Многие жители Санкт-Петербурга прикупили себе участки в Псковской области. Это недалеко, и места чудесные: сосновые леса, озёра, речки, ягоды, грибы. Земля стоит копейки. Купили и мы. Как оказалось, вовремя: наступила пандемия, и многие постарались уехать за город. Вот и мы на всё лето засели в Псковской области.

Стояла жара. Купаться мы начали в самом начале июня. Облюбовали местечко на берегу реки Великой. Но это место понравилось ещё нескольким людям – чете велосипедистов, родителям с дочерью-подростком и четверым художникам из Питера.

В первый же вечер в кустах возле берега мы увидели уточку с восемью утятами. Утка была боязливой, едва высовывала нос, а утят мы и вовсе заметили не сразу.

Накрошили ей хлеба. Очень робея, она всё же угостилась. Через несколько дней, видя, что вреда от нас нет, стали подплывать и утятки.

Но этот ежевечерний ужин не давал покоя собакам. Те, кого выгуливали хозяева, прямо рвались с поводка к воде – поохотиться. Кошки, которых мы замечали в кустах, тоже крались на полусогнутых лапах за дичью. А однажды какой-то мужчина и вовсе полез в воду за утёнком, потому что его маленькая дочь раскапризничалась на берегу:
– Папа! Давай утёночка поймаем и возьмём домой!

Вот папа от небольшого ума и полез.

Короче говоря, близость утят никому не давала покоя. Мать-утка была нерасторопна. Загнать всех детей в воду, когда какая-нибудь псина неслась к ним, она не успевала. Вскоре утят осталось шестеро. Я расстроилась страшно.

Как-то раз подхожу к берегу и слышу, как муж утке выговаривает:
– Ну что ты за ворона такая! Двоих детей клювом прощёлкала, а ещё уткой называешься! Видишь опасность – шевелись, уводи их, соображай быстрей.

Будете смеяться, но мне показалось, что птица его слушала.

Как известно, основные свойства темперамента являются врождёнными. Флегматик и есть флегматик, этого не изменишь. Впрочем, не меняются и холерики, в чём мы убедились несколько дней спустя.

Видя, что в одном и том же месте каждый вечер открывается бесплатная столовая, к нам прибилась ещё одна утица. В очередной раз накрошив хлеба семейству с детьми, мы заметили приближающуюся гостью: некрупную уточку, встрёпанную и суетливую.

Кинули хлебушка и ей. Она есть не стала, отплыла чуть в сторону. Смотрим, а за ней армадой, как корабли по Неве в День ВМФ, плывут друг за дружкой десять утят. Пока птенцы клевали крошки, мать несколько раз проплыла мимо них туда-обратно.

Позже она носилась перед своим выводком, следя, чтобы все наелись и были в безопасности, даже когда «дети» стали больше неё. Надо ли говорить, что до конца лета ни один утёнок у неё не пропал. Уже в первое кормление, едва заслышав в отдалении лай собак, утка раскрякалась, и утята принялись улепётывать.

– Вот, – сделал внушение муж утке-флегме. – Поняла, как надо? А ты, пока повернёшься…

Теперь ежевечерне мы кормили 16 утят и двух уток. Заполошная мамаша начинала питаться, только убедившись в абсолютной безопасности своих детей. Первые дни они отплывали от берега очень быстро, потом успокоились, стали есть помедленней, но мать-героиня всегда находилась «на шухере».

Спустя неделю, когда две утиные семьи попривыкли к нам, мы заметили ещё восемь уток. Никаких детей у них не было, и держались они осень странно: плыли попарно рядышком. Мы удивились: все девочки, ни одного селезня. Впрочем, особого значения вновь прибывшим мы не придали, утки как утки, не фламинго же.

А напрасно. «Девочки», окружив утят полукольцом, никого не стесняясь, начали клевать малышей, прогонять их. Просто какое-то разбойное нападение женской банды.

Флегматичная мамаша сопротивления не оказала, отплыла с детьми в кусты от греха подальше. Но мать-героиня дала такой отпор, что мы, взрослые люди, потеряли дар речи. Утка шипела, крякала, взлетала и тут же пикировала на воду, отгоняя наглых разбойниц. После драки она едва волокла крылья, мне даже показалось, что они у неё вывернуты.

Уже выплыв на берег, она всё не переставала шипеть. Нахалки ретировались, а утята потихоньку продолжили свой ужин.

