Когда подошёл к первому подъезду, ветер донёс слабые, но хорошо знакомые звуки – крики обезьян, которых кормили в зоопарке неподалёку. Что-то шевельнулось в душе, и уже через несколько минут я стоял у дома приматов. Последний раз по тропинкам зоопарка я бродил лет двадцать назад.

Невдалеке от обезьянника на фоне стеклобетонной глыбы Госпрома виднелся незнакомый памятник. Три прижавшиеся друг к другу каменные макаки грелись на солнце в сквозном прямоугольнике, в котором угадывался проём окна. Шершавая лапа одной из них прижимала к постаменту растрёпанный портфель. Интересный и необычный монумент венчал макет здания Госпрома − Дома государственной промышленности.

К скульптуре медленно подошёл невысокий седовласый старик с девочкой лет семи, прижимавшей к груди пачку печенья.
− Вот мы и встретились! Узнаёшь меня, Гектор? А вы, Дези и Роза, почти не изменились, − пожилой мужчина положил у лап обезьян полиэтиленовый пакетик с яблоками. − Угощайтесь.
− Дедушка, ты знал этих обезьянок? – удивлённо спросила девочка.
− Знал? − старик задумчиво осмотрел памятник, сгрёб рукой несколько опавших листьев с каменного портфеля, улыбнулся и начал свой рассказ.

– В войну я был подростком и жил на Клочковской улице. Совсем рядом, вон там, внизу. Когда немцы в сорок первом бомбили город, несколько бомб упали в зоопарк. После бомбёжки я с компанией друзей прибежал сюда. В зоопарке стояла зловещая тишина. Одна бомба разорвалась прямо у клетки со львом. Звериный царь лежал на рухнувшей стене с рассечённой осколком грудью.

На кустах желтели оглушённые волнистые попугайчики, похожие на ёлочные игрушки. Мы собирали их, как шишки, и бросали за пазуху. Позже раздали пришедших в себя птиц соседям, а некоторых принесли обратно в зоопарк.

После войны я два года здесь работал. На подводе привозил из подсобного хозяйства сено и продукты для животных. А Гектора, − мужчина похлопал ладонью по плечу самой крупной обезьяны, − кормил антоновскими яблоками. Он их обожал. Тётя Шура, работница обезьянника, тогда и рассказала мне о приключениях этой хвостатой троицы.

Зима сорок третьего выдалась самой холодной за всю войну. Обезьянник отапливали небольшой печью, дров не хватало. От холода животные прижимались к печной стене и друг к другу. Но однажды макаки Гектор, Дездемона и Роза через разорванную сетку сбежали в сад Шевченко неподалёку − туда, где много деревьев. Их долго искали, но не нашли.

Беглецы поселились в опустевшем здании Госпрома и жили на полках большого бухгалтерского шкафа. Горожане часто видели в проёмах окон прыгающих с растрёпанным жёлтым портфелем макак. Многие знали их ещё с довоенной жизни и иногда подкармливали обезьянок, хотя сами голодали.

Как макакам удалось выжить в то страшное время − неизвестно. Один из подъездов Госпрома фашисты приспособили под конюшню. По слухам, наши обезьянки подворовывали овёс у немецких лошадей. На макак устраивали облавы, но воришки вовремя убегали. Видимо, обезьянок оберегал их бог. Лишь однажды полицайская пуля задела живот Дездемоны. Но она успела запрыгнуть в подъезд и вскоре была уже с Гектором и Розой. Лабиринты кабинетов Госпрома укрывали беглецов, но холод вынудил животных переселиться на чердак жилого дома неподалёку − бывшее общежитие американских холостяков. Они помогали строить Госпром до войны. Весной, когда растаял снег, макаки перебрались на старое, хорошо знакомое место.

Перед отступлением немцы заложили под корпуса Госпрома взрывчатку, но железный остов выдержал взрыв. Ни единой трещины, только стёкла разлетелись. Остались живы и обезьянки. Стены Госпрома укрыли испуганных макак и от начавшегося пожара.

В последние дни оккупации озверевшие гитлеровцы бродили по аллеям зоопарка и стреляли в крупных зверей, а мелких выпускали из клеток и устраивали пьяную охоту. Лишь немногим удалось уцелеть.

Вскоре после освобождения города работники зоопарка решили вернуть лохматую троицу. Но лишь на третий день сетью удалось поймать Гектора. В зоопарке он тоскливо кричал и звал подруг. Самки пришли утром. Долго бродили возле открытой двери у клетки с Гектором, стараясь не смотреть на разложенные тётей Шурой яблоки. Но к вечеру бросились в объятия вожака. Дезька прижимала ослабевшими пальцами гноящуюся рану.

Приказ об открытии зоопарка стал первым документом освобождённого Харькова. Комендант понимал, как нужны измученным горожанам после пережитых кошмаров хотя бы маленькие радости. Из довоенной коллекции крупных животных выжили лишь пять обезьян, включая нашу троицу, волк и два медведя.

Шурша осенними листьями, старик медленно обошёл вокруг памятника и одобрительно качнул головой:
– Похожи. Особенно Гектор.

Потрясённая внучка дёрнула мужчину за рукав:
– Деда! Можно обезьянкам печенье оставить? Как ты думаешь, они его любят?
− Печенье? Не знаю. Думаю, что любят. В те годы хлеба не было, какое уж печенье. Давай лучше угостим живых обезьянок. Вон как они, хвостатики, резвятся. Гостинцы чуют. Ведь это внуки и правнуки наших подпольщиков.

Старик и девочка удалились, а я долго стоял, всматриваясь в фигурки обезьян, шевелил губами, читая надпись на постаменте:
Гектор, Роза и Дези.

Памятник посвящается обитателям Харьковского зоопарка, спасшимся и погибшим в суровые годы Великой Отечественной войны.

Брошенная на счастье монета со звоном отскочила от бордюра лужайки и покатилась к подножию монумента. Мне захотелось вернуться к этому удивительному памятнику. Памятнику человеческому милосердию.