Презабавнейшая вещица

Вообще-то история Склифа уходит корнями в середину XVIII века и связана с именами двух великих сострадателей человеческих – Прасковьи Жемчуговой и Николая Шереметева.

Граф Николай Петрович родился в столице Российской империи 9 июля 1751 года. Как представителя одного из богатейших семейств, его окружали толпы мамок, дядек, нянек, кормилиц и прочих дворовых человеков. Мялись вокруг горы батистовых пелёнок, звенели золочёные погремушки, мамки хором пели колыбельные.

А спустя 17 лет в Ярославской губернии в сельце, название которого уже никто не помнит, в семье шереметевского крепостного кузнеца Ивана Ковалёва, большого любителя выпить, родилась девка Парашка, собой чернявая и лицом не видная. Никаких батистовых пелёнок и золочёных погремушек в семействе Ковалёвых не водилось. У Параши были четверо братьев и сестра – не до погремушек, были бы сыты.

В тот 1768 год юный наследный граф Николай Шереметев как раз был пожалован в камер-юнкеры, после чего отправился за границу, учиться в Лейденском университете, дружить с Моцартом, слушать музыку и всячески просвещаться. Вернувшись через четыре года, 21-летний граф оказался дельным человеком, был тут же принят на государеву службу и вскоре возглавил Московский дворянский банк.

Но банк банком, а дома у молодого графа, в отеческой усадьбе Кусково, граф-папа держал презабавнейший театр. Оный театр и божественное искусство занимали все думы талантливого молодого человека, напрочь отбивая у него охоту к кутежам и светским развлечениям.

Не женюсь ни на ком, кроме неё

Пока молодой граф репетировал со своими крепостными новые оперы, семилетняя дурнушка Параша собирала траву в лугах и пела для радости солнцу, цветам и местным пастушкам. Но как-то раз мимо проезжала престарелая княгиня Марфа Долгорукая, жившая при Шереметевых в роли бедной родственницы, и забрала девчонку к себе.

Маленькая пейзанка оказалась в роскошном Кусковском дворце в роли домашней собачки, которую баловали и которой забавлялись. Однако девчонка оказалась талантлива. К 12 годам Параша уже бойко говорила на итальянском и французском, играла на клавесине, арфе и, конечно, пела. У босоногой крестьянки обнаружилось редкое по тембру и приятности лирико-драматическое сопрано.

Никто так и не узнал, когда глава Московского банка Николай Шереметев разглядел Парашу в толпе других крепостных актрис. Скорее всего, это случилось, когда ей было 19 лет и она с триумфом исполнила главную партию в опере Гретри «Самнитские браки». Тогда крестьянка Ковалёва уже превратилась в приму Жемчугову.

Зал был так поражён страданиями главной героини, что зрители рыдали навзрыд, а сама императрица Екатерина сняла с руки алмазный перстень и подарила юной дебютантке. Примерно тогда же молодой граф отправил родне письмо, где описывал своё восхищение юной солисткой: «Если бы ангел сошёл с небес, если гром и молния ударили разом, я был бы менее поражён». Чуть позже он уже решительно объявил отцу: «Не женюсь ни на ком, кроме неё».

В то время самому завидному жениху Москвы исполнилось уже 35 лет. Все невесты Москвы и Петербурга ловили его случайные взгляды, но граф мало выезжал и все дни посвящал подбору репертуара и репетициям. Возможно, что искренний и глубоко чувствующий искусство граф нашёл в Прасковье единственного человека, который равен ему по чистоте помыслов и вере в божественную преображающую суть красоты.

Да, Прасковья была истово религиозна, бесконечно преданна и главное – очень добра. Выбор графа казался тем более фантастическим, что юная Параша вовсе не являлась красавицей. В ней было нечто другое. Тайное и настоящее, что они разделили честно пополам. «Долгое время наблюдал свойства и качества ея и нашёл украшенный добродетелью разум, искренность и человеколюбие, постоянство и верность, нашёл в ней привязанность ко святой вере и усерднейшее богопочитание, – писал Шереметев впоследствии своему сыну. – Сии качества пленили меня больше, нежели красота ея, ибо они сильнее всех прелестей и чрезвычайно редки».

В те времена романы с крепостными считались делом обычным, но браки графов и князей не предназначались для любви. Это были юридические акты о передаче собственности, а какая собственность у крепостной?

Вплоть до смерти отца Петра Шереметева Николай и Параша скрывали свои чувства от других. Но после 1788 года Шереметев-младший уже открыто представлял её своей подругой и избранницей. Артистический гений Жемчуговой оценили польский король Станислав II Понятовский, австрийский эрцгерцог, а впоследствии император Священной Римской империи Иосиф II, шведский король Густав III. Но это не оправдывало в глазах общества серьёзных намерений Шереметева.

