнышку, слева-справа вода. Ступаю аккуратно, по линеечке, балансируя изо всех сил, в одно ухо воют осатаневшие комары, в другое кошка блажит с плеча: топят-убивают! И тут она увидела кустик посреди мостка. Приняв его за землю обетованную, со всей дури сиганула туда, отпихнув меня четырьмя лапами.

Даже мы сами, глядя иногда на Леди, поёживались, испытывая первобытное чувство немотивированного ужаса. Что уж говорить о котёнке, который целиком помещался в её пасти. Мы поднесли котика Леди для знакомства, она его дружелюбно обнюхала и приняла в хозяйство. Котёнок при этом выгнулся дугой, встопорщил шерсть на загривке, лапы у него судорожно выпрямились и оцепенели. В таком положении кот стал передвигаться по двору...

Это был очень красивый пушистый бело-рыжий кот, родившийся и выросший в собачьем питомнике. Все служебные собаки знали его не один год, некоторые выросли рядом с ним, но каждое его появление на тропе, ведущей вдоль питомника, вызывало яростный лай всех псов в вольерах. Если он убегал, то собаки гонялись за ним на выгуле, если просто сидел и спокойно умывался, то его никто не трогал. Однако настоящая дружба сложилась у Рыжего только с нашими новыми «кавказцами» на выгуле.

Котик как будто всегда у нас жил: не скучал, не плакал, к лотку был приучен, к когтеточке и сухому корму – тоже. Никаких проблем он не доставлял. Иногда, конечно, шалил, бегал по ковру на стене, качался на шторах. Это продолжалось до тех пор, пока позволял его вес. Даже сейчас иногда прыгает на штору и тут же падает на пол вместе с ней. По метрике котёнку нужно было дать имя на букву «г». Я назвала его Гранд Мурис, но это только по документам.