– Расскажу-ка я тебе, Танюкля, историю об удивительной собаке. За всю свою долгую жизнь так и не встретила ни одной, хотя бы отдалённо на-поминавшей её.

Полсотни лет назад нас, деревенскую малышню, собирала у себя в библиотеке тётя Вика, в то время молоденькая библиотекарша-камчадалочка. Посереди-не огромной, как тогда казалось, комнаты с книжными стеллажами вдоль стен стояла большая белёная печь. Зимой в её чреве уютно потрескивали берёзовые полешки. Тесной стайкой мы рассаживались возле этой печки, прямо на тёплом полу, и тётя Вика рассказывала нам волшебные сказки или крутила диафильмы.

Блестяще владея русской речью, Виктория Зиновьевна органично вплетает в своё повествование говорок, исчезающий из обихода потомков ительменов и сибирских казаков. В нём слышатся и птичий стрекот, и шуршание палой листвы, и что-то ещё неуловимо очаровательное. Вот и обращение ко мне – Танюкля – это по-камчадальски ласкательная форма имени. Мы ведь знакомы бездну лет и до сих пор иногда пересекаемся по работе.

– Ну так слушай, паря моцка*. И можешь не сомневаться, в моём рассказе нет ни слова выдумки. Самой теперь трудно в это поверить, но так всё и было.

Мои родители купили небольшой домик у дальней маминой родственницы, и мы переехали из Паланы в Тигиль. Карту Камчатки-то представляешь? Наши дома стояли, почти прижавшись углами друг к другу. Через окна без форточек бы-ло хорошо видно, что делается внутри. И всё слышно.

Бывало, взрослые переговаривались, не выходя из дома. Услышим, как льётся кипяток из самовара, и приглашение тётки Малюки: «Шамовар пошпел, цаеват!» – хватаем кружки и несёмся к ним. Мы жили дружно, никогда не ругались, ничего не делили.
И была у наших родственников собака Женька. Большая. Серая. Умная. Говорили, помесь лайки с волком. Она могла запросто войти в дом и лечь, например, у печки, считая себя полноправным членом семьи. Её любили и уважали не только соседи, но и весь наш околоток. Да и сама Женька всегда держалась с достоинством и даже неким аристократизмом. Понимала абсолютно всё. Из-за возраста её уже давно не ставили в упряжку, и она сама определила себе зону деятельности по двору, при этом никогда никому не докучала.

Женька оставалась как бы нештатным консультантом у своего хозяина. Илья Иванович делился с нею своими проблемами, жаловался, испрашивал совета. Сидит, чинит нартовую упряжь, а Женька, как обычно, рядом лежит.

– Ну цо, Зенька, опет этот варнак Медведь дикует. Ну какой иж него возак, ешли он иж-жа казной шуцки вецно дероча? Одним шловом, бештолоц дикоплешая**! Хош би ты его, Зенька, поуцила!

И обязательно расскажет о погрешностях других собак. Женька, положив морду на лапы, вздыхает: «Сочувствую тебе, паря бацка***. Понимаю».

С осени до таяния снега нартовых собак привязывали во дворе к колышкам. Вот тогда частенько можно было наблюдать Женьку за работой. Она обязательно не раз обойдёт каждую лайку. Возле одной, как бы лаская, приляжет. Возле другой почему-то начинает зевать. Где тявкнет разок-другой, а где и глухо зарычит.

– Шмотри-тко, Малюка, пеншионерка-то наса опет упрязку уцит, ага. Ой, молодеч, Зенька, ой, умнича!

Женька почти никогда не лаяла. Воспитательную работу проводила своим методом. И не видела разницы, животное или человек перед ней. Не зря же всю жизнь вожаком в упряжке была.

Помню, пятилетний Сергунька, которого все почему-то звали Попопкой, уж такой был неслух! Где его нужда припрёт, там и сотворит дело. Никакие наказа-ния, крики и шлепки не помогали. Малюка в сердцах отчитывала внука:
– Вот бештолоц! И ковда до тебья дойдёт, цо для этих челей горсок ешть, а? Ковда? Зеньку би на тебья, варнак!

И что ты думаешь? Опять оставив кучку на пороге, Попопка важно направился к забору, возле которого в укромном месте лежали самодельные игрушки, да не тут-то было. Женька осторожно схватила мальца за шиворот и ну войдать по его же «произведению». Ох и кричал Попопка, ох и надрывался, пока из сеней не выскочила на его вопли тётка Малюка. Одобрительно погладив Женьку, поста-вила Сергуньку на ноги и дала шлепка под зад.