Муж смотрел на утку с восхищением, я ей даже позавидовала.

На следующий день ОПГ вернулась вновь, но с другой стороны реки в это же время приплыла ещё дюжина взрослых уток, тоже без потомства.

– Батюшки, что же это будет? – всполошилась наша знакомая велосипедистка.

Две стаи уток замерли друг против друга, не делая попыток к сближению. Всем хотелось заполучить золотой пляж, где каждый вечер кормят на халяву. Было ясно, что рэкетирши решили прогнать мамаш с птенцами и отжать кусок берега.

Вчерашние утки-гопницы наглели всё больше. Во вновь прибывшей команде мы увидели крупных воинственных птиц, не обременённых детьми, очень старую утку с невозможно пронзительным и громким криком и трёх уточек, внешне отличавшихся от других невероятно длинными шеями.

Старая утка закричала, и…

Наблюдать за женской дракой – зрелище не для слабонервных. Утки налетали друг на друга стремительно, с остервенением, перьями потом была усыпана вся водная поверхность вдоль берега.

На следующий день сраженье повторилось. Я уже думала, что криминальные разборки за передел сфер влияния не закончатся никогда. Но к июлю ситуация выправилась.

Право принимать пищу первыми закрепилось за многодетными мамашами с потомством. Вместе с ними всегда питалась и старая утка, пронзительным криком предупреждавшая об опасности. Следом шли утки с длинными шеями, а потом уже допускались бездетные и непонятно какой ориентации – из тех, кто плавал парами.

Такие правила сохранились почти до самой осени, даже когда дети стали больше матерей. Ну и правильно. Всё лучшее – детям.

Ситуация неожиданно изменилась в конце августа. Откуда-то приплыла утка с одним-единственным ребёнком. Птица была крупнее и холёной флегмы, и нервной холерички.

С чего начинается «яжемать»? Правильно. Первым делом – накормить ребёнка. Потом ещё раз, если получится. Ну и третий, контрольный приём пищи. А вдруг повезёт и чадо ещё что-нибудь съест?

А с чего начинается «яжеженщина»? Верно. С себя любимой. Выспаться, желательно до вечера, пригладить перья – а это занятие не на один час, – почистить клюв о речной песок, поплавать в своё удовольствие. А дети… Скукота какая! Ну, поедят к тому времени чего-нибудь, если найдут.

И вот такая «яжеженщина» объявилась в нашей утиной толпе.

Андерсен явно писал своего гадкого утёнка с того, которого эта горе-мамочка притащила за собой. Мало того что единственный ребёнок у неё оказался меньше всех других птенцов, так ещё и какой-то криволапый, кособокий, шея торчит в сторону. Недоразумение чистой воды.

Вела она себя с ним странно. Что он ест – ей было наплевать. Никакие теории об инстинктах и рефлексах сбережения потомства на неё не распространялись. Приплывая, она не набрасывалась на еду, как другие утки, которые показывали пример утятам: ешьте, мол, пока есть возможность. Нет, она садилась на какой-нибудь валун и начинала долгую процедуру прихорашивания.

Её несуразный ребёнок в это время пытался приткнуться к какому-нибудь многодетному семейству и тянулся за хлебной крошкой, но всегда получал дружный отпор. Ну а хулиганки и дебоширки и вовсе его прогоняли, как прокажённого.

Обычно, кормя уток, муж их уговаривал:
– Не толпитесь, товарищи женщины, ведите себя прилично, всем хватит.
Удивительно, но птицы его слушались, и после шутливой команды «Приступить к приёму пищи!» гвалт стихал, все дружно начинали клевать угощение.

Каким-то образом муж даже различал уток, дал некоторым имена: Саида, Джамиля, Гюльчатай… Самого мелкого прозвал Рахитиком, а самую пожилую утку – Старухой.

С мелким была проблема – заморышу ничего не доставалось. Все без исключения его отгоняли. Однажды, смотрю, супруг покормил водоплавающих, а сам не уходит. Утки тоже не отплывают: раз кормилец не ушёл, значит, ещё что-нибудь даст.

Супруг со словами «Девчата, имейте совесть!» вытащил из пакета батон со злаками, орехами, изюмом и витаминными добавками. Бомба, а не батон.

Я удивилась, спрашиваю:
– А почему мне такой не купил?
– Радость моя, ты ведь у меня не голодаешь, – ответил спутник жизни. – А Рахитика жалко. Соберутся они всей тусовкой на юг, а он сгинет где-нибудь по дороге, не долетит – задохлик же совсем. Ему витамины нужны, усиленное питание.

