На днях я узнала о страшной, нелепой гибели бывшего зятя моей близкой знакомой. Мы все до сих пор в шоке. Совсем молодой человек не дожил и до 37 лет. Здоровый, почти два метра ростом, но да, крепко выпивал. Говорят, ему зашили «торпеду» – близкие родственники уговорили начать новую жизнь, а у него случился срыв, он выпил. Вечером шёл по улице, упал и умер. «Скорая» не успела. Четверо детей остались без отца, а он их всех любил и заботился как мог.

Лет семь назад, едва перебравшись на постоянное жительство в деревню, я зашёл летним утром познакомиться с соседями, семьёй Волошиных. За ароматным чаем с мятой сидели на просторной кухне. Хозяйка, Елена, принесла из курятника штук двадцать тёплых яиц и тут же погрузила их в кастрюлю – вариться. Между тем на обеденном столе красовалось плетёное лукошко, доверху нагруженное уже сваренными яйцами, «крутышками» по-здешнему.

Однажды я стала свидетелем того, как они обсуждали: стоит ли заехать в Ленинград, куда приглашал папин сослуживец. Решили в поездку взять меня, пятилетнюю. В Ленинграде нас встретили замечательно. Мне выделили детскую, а ведь дома мы жили в одной комнате всей семьёй – родители, брат, бабушка и я. Для меня это была сказка. Особенно поразил прикроватный светильник в форме цветка.

Однако протестное поведение, прежде всего выражавшееся в странном внешнем виде, некоторые личности демонстрировали и задолго до того. Вспомним, например, Жорж Санд, коротко подстриженную и облачённую в мужской костюм, – это было шоком для Франции XIX века. Эту писательницу, очевидно, можно считать первым в мире фриком. Впрочем, чуть позже «фриковал» и наш великий художник Михаил Врубель, выкрасивший волосы в зелёный цвет.

Королева не жарилась на полуденном солнце, она приходила к морю на закате, по узкой каменистой тропке над обрывом, легко ступая мимо дачи классика, сотворившего в неказистой татарской мазанке «Вишнёвый сад» и «Три сестры». Королева роняла на узкую полоску пляжной гальки прозрачную тунику-парео. Зачем она брала её с собой? Ведь ни разу не надела. Она несла парео в опущенной руке, как несёт усталый десантник автомат Калашникова...

Возможно, по этой причине все девушки, с которыми знакомился Боря, вскоре исчезали в неизвестном направлении. «Излучения боятся», – говорил мой друг, пожимая плечами. Наконец года четыре назад нашлась та единственная, которая не испугалась Бориного излучения. Вера работала продавщицей в салоне сотовой связи, куда однажды забрёл Боря. Между ними пробежала робкая искра.

...Уже потом он рассказал, как однажды сопровождал маму в этот храм. Сам, конечно, заходить не стал, стоял на другой стороне улицы. Она вышла из ворот. Было воскресенье, нищие просили милостыню. Только мама начала раздавать приготовленные копеечки, как из храма вылетела женщина в церковном одеянии, выхватила у одной из просивших сумку и стала колотить ею по головам всех нищих. Хорошо, что мать она не тронула, а то отец бы этой бабе шею свернул. Больше мама в церковь не ходила.

Ты очень возмужал и помудрел. Мне нравятся теперь совершенно другие мужчины. Если бы не знала, что это ты, то прошла бы мимо – подумаешь, лысеющий женатый дядька. Но сейчас, вглядываясь в твои фотографии, я вижу прежнее любимое лицо, на которое не могла налюбоваться. У тебя на страничке есть записи песен под гитару. Ну-ка, что ты поёшь, Вовка? Я жадно роюсь и столбенею: вот эту песню я слышала раз в жизни на втором курсе и больше никогда – не могла найти...

Женщина может плакать от счастья и от горя, от умиления и от разочарования, от злости, бессилия, унижения… Но плакать из-за популярной оперной арии? Однако у Маши Кайдановой наворачивались слёзы каждый раз, когда слышала, как очередной сладкоголосый тенор с пафосом запевал: «Что наша жизнь? Игра!..» Возлюбленный Маши Игорь Арнаут напевал арию Германа постоянно, перекладывая её на мотивы популярных песенок.

Вскоре дочь сообщила, что снова нашла тысячу. Я не поверила и заподозрила неладное. Только вот мне и в страшном сне не могло присниться, откуда эти деньги. Муж даже попенял мне, что не верю ребёнку, но он всегда готов её оправдать. А потом мне понадобилось достать из копилки тысячу – зарплату давали на следующий день. Утром попыталась вытрясти купюры. 50 рублей, ещё 50 и ещё. Всё.

В девяностые мы занимались чёрт знает чем, от разгрузки минералки до морения тараканов. Потом я работал в редакции международных программ, и в какой-то момент это начало занимать столько времени, что пришлось разойтись с филологическим факультетом, который требовал серьёзного включения в процесс. Плюс на тот момент я перестал понимать, зачем мне это нужно, – было интереснее заниматься разными делами, чем часами сидеть в библиотеке.

...Что касается детей, то некоторые матери просто поражают. Неужели нельзя взять с собой книжки, раскраски, игрушки? Когда еду в поезде с внучкой, всегда беру гору вещей, чтобы можно было её занять и не мешать окружающим. Да и зачем вообще ехать отдыхать с малышами, тем более на поезде? А многие родители и годовалых младенцев берут с собой в отпуск. Признаться, храпуны тоже раздражают. Люди, имеющие такт и знающие о своей проблеме, не засыпают раньше всех, а спокойно ждут, когда остальные погрузятся в сон.

Недалеко от них на снегу лежала серая кроличья шапка. Кто родом из Советского Союза, тот знает эти шапки. После года носки они становятся всклокоченными, взъерошенными, повышенной лохматости: одно ухо залихватски торчит туда, другое сюда, лихо и задиристо, как