– Ишцо раж шотворис такое, то пушть Зенька цо хоцет, то и делат ш тобой. Понял? Понял, говору?
Всё понял Попопка. Больше никогда не гадил. Даже в штаны.

Однажды мальчишки приволокли откуда-то чёрного, как гудрон, кота, обладателя неприятных жёлтых глаз. Назвали это существо Шайтаном. Его поведение вполне соответствовало кличке.

Каждый год мы с нетерпением ждали появления цыплят. Столько было радости! С пушистыми комочками в ладонях носились по двору. Прятали от ворон в ромашке – она нам лесом казалась. А когда чувствовали, что будущие курочки и петушки озябли, укладывали их на собачьи спины, прикрывали длинной шерстью. Лениво наблюдая за происходившим, собаки никогда не обижали домашнюю живность. А вот Шайтан на наших глазах выхватил у клушки цыплёнка и, как мы ни пытались отобрать, сожрал.

Боже мой, сколько же было рёву! Маньша с Лялькой, вцепившись в Женьки-ну шею, так горько плакали, так причитали, что мальчишки, пытаясь скрыть своё потрясение, кто отвернулся, кто сделал вид, что ищет что-то на земле. Женька деликатно освободилась от девчонок и куда-то ушла. Каково же было наше изумление, когда она принесла в зубах брыкающегося Шайтана! В оцепенении все наблюдали, как Женька, рыча, тыкала кота мордой в золу костровища посреди дво-ра. Шайтан уже и не сопротивлялся, а она всё продолжала экзекуцию. В какой-то момент – мы так и не поняли, как это произошло, – Женька лапой отбросила кота в сторону.

С тех пор она не выпускала Шайтана из поля зрения. Чуть что, тихо рычала, словно напоминая: «Ты опять за своё? Я-то быстро из тебя дурь выбью!»

Наша семья росла. Шестеро детей. Тесновато стало. Решили новый дом поставить. Участок выделили далеко от прежнего жилья. Почти через всё село надо пройти, чтобы попасть друг к другу в гости. Вроде бы никто собаке дорогу не показывал, а нашла. Каждое утро прибегала она к нам, поддерживая годами налаженный порядок.

По-хозяйски обойдёт подворье, всё обнюхает, проведает скотину и только потом поскребёт в дверь. От радостного возгласа папы: «А, Женька! Ну здравствуй, здравствуй, родная! Пойдём, я тебе кое-что припас», – у нас как рукой снимает сон. Обычно все дети нехотя встают по утрам. А тут, в такую рань, со счастливым визгом каждый из нас старается обнять мудрую, чуткую и справедливую со-баку. Женька излучала столько сердечного тепла, сколько человеку нечасто удается.

Когда дядя Илья приезжал с охоты, то Женька одна, без чьего-либо сопровождения, привозила нам от него на нарточке посылку с мясом медведя, лахтака или барана. Никто никогда её не трогал. Наоборот, всегда провожали доброй улыбкой: труженица!

Зимой малыши очень любили покататься на нарточках. Женька им и нянь-кой, и каюром была. Свалится кто из них в снег, когда с горки съезжает, Женька никогда не убежит. Терпеливо ждёт помощи от людей, если сама справиться не может.

В Уссурийск, где я училась, пришло письмо от мамы с короткой припиской в конце: «Женьки больше нет». И никаких объяснений. Представляю, как маме тяжело было написать даже эти три слова. Только приехав на каникулы, я узнала подробности трагедии.
На рыбозаводы ежегодно вербовали сезонников в период путины. Разные люди были среди них: и хорошие, и плохие. Один из них и погубил собаку.

Все знали, что совершенно ручная Женька никогда не подойдёт к человеку, который ей чем-то не понравился, а тем более не подпустит его к себе. Это и разъярило порядочно подвыпившего молодчика. Наплевать ему было на то, что эта уже очень старая собака была почти слепой и глухой. И на Женькиной шее за-хлестнулась удавка…

Уже на следующий день, совершенно трезвый, он как милостыню выпрашивал у каждого взрослого и ребёнка:
– Не ведал, что творил, простите! Пожалуйста, простите меня!

Люди молча, с брезгливостью и презрением отворачивались от него. Говорили, что он поклялся не брать в рот ни капли спиртного, никогда впредь и мухи не обидит. Хорошо, если сдержал слово. Но Женьку не вернуть.

    * Паря моцка – дружеское обращение к женщине.
  ** Дикоплеший – придурковатый.
*** Паря бацка – обращение к мужчине.