Возразить было нечего.

Однажды в выходной день какая-то компания с шашлыками, костром и выпивкой устроилась на нашем облюбованном месте. Сидели они, судя по большущей куче мусора, целый день. Потом вылили остатки вина на недоеденный хлеб, разбили бутылки, накидали гору хлама и, оставив тлеющий костёр, удались.

Ладно, чужой мусор мы убрали, костёр затушили. Утки, привыкшие к обычным магазинным буханкам, «пьяный» батон есть не стали. Новенькая же утка-красавица принялась за него очень активно. Причём такого бешеного аппетита мы у неё раньше не замечали.

Наевшись, не обращая никакого внимания на брошенное чадо, красавица пошла кругами по берегу. Забытый утёнок скакал за ней с камня на камень.

Взлетают утки обычно очень быстро и легко. Но в этот раз мы остолбенели, наблюдая за полётом пьяной бесстыдницы: вроде бы вверх – и тут же вниз, куда-то вбок, и сразу в другую сторону, и всё кругами да зигзагами.

На следующий день очередное кормление утиной стаи прошло под раздражённое ворчание мужа:
– Ну и где эта пьяница опять шляется? Никогда её вовремя нет. Единственного ребёнка через день кормит!

Наша гулёна появлялась всегда с опозданием и неизменно начинала вечер не с кормёжки отпрыска, а с прихорашивания.

Удивительно, но мужчины, купавшиеся с нами, даже установили для неё деревянный чурбачок, зная, что «яжеженщина» неизменно начнёт с собственных перьев. К её материнскому пофигизму отнеслись снисходительно.

Большее осуждение, к моему удивлению, у них вызывали заполошность матери-героини и количество её детей. Один из художников даже выразился в том смысле, что, если бы на него навешали десяток наследников, он бы утопился. А птицу-пьяницу он даже как-то раз попытался нарисовать.

Для себя я сделала вывод: мужчины скорее простят неразвитый материнский инстинкт, чем женскую неухоженность.

У женщин, напротив, особое сочувствии вызывала мать-героиня.

– Это какая же у бедняжки сверхзадача! – рассуждала одна художница. – Станиславский отдыхает! По сравнению с её жизнью, любая роль – просто чепуха.

Селезням тоже все кости перемыли:
– Сделают детей – а потом порхают неизвестно где. А к старости являются: «Я – отец. Кормите меня! Содержите меня!» А где эти отцы отдыхают, пока матери безотцовщину растят, – непонятно.

Когда вечерами стало рано темнеть, нарисовалось четыре селезня. Прилетели прямиком к кормушке, не обращая на выросших детей никакого внимания.

По всей видимости, мать-героиня, как теперь говорят, «была в отношениях» с одним из парней. Стоило тому приблизиться к хлебу, как птица со всей оравой своих здоровенных «детишек» набросилась на папашу, пропадавшего где-то всё лето, – тот еле ноги унёс.

Темперамент действительно передаётся по наследству. Гвалт стоял, как на базаре. Отца с позором изгнали, и он вернулся к товарищам.

Четыре селезня терпеливо ожидали в сторонке: а вдруг отменят военное положение и взрослые дети простят заблудших отцов? Ведь осень на носу. Но чуда не случилось – кормушку охраняли строго.

В первых числах сентября наши утки, размером почти с гусей, в количестве 46 штук солидно выходили на берег навстречу моему мужу. Он с ними разговаривал. Эти разговоры супруга-военнослужащего с объектами живой природы меня всякий раз изумляют. Однажды наблюдала, как мой полковник в отставке присел на лавочку, и к нему тут же из всех подворотен и подвалов полезли кошки всех мастей. Одна вообще залезла чуть ли не на шею. Слышу, муж их уговаривает:
– Женщины, держите себя в лапах!

А одной, самой нахальной, говорит:
– Кыш, бесстыжая. У меня сейчас жена придёт.

Если супруг идёт по улице и рядом появляется бездомный пёс, то собака начинает идти с ним в ногу, хорошо, хоть не строевым.

Мы думали, наши воспитанницы останутся в Пскове на всю зиму, но нет. Однажды их осталось всего двенадцать, а потом и вовсе две.

Не знаем, какие семейства увидим этим летом, вернётся ли кто-нибудь из наших выкормышей на знакомое место.