Она была обыкновенной европейской короткошёрстной. Дымчато-серая с нерезкими тёмными полосками, белыми губками и подбородком, что придавало ей необыкновенно умилительный вид. Белая шейка и пузико, на передних лапках белые перчатки, на задних – белые чулочки. С тех пор всех кисок такого окраса я про себя называю «пуськовидными».

Пусёшка оказалась милой, веселой безобразницей – как раз такой, о которой я мечтал. В три дня приучилась к лотку, как и подобает котёнку. Была у неё любимая забава – прыгать из засады кому-нибудь на ноги, хватать и прикусывать. Меня это забавляло, а вот мать, разумеется, нет. Я сурово выговаривал Пусе и слегка шлёпал. В три дня она поняла, в чём дело, и, нападая, перестала хватать за ноги. Выскакивала, смешно подпрыгивала на одном месте и удирала.

Вопреки нашим опасениям она не рвала обои и не лазала по занавескам. Для когтей сразу приспособила старый ковёр из толстой соломки, который давно стоял в углу, свёрнутый в трубку, и ни на что другое не годился. Пуся точила об него коготки, как тигр о дерево. Иногда дерево падало на тигра. Пуся убегала, потом возвращалась и принималась точить когти уже о лежавший ковер.

Наши с ней любимые игры были такими. Пусёша, выгибая спинку, начинала наступать на меня боком, а стоило мне шевельнуться или попытаться схватить её – отскакивала и начинала кругами носиться по комнате, прыгая с одного предмета мебели на другой. Сделав два-три круга, подбегала ко мне, и всё начиналось снова. Эта игра называлась «Ловите меня, я взбесилась».

Другая игра называлась «Один бочок, второй бочок». Уложив Пусю кверху лапками, я гладил ей то один бочок, то другой, а она вертелась туда-сюда, пытаясь схватить мои руки. Если удавалось, начинала кусаться, а я второй рукой щекотал её с другой стороны за ушком, пытаясь отвлечь.

Для ночного сна мы в передней сделали ей ложе, а то всё пыталась ко мне в постель запрыгнуть. А утром мать прежде всего впускала её ко мне. Пусёшка мигом вскакивала на кровать и начинала утреннее приветствие. Ласкалась, мурлыкала, совала нос мне под мышку и щекотала там усиками.

Лопала всё, что мы ей давали, но не злоупотребляла пищей, не подходящей для кошек. Из рыбы я часто покупал ей кильку, которую заодно и для себя научился жарить. Однажды, будучи за городом, наловил ей верхоплавок, причём нескольких довёз ещё живыми. Но при виде живой рыбы Пуся страшно растерялась: добыче, по её мнению, не полагалось быть живой. Только осторожно потрогала их лапкой, а съесть не решилась. Пришлось пожарить. И тем не менее двух мышек она на своем веку всё же поймала. Они, к счастью, появлялись у нас редко.

В нашей небольшой квартире ей было тесно, и она всё время стремилась куда-нибудь выбежать. Окно пришлось в жару держать закрытым, а для форточки я сплел верёвочную сетку. Входить в дом нужно было осторожно – чуть зазеваешься, и она уже на лестничной площадке. Ловили. Загонишь в угол и только пытаешься схватить, как Пуся перепрыгивает через руки или подныривает под них и удирает в другой конец коридора. Бежишь за ней туда, и всё повторяется. Только на четвертый или пятый раз позволяла себя поймать. Мордаха при этом была дово-о-ольная – наигралась!

И это бы ничего, но она пыталась так же играть и с матерью, когда та возвращалась домой. А мать, конечно, не имела ни сил, ни желания за ней гоняться. Как-то раз я пришёл домой, а мне заявляют: иди лови свою кису, убежала. Пришлось искать её по всем этажам. К счастью, на мой зов она откликнулась. Забралась на последний, седьмой, этаж и сидела там, обиженная, что с ней не захотели играть.

Иногда я выносил её в сумке на улицу. Высунет мордочку наружу и с любопытством наблюдает. Но выпускать её я боялся – испугается чего-нибудь и залезет с перепугу так высоко, что слезть не сможет.

Поскольку кошка для меня – маленький аналог тигра, то я, конечно, пытался Пусю дрессировать. И преуспел – научилась прыгать через обруч, несколько раз туда и обратно. Больше, правда, ничего показывать не соглашалась, но я и не настаивал, помня, что кошки делают только то, что хотят сами.

Я сам её вычёсывал, чтобы не линяла. Процедура эта ей явно нравилась. Проводишь расческой по бокам и спинке – мурлычет и жмурится. По пузику – пытается схватить расческу лапками. Думает, это новая игра.

Ещё в «отчем доме» Пуся подцепила ушного клеща. Лекарство, которое ей прописали в ветклинике, вероятно, сильно жгло – она боялась одного его запаха. Каждый раз протирание ушей превращалось в охоту на тигра. Надо было подкрасться к спящей Пусе, накрыть одеялом, прижать, высвободить мордаху – и, держа за ушко, протереть слуховой проход палочкой с ваткой, смоченной препаратом. Едва я её отпускал – удирала под шкаф. Второе ушко приходилось обрабатывать в следующий раз.

Когда мне случалось уезжать на два-три дня, Пуся это чувствовала – на прощание облизывала мне лицо. Так же поступала, когда я возвращался.

Словом, благодаря ей эти годы были самыми счастливыми за всю мою предыдущую жизнь. Тем более что детство как раз кончилось, наступил переходный возраст.

Прожила Пуся, к сожалению, всего два года. Страсть к свободе её погубила, мы не всегда могли за ней уследить. Несколько раз вылезала в окно и забиралась к соседям, которые со смехом нам её приносили. Но однажды вылезла и не вернулась.

Больше года я ждал её возвращения, был наслышан о таких историях. И только в восемнадцать лет как-то вдруг осознал, что Пуся никогда больше не вернётся. И разрыдался. По-мужски, беззвучно.

А три года назад я отдыхал в санатории, где у столовой подкармливалась кошка с котятами. Одна маленькая киска была как раз «пуськовидной» – серенькая, с белыми лапками и мордахой. Я не упускал случая приласкать её, взять на руки, угостить чем-нибудь. Однажды сел на скамейку, посадив её себе на колени, а два других котёнка тут же подбежали и тоже забрались на колени! Свою долю ласки требовали. Я рассмеялся – ну не прогонять же. Так и сидел с тремя котятами, гладил их по очереди.

Белолапка быстро ко мне привыкла. Как увидит – несётся, на руки просится. Ласкаю её, щекочу, нежности разные нашёптываю. Потом ставлю на землю, а она, безобразница, меня не отпускает. Вертится, хватает лапками за ноги и пищит: «Максимка, Максимка, погладь меня ещё!»

Приходилось повторять сеанс. Снова брал её на руки, а сам думал: «Ну где же мне найти девушку, чтобы любила так же?»