Котомасса набухает с каждым днëм. Этой квашне стало тесно в гнезде, и она начала из него вываливаться.

Мамаша Лялька первые три недели ещё сохраняла контроль над ситуацией. Она удерживала котят не только с помощью тревожных кряков и покусывания, но даже простым взмахом хвоста. Меховая личинка на трясущихся лапках ещё только пытается уползти за мамину спину, но Лялькин мускулистый хвост уже перекрывает дорогу и подгребает назад.

Иногда Лялька изящно останавливала ползуна задней лапой. Иногда – подбородком. Как бы лёжа жонглировала шерстяными шариками.

Но котомасса раздувалась, наглела и вот уже освоила одно за другим все помещения в доме. Все закоулки, в которых она, масса, бесследно растворяется, к отчаянью матери и нашей тревоге. И неожиданно из них выползает – к общей радости.

Контролировать котят становится невозможно, Лялька растеряна и не знает, как правильно себя вести. Некогда грозный мамин хвост, служивший арканом, полосатым жезлом, полицейской дубинкой, – теперь для котят, потерявших страх, просто забава. Каждый может подобраться, когда мама обедает или сидит над лотком, и шлёпнуть её растопыренной лапой, а то и куснуть.

Мать – источник заботы, кормушка, тëплая батарея. С еë пятками и хвостом можно поиграть, но саму Ляльку детушки как партнёра по играм не воспринимают. Устраивают гонки и визгливую борьбу только друг с другом.

Пару раз кошка пыталась вписаться в забавы молодых. Подпрыгивала на месте и, распушив хвост, неслась по квартире, думая вовлечь котят в это развлечение. Те на время останавливали возню и смотрели на материнские прыжки с ироническим вниманием.

В подобные моменты мне за Ляльку неловко.

По мере роста котодетей проявляется их характер. В принципе, он у них виден с рождения, но ещё неразборчиво, вроде рисунка на нераздутом воздушном шарике. Пока шарик маленький, на его поверхности видны невнятные закорючки, которые по мере растягивания латекса превращаются в цветы, надписи или весёлые мордахи.

Четыре котёнка – четыре темперамента, четыре способа жить. Даже вкусов к еде – четыре разных. Мы-то, хозяева, планировали унифицировать кормление, чтобы насыпать одновременно в миски одинаковой еды и не париться. Чёрта с два! Они даже мать сосут каждый по-своему.

При переходе на взрослую еду соглашались с предлагаемым меню несколько дней, а потом начали выделываться. Один лопает всё, что видит в своей миске, и подбирает несъеденное из чужих, другая ковыряется в порции, выбирает мясо и брезгливо отбрасывает морковно-свекольные стружки, которые добавляются для профилактики запоров. Третий полюбил мякиш сдобных булочек, обязательно горячих, только из пекарни, разогретые его не соблазняют. Четвёртая тащится от простокваши и сыра с плесенью.

Изначально более-менее совпадали характеры у двух серых близняшек, унаследовавших нрав и плюшевую шкурку от своего папы Нюши – большого, пухлощёкого спокойного нахала. В первый месяц жизни они были так похожи, что мы их путали и обозначили условно одним именем «Маленькие Нюши». Различия стали видны, когда у одной двойняшки уши опустились, а у второй поднялись.

Чуть позже они оказались разнополыми, и характеры начали расходиться всё дальше. Вислоухая девочка выросла благодушной и молчаливой. Мурчит от первого прикосновения, замирает и позволяет себя таскать. Хоть в карман сажай, не возразит. Мявкает редко и тихо. Потому мы её и прозвали Тишкой.

Её остроухий братец, в общем, тоже благодушный и мурчливый, оказался, кроме того, большим болтуном и нарциссом. Бегает за нами, как собачка. Любит привлечь внимание. Понятно, если хочет есть или что-нибудь болит. Но он и без повода дёргает. Просто чтобы погладили. Мы уже знаем, что лучше на него лишний раз не смотреть. Почувствовав взгляд, моментально начинает вопить, принимает кокетливые позы и не успокоится, пока не почешешь пузо, не потискаешь.

О чём кричит? Да ни о чём. Как всякая творческая личность, переводит любой разговор на себя. Мя-а-а! Я-я-я!..

В людях эта черта бесит, а для кота вполне органично. Мило.

Это его мы поначалу приняли за ласковую девочку, прозвали Зефиркой и решили оставить себе. Теперь, когда Зефирка оказалась Зефиром, отдавать всё равно не будем. Как отдашь такого преданного и милого? Но яички, видимо, придётся чикнуть. Явно же пошёл в папу – полового террориста. Тот, когда мы пришли выбирать жениха для Ляльки, завопил из клетки и не умолкал, пока не выбрали его. И когда принесли домой, покричал на Ляльку, кратко объяснил, что он звезда, и вообще о таком мечтает любая кошка, и через пятнадцать минут уже овладел нашей принцессой, онемевшей от его наглости.

