Леркина любовь к животным родилась, наверное, вместе с самой Леркой. Она замирала, когда их показывали по телевизору, предпочитала сказки не про Ивана – неважно, дурак он или царевич, – а про зверей. Украдкой от родителей обнималась-шепталась со всеми «собакимя-кошкимя-голубямя» на каждой из прогулок. Естественно, просила родителей завести хоть кого-нибудь. Если не собаку, то кошку, если не кошку, то хоть хомяка, птичку, рыбку… Но мама была непоколебима. Никого и никогда. Она уже завела папу и дочь, и этого зоопарка ей хватало. Она любила дачу и свои мечты о квартире, где никаким замурзыкам места не отводилось.

Единственной отдушиной был поход с бабушкой на рынок, где та со знанием дела выбирала деревенские мясо, творог и прочие продукты. Бабушка любила поесть и умела готовить. А Лерке нравилось, что рядом с продовольственным находился рынок птичий. И можно было бабушку уговорить погулять там полчаса. В лучшие дни ей даже разрешалось кого-нибудь погладить. Бабушка за это не ругала, наоборот, умилялась щенячьим-котячьим мордочкам.

Возвращаясь домой, Лерка пыталась понять: почему вот бабушка такая добрая, а мама – нет? Вечно у неё нет времени и сил. Даже книжки велено было учиться читать самой. А бабушка не только книжки читала, но и рассказывала свои истории. Рассказывать она умела. Заслушивались даже гости за праздничным столом, когда она просто рассказывала, как ходила на перепись населения и… всех переписала. Что уж говорить о детском воображении, где под бабушкины рассказы разворачивались картинки о том, как было до, после и во время войны, о родственниках – портных, героях, красавицах. О самой бабушке, которая тоже была когда-то девочкой, девушкой, молодой женой.

Очень часто под эти рассказы бабушка раскатывала тесто, лепила разные булочки, сочиняла для них начинку. А внучка, вдыхая ароматы сдобы, втягивала в себя её правильную, красивую речь с удивительными интонациями. Театр одного актёра и одного зрителя.

– Дед твой тогда офицером служил. А я домохозяйкой была. Придёт вечером, а картошечка уже сварена, килечка красиво разложена, на блюдце подушечки насыпаны. Были тогда такие конфетки, мы с ними любили чай пить. Вот под чай муж мне и говорит: «Нам сегодня таких щенков привезли, не знал, кого выбрать. Велено было двоих отобрать. Весь день наблюдал, даже на обед уходить не хотел. Отобрал-таки, так что теперь будут Альма и Пальма – первоклассные немцы».

Куда, зачем этих животных отбирал дед, сейчас Лерке уже спросить не у кого. Да и не это было главным для неё сорок лет назад. Главное, что деду можно было целых двух собак завести. Да ещё каких! Немецких овчарок. По её детскому разумению, это лучшие собаки на свете. Границу охраняют, раненых вытаскивают, преступников задерживают – в кино сама видела. И вот таких героев у деда – целых два! По её меркам дед тогда был самым счастливым на свете человеком, и вовсе не из-за наличия у него жены и сына.

– Они такие разумные были, что дед их с собой в увольнение брал. Вместе с ними глубоко в лес уходил. Они его из поля зрения не выпускали. Если одна вдруг отлучится, то вторая – всегда рядом. Так что за мужа я не боялась, сама видела, что он под надёжной охраной. А дед мог и сына маленького им доверить. Они не давали тому со двора уйти, чуть он к калитке, они перед ней усядутся и путь перекроют, он к штакетнику, они – живым щитом перед ним туда же. И ведь ладили между собой, хотя и девки обе были, но никакой ревности. Так мы и жили.

Бабушка мазала пирожки яйцом, взбитым с сахаром, а Лерка примеряла картину счастья на себя. Ей тоже хотелось так жить. А не ждать уставших родителей, когда те наконец-то заберут её из детского сада. Как правило, самую последнюю. Лерке хотелось, чтобы это она направлялась к воротам детсада, а рядом были две верные собаки. В мечтах они забирали её оттуда и вели домой, и все видели, что только у неё есть такие друзья.

– А потом нам пришлось уехать. Многих офицеров тогда на гражданку отправили. Ох уж эти сборы, только прижились, быт наладили. Даже двух кур завели в сарае. Но ничего не попишешь, надо было возвращаться на родину. Так ты знаешь, когда мы в поезд сели, вдруг увидели Альму и Пальму. Они долго бежали за поездом, а потом отстали. До сих пор понять не могу: как они из вольера выбрались? Как поняли, что мы уезжаем? Как поняли, что поездом едем?

Такого поворота Лерка не ожидала. Она смотрела на бабушку, и картинка только что нарисованного счастья рушилась, разваливалась на куски. Ей и в голову не приходило тогда, что сборы семьи – это сборы всего лишь чемоданов и баулов. И самое страшное, что её бабушка с ласковыми интонациями и руками в муке – может так поступить. А потом рассказывать обычным голосом, как будто это не страшно – так поступать.

Лерка молча слезла с табуретки и пошла в гостиную. Там дедушка смотрел телевизор. А внучка во все глаза смотрела на него. Вроде бы её любимый дедуля, а вроде и не он. Лерка ухватила книжку с любимыми сказками. Пытаясь сосредоточиться на иллюстрациях, изгоняла из своей памяти слова о том, как долго бежали Альма и Пальма, а потом всё-таки отстали.

Нездоровая тишина в квартире встревожила родных.

– У тебя что-нибудь болит? Обидел кто? – участливо спросила бабуля.
– Может, в шашки сыграем? Или чайку с плюшками бабкиными давай навернём? – пытался растормошить дед.

А Лерка, ещё не знавшая слова «предательство», не могла выразить то, что терзало её изнутри. Да, бабушка, болит. Да, обидел. В шашки играть не хочу и чаю – тоже. А хочу побежать по рельсам туда, откуда вы приехали, хочу успеть к лежащим на рельсах двум собакам раньше, чем другой поезд. Хочу сказать, что люблю их. И плакать. И просить прощения. И никогда не бросить.

Она была уже гораздо старше, когда сумела задать родным всё ещё больной для себя вопрос:
– Почему вы их не забрали с собой?

Когда родные поняли, о ком речь, не сразу начали отвечать. Вернее, заговорила только бабушка:
– Как ты себе это представляешь? Двух собак через полстраны тащить на новое место? Ну хорошо, не на новое. Но тут ещё всё равно обжиться предстояло, работу найти. А их кормить чем-то надо. Что значит – сберегли мне сына и мужа, а тебе – отца и деда? С чего это ты взяла?

А дед тяжело вздохнул и ушёл в свою комнату. Больше они к этой теме не возвращались. По крайней мере, вслух. Говорить о предательстве взрослой Лерке и сейчас нелегко. Но тогда, в детстве, уверена она, именно близкие люди научили чётко видеть и различать его. Нет, она не стала любить их меньше, но узнала про человеческую любовь такое, чего знать вовсе не хотела бы.

А собак полюбила ещё сильнее.