Максик рос, и всё заметнее было, что он вобрал в себя лучшие черты родителей: от Чернушки взял благородный смолянисто-чёрный цвет без пятен, гибкость, стремительность, длинные лапы, гордую посадку головы, а от Бальзамина – крупные черты «лица», внутреннюю сосредоточенность и чувство собственного достоинства.

В пятом общежитии обитал общественный рыжий кот, совсем молодой, как наш Макс. Они подружились. Мы выходили с Максом во двор, к нам подбегал Рыжик, все вместе мы проходили ближайшую арку-тоннель и останавливались, не доходя до памятника. Тут был сквер с деревьями и кустами. С могучих дубов падали красивые листья и сыпались жёлуди.

Наши подростки резвились на траве, а однажды устроили перебежки через дорожку. Рыжик перебежит – и Максик за ним. Максик обратно – и Рыжик следом.

Но на Рыжика никто особого внимания не обращал. Не потому, что он был некрасивый, – нет, вполне симпатичный кот с обаятельной мордашкой плута. Дело в цвете. К рыжему зверю все относились спокойно. А вот к моему чёрному Максу…

Я и не знала, что столько людей верит в примету насчёт чёрной кошки, перебежавшей дорогу. В тот день мы случайно провели культурологическое исследование. Макс перебежал дорогу – и какая-то девушка вскрикнула, остановилась, повернула назад. Мы с Володей, стоя за кустами, переглянулись и хмыкнули. Нас не было видно, зато мы видели всё.

Казалось, кот специально издевался над людьми. Максик упорно перебегал дорожку прямо под носом у прохожих. Кто-то чертыхался, кто-то беспомощно оглядывался, кто-то топтался на месте, восклицая: «Боже мой!» или «Что же делать?» И почти все в итоге разворачивались и уходили. К любому из общежитских корпусов можно пройти разными путями благодаря многочисленным проходным аркам, так что суеверные люди теряли несколько минут, но всё равно добирались, куда надо, минуя «опасность».

Мы с Володей уже давились от хохота, зажимая рты ладонями, чтобы нас не услышали. А Макс продолжал делать своё чёрное дело. Наконец, чувствуя, что от смеха у меня уже болит живот, и испытывая сострадание к братьям нашим людям, я вышла из кустов к очередной жертве, остолбеневшей от страха девушке, и сказала:
– Не бойтесь, у нашего кота есть белое пятнышко, примета не сработает.

Студентка недоверчиво смотрела на нас и явно не хотела идти вперёд. Пришлось взять Максика на руки, повернуть брюшком вперёд и продемонстрировать несколько светлых волосков в интимной зоне. Девушка облегчённо вздохнула и смело двинулась навстречу судьбе.

Макс Бальзаминович Чернушкин продолжал изучать окружающий мир и удивляться. В зелёном уголке за аркой-тоннелем с правой стороны росли деревья, которые вороны почему-то считали своими. Гнёзд мы там не разглядели, но у крылатых была традиция: каждый день прилетать на верхние ветки и каркать во всё воронье горло.

Максу захотелось исследовать одно из «вороньих» деревьев, и он на него полез. Наверх лез хорошо, уверенно, лёг на удобную ветку и стал осматриваться. Мы с Володей стояли внизу и с гордостью глядели на нашего «сыночка».

Тут прилетели, так сказать, хозяева – несколько ворон. Чёрно-серые грозные птицы уже хотели сесть на ветки и начать свои обычные переговоры, но тут увидели непрошеного гостя… Как-как-как-ка-ар-р-р?! Вороньё дружно напало на Максика и стало клевать его, стараясь сбросить с дерева. Наш герой уворачивался, защищался лапой, пригибался, терпел и упорствовал в своём желании остаться. Вороны отлетали и снова бросались на него. Мы кричали, махали руками, но пернатые не обращали на нас никакого внимания. Тогда, опасаясь за здоровье кота, я подошла ближе, протянула руки и стала кричать:
– Максик, прыгай! Максик!