Разрешение на брак с крепостной могло дать только первое лицо государства. Но ни Екатерина II, ни Павел I, ни Александр I такого разрешения Шереметеву не дали, хотя все они восхищались талантом Жемчуговой.

Брось свою девку

9 июля 1792 года, в день своего 41-летия, следуя воле возлюбленной, Николай Петрович заложил здание «каменной гошпитали», бесплатной больницы и богадельни для дворовых и крестьян графа, а также для неимущих москвичей.

Строиться граф решил на так называемых Черкасских огородах, собственном участке земли, тянувшемся от Сухаревской площади до Грохольского переулка. Проект здания поручили московскому архитектору Елизвою Назарову, ученику Василия Баженова. Он решил строить гошпиталь в стиле богатой городской усадьбы: полуциркульное главное здание, два флигеля для обслуги и два отдельных дома для главврача и управляющего. К больнице примыкали сад и аптекарский огород.

Пока здание неспешно строилось, карьера графа неуклонно шла вверх. В 1797 году новый император Павел I, едва взойдя на престол, потребовал старого друга Шереметева в Петербург, пожаловав ему звание обер-гофмаршала. Николай Петрович не любил Северную Венецию за близость ко двору и светские сплетни, но ехать пришлось. С ним в столицу отправилась изрядная часть театральной труппы и, конечно, любимая Пашенька Жемчугова.

Однако если в домашней и уютной Москве на роман с крепостной ещё и могли смотреть сквозь пальцы, то при дворе в Петербурге это был уже натуральный скандал. Вокруг Шереметева образовалась зона молчания. На приёмах и балах, куда ему следовало являться по должности, с ним никто не разговаривал.

Параша, ещё в Москве страдавшая туберкулёзом, теперь и вовсе слегла. У неё пропал голос, а с ним и театральные радости. Все ждали, что уж теперь-то граф точно бросит «дворовую девку». Но нет, Шереметев дал вольную Параше и всей её многочисленной семье, присовокупив 50 тысяч рублей на обзаведение.

Главной трагедией для влюблённых была невозможность вступить в брак. И Шереметев, и Жемчугова являлись людьми искренне верующими. Отсутствие Божьего благословения накладывало на их отношения печать несмываемого греха. Когда очередной император, Александр I, отказал в разрешении на венчание, Шереметев пошёл на откровенный подлог. Он заказал документы, из которых следовало, будто Прасковья является потомком польского шляхтича Якуба Ковалевского, пленённого ещё при государе Алексее Михайловиче. Только после этого митрополит Московский и Коломенский Платон дал разрешение на брак в обход императорской милости.

6 ноября 1801 года в маленькой церкви Николая Чудотворца у Старого каменного моста в Москве Прасковья Жемчугова обвенчалась с Николаем Шереметевым. На венчании присутствовало только два свидетеля – архитектор Джакомо Кваренги и крепостная актриса Татьяна Шлыкова-Гранатова. А 3 февраля 1803 года графиня Шереметева родила наследника – Дмитрия Николаевича.

Завет сожаления ближним

Ослабленный туберкулёзом организм 34-летней Прасковьи не выдержал. Спустя три недели после родов она тихо скончалась на руках мужа, оставив ему свой знаменитый «завет сожаления ближним».

«Кончина супруги моей графини Прасковьи Ивановны, – писал овдовевший граф в своём духовном завещании, – столь меня поразила, что я не надеюсь ничем другим успокоить страждущий мой дух, как только одним пособием для бедствующих, а потому, желая окончить давно начатое строение Странноприимного дома, сделал я предположение к устройству оного, отделяя знатную часть моего иждивения».

Здание гошпитали к тому времени было уже почти закончено. Но Шереметев решил, что постройка слишком скромна для памятника его любви. Поклонник таланта Жемчуговой и друг семьи Джакомо Кваренги взялся придать больнице величие настоящего шедевра архитектуры.

К центральному полуциркульному фасаду он пристроил ротонду из дорических колонн, а садовый фасад украсил роскошным парадным портиком. Четыре скульптуры евангелистов встречали пациентов при входе в гошпиталь. Куда более изысканным стало и убранство домовой церкви Живоначальной Троицы. В её украшении принимали участие лучшие мастера Москвы. Для росписи храма был приглашён знаменитый итальянец Доменико Скотти, изобразивший купольную композицию «Триипостасное Божество во славе». Считается, что в ангеле с бубном Скотти изобразил саму Прасковью Шереметеву, а ангел с пальмовой ветвью – это портрет маленького сына Дмитрия.

Когда 29 июня 1810 года Странноприимный дом принял первых пациентов, графа Николая Петровича уже не было в живых. В духовном завещании он отдал на обеспечение больницы деньги от продажи трёх своих особняков и доход с большого села в Тверской губернии. Кроме того, Шереметев обратился к императору Александру I с просьбой обязать Московское дворянское собрание оказывать попечение Странноприимному дому.