Зефир, разумеется, как и его отец, будет осёдлывать всё, что движется. Без душевных терзаний, с добродушным спокойствием. Не кастрируешь – через некоторое время маму оседлает.

Впрочем, это позже. Сейчас не хочу думать о грустном.

Третий ребёнок – полосатая, похожая на маму Лялю, только чуть побрюнетистей, с более густыми чёрными полосками на сером. Зовут Ева. Эта и душой в мать. В глубине этой самой души – добрая, но внешне строга. Мрачновата даже, глядит исподлобья. Если попытаешься взять в руки, страшно верещит и извивается змеёнышем, пока не опустишь на место. Может по настроению прийти в хозяйскую постель, помурчать, но не нуждается в постоянном внимании. Живёт на своей волне. Если Зефир по типажу эстрадное существо, чахнущее без поклонников, то Ева самолюбива, горда, необщительна. Не допускает фамильярности, не любит нарушения её личного пространства. Как и мать. Ведь сколько крови из меня Лялька выпила, защищая это своё личное. В буквальном смысле.

Вот хотя бы недавно.

Частое сопение слышится из переноски и зловещий гуд, если пытаешься в эту переноску сказать что-нибудь ласковое. Как из улья. Кажется, сейчас рой ос поднимется оттуда и закусает. Но это не осы, это Ляля готовится дорого отдать свою жизнь.

Она дорого отдаёт жизнь до двух раз в год. Как соберёмся в ветклинику, так и готовится к героической гибели. И чтобы побольше фашистов с собой прихватить, то есть меня, ветеринаров, вообще любых негодяев, причастных к похищению Её Высочества из дома.

И бесполезны слова утешения, бессмысленно напоминать, что не впервые же едем и ничего страшного до сих пор не случалось. Ляля не слышит, не желает. Она забывает, что я любящий хозяин, которого перед обедом надо щекотать хвостом по ногам и на груди которого можно помурлыкать ночью. Хорошее из кошачьей памяти стирается. Остаётся ненависть к врагам и предателям. Кошка недобро смотрит, гудит и желает отдать свою жизнь как можно дороже.

А вернувшись домой, снова щекочет хвостом, трётся щеками об истерзанные ею же руки, мурчит и не помнит зла. Как будто не срывала защитный конический воротник, который вообще-то животному сорвать невозможно. Будто не обдала доктора струёй мочи и не прокусила ему палец. Будто не шипела на меня и не пыталась освежевать мою кисть.
Кроткий невинный зверёк.

И всё же из Лялькиных детей первой мы сразу решили оставить себе её полосатую и ужасно вредную копию. С Зефиром понятно, за что оставили. Он чуть ли не с рождения старался понравиться. Но за что мы полюбили эту эгоистку и мизантропку, сам не пойму. Только из сердца уже не выкинешь. Останется с нами.

Разве что временно переименовали из Евы в Читу. Потому что вредная и непослушная, как макака.

Чëрный котёнок родился первым, рос самым крупным и некоторое время казался страшноватеньким. Губëшки долго не зарастали шерстью и ярко краснели на чëрной морде, глаза по-лягушачьи пучились. Я даже хотел его назвать Адрианом, как маленького Антихриста из «Ребёнка Розмари».

Но потом мальчишка стал радовать благонравием и мощным интеллектом.

Лоток освоил раньше остальных детей и, главное, без обучения. Просто на двадцать пятый день жизни, через неделю после первой вылазки из гнезда, посмотрел, как мама писает, влез после неë и сделал то же самое. И с тех пор ни разу не промахивался.

Других котят ещë довольно долго усаживали, ругали за лужи и объясняли маленьким тупицам, что гранулы туалетного наполнителя – не игрушки и не вкусняшки.

Он и Лялькиным любимцем был. Сосал еë жаднее других, вне очереди играл с материнским хвостом и ходил за ней как привязанный. Ну и миловидности поднабрал со временем.

А брата и сестëр строил. И те охотно подчинялись. Даже бегали колонной. Чёрный лидер всегда впереди, как сержант. Остальные, по одному, за ним.

Глядя на это, я переименовал кота из Адриана в Василия.

Первым его и забрали. Пришёл мужчина с большой чëрной бородой, внимательно осмотрел кота со всех сторон, сказал, что тот, конечно, никакой не Василий, а Люцифер. И купил, не торгуясь.

Борода у покупателя была такой ухоженной, что я подумал – кота к ней подбирает. Как аксессуар.

Так или иначе, Лялькин первенец переселился в новую семью. К бородачу, его жене и их взрослому коту.

На большого кота пришелец сразу зашипел, запугал его, а потом простил и назначил новой мамой. Ложится у его тëплого пуза, мурчит и посасывает шерсть.
Инфернального имени не избежал, но жизнь складывается хорошо. Дай бог и дальше.

А Лялька о сыне тоскует. Покрикивает иногда, зовëт. Громко и жалостно. После того как соберëт вокруг себя оставшихся.

Со временем стала вопить реже и тише, но пока не забыла.