Коту было страшно, но он прыгнул, мои руки смягчили его падение, он совсем не пострадал, зато у меня рука украсилась кровавой ссадиной чуть ли не по всей длине.

Бедного «сыночка» мы принесли домой и осмотрели: глаза целы, слава богу, а вот на макушке обнаружились кровавые зарубки от страшных клювов этих птеродактилей. Всё-таки достали, хотели котёнку голову продолбить, проклятые.

Иногда с Максом на плечах мы выходили через другую арку, ту, что смотрела прямо на левый торец Казанского собора. Около него всегда кто-нибудь кучковался: хиппи, туристы, школьники, пьяницы, попрошайки. Макс любил на прогулке сидеть у нас на плечах: и обзор хороший, и безопасно.

Совсем рядом продавали мороженое в вафельных стаканчиках, мы покупали пломбир. Однажды Макс случайно попробовал мороженое: глядя сверху с моего плеча на белую субстанцию, опустил нос, понюхал и лизнул. Коту понравилось. Прохожие глазели, как мы по очереди едим пломбир: Макс лизнёт, потом я, потом снова Макс и снова я. Это было смешно. Впоследствии мороженое покупалось уже в расчёте на котёнка.

Оказалось, наш мальчик вообще любит молочное. Сметану он мог поглощать в огромных количествах, хотя тут его приходилось ограничивать, ведь кишечник не справлялся. Зато сырое мясо явно шло коту на пользу: он рос, мышцы наливались силой, чёрная шерсть переливалась, как самый драгоценный мех.

Тогда в Питере повсюду стояли кабинки моментального фото, заходишь, опускаешь монету, что-то нажимаешь, выходишь – уже сбоку узенькие фотографии выползают. Можно было столько себя нащёлкать, сколько денег не жалко. Мы сначала с Володей вдвоём туда ходили, влюблённые дурачки, потом, когда Володя уехал, я фотографировалась с Максиком.

Володя поступил на год раньше меня, бросил аспирантуру, потом восстанавливался и в итоге окончил её лишь на пару месяцев раньше меня. Он уехал в Тобольск и стал работать в пединституте, а мы с Максиком остались. Без папы Володи нам было хуже, но мы продержались.

Домой ехали в поезде, кот испуганно прижимался ко мне, не слезал с колен. Сходить в туалет оказалось проблемой: как только я выходила из купе, Макс начинал отчаянно кричать. Приходилось летать молнией. Хорошо, что в купе ехали две девушки, сопереживавшие мне: они следили, чтобы кот не убежал, разговаривали с ним, но тот всё равно истошно звал «мамочку».

Ехали мы с пересадкой, поезд шёл до Екатеринбурга. Там нас встретил Володя. Ура! До тобольского поезда оставалось несколько часов, мы нашли лесок недалеко от вокзала и пристроились там. Я сидела на пенёчке, что-то ела из кулёчка, а папа Володя, соскучившись по любимцу, носил его на руках, тыкал в него носом и приговаривал:
– Максик-шмаксик, ты мой котик.

Володе понравилось крепко прижиматься своим лицом к кошачьей мордочке, а потом отстраняться, глядя в ошалевшие глаза Макса. Несколько раз кот вытерпел, а потом до крови укусил папу за нос.
– Сам виноват! – воскликнула я и подбежала, чтобы унять кровь. В носу, видимо, много всяких сосудов, кровь текла долго.

Володя на Макса нисколько не обиделся, понимая, что вёл себя неправильно. К чести кота, он больше не позволял себе такого, хотя Володя ничему не научился и частенько прижимался лицом к носу Макса. Кот только шипел, но уже не кусался.

Так начался второй, тобольский, период его жизни. А родители Макса, Бальзамин и Чернушка, остались в Санкт-Петербурге. Там же остались наша с Володей аспирантская молодость, беззаботность, успехи и разочарования, многочисленные друзья, первые свидания, свадьба, начало семейной жизни, белые ночи – вот почему мы чувствуем ностальгию по Питеру тех лет.