С тех пор все управляющие гошпитали избирались дворянским обществом Москвы и были неизменно достойными людьми.

В Странноприимном доме, построенном по заветам Прасковьи Жемчуговой, не только лечили. Фактически Шереметев создал многоцелевой благотворительный фонд, который отчислял средства на приданое неимущим невестам, вспоможение бедным, выкуп заключённых из долговых тюрем, пожертвования храмам, народные библиотеки, погребение неимущих и на многое другое. Подсчитано, что к началу революции благотворительный фонд Шереметева оказал ту или иную помощь 2 миллионам человек, истратив на это 6 миллионов рублей. Огромная сумма и впечатляющий результат!


К 1917 году Шереметевская больница принадлежала к числу самых передовых частных лечебниц Москвы. Там действовало амбулаторное отделение с бесплатной выдачей лекарств, стояли редкие тогда рентгеновские аппараты, использовались новейшие хирургические и восстановительные методики, например водные процедуры.

Советская власть поначалу переименовала учреждение в городскую больницу №27, которую возглавил замечательный хирург и организатор медицины Григорий Герштейн. В 1919 году Моссовет постановил открыть при больнице городскую станцию скорой помощи. Именно на её базе 24 июля 1923 года был создан Институт неотложной помощи имени выдающегося хирурга Николая Васильевича Склифосовского.

По иронии судьбы сам Склифосовский никогда не работал в Шереметевской больнице. Родившись в местечке Карантин, что под Дубоссарами, в 1836 году, он был одним из 12 детей бедного письмоводителя. Будущий гениальный хирург учился даже не на медные деньги, а на стипендию Одесского приказа общественного призрения.

Характер Николая Васильевича напоминал о том «завете сожаления ближним», которое оставила Прасковья Жемчугова мужу. Говорят, что, присутствуя на первой в своей жизни операции, будущий великий хирург упал в обморок. Больному удаляли аппендикс без наркоза, и он так кричал, что молодой врач не смог совладать с собственным состраданием и упал без чувств. Это «сожаление ближним» сделало Склифосовского не просто хорошим врачом, но врачом от бога.

Как лучший студент Московского университета, он был отправлен учиться за границу к светилам хирургии, где застал аж три европейские войны: австро-прусскую, франко-прусскую и сербско-черногорско-турецкую. Вернувшись в Россию, тут же попал на четвёртую – русско-турецкую. В итоге сын письмоводителя стал выдающимся военно-полевым хирургом, главным пропагандистом антисептики в Европе и России, инициатором создания клинического городка при Московском университете, одним из создателей Русского хирургического общества (Пироговского), автором 70 научных работ и обладателем двух высших государственных наград России – орденов Святой Анны и Святого Владимира.

Имя Склифосовского в приложении к городской больнице №27 не только обязывало, но и расширяло зону ответственности. Именно этот институт стал первым учреждением, которое разрабатывало государственную систему медицинской помощи в СССР. И тот же НИИ скорой помощи стал флагманом военно-полевой хирургии во время Великой Отечественной.

90 сотрудников института ушли на фронт в качестве медицинских работников. Главный хирург НИИ Сергей Юдин стал военным инспектором, провёл сотни операций в полевых условиях, изучал новые способы помощи раненым, изобрёл десятки полезных приспособлений, облегчавших жизнь врача и больного на фронте.

А после войны в институте появился скромный невысокий человек из города Мичуринска. Это был легендарный Сергей Брюхоненко, создавший первый в мире аппарат искусственного кровообращения и мечтавший оживлять людей. Считается, что именно опыты Брюхоненко стали материалом для знаменитой повести Михаила Булгакова «Собачье сердце» и романа Александра Беляева «Голова профессора Доуэля».

Ученик Брюхоненко Владимир Демихов стал автором основополагающих работ в области трансплантологии. С 1960 по 1986 годы в НИИ скорой помощи существовала лаборатория, где разрабатывались методы пересадки почек, головы, пищевода и конечностей.

Граф Шереметев, создавая крупнейшую больницу Москвы, обеспечил её 100 койками. Сейчас стационар НИИ СП имени Н.В. Склифосовского располагает 944 койками, из которых 132 – реанимационные. Каждый год в институте получают помощь 67 тысяч человек, ещё 30 тысяч – амбулаторное лечение.

Величественная дорическая колоннада на Сухаревской площади до сих пор напоминает завещание её создателя своему сыну: «В жизни у меня было всё. Слава, богатство, роскошь. Но ни в чём этом не нашёл я упокоения. Помни же, что жизнь быстротечна и лишь благие дела сможем мы взять с собой за двери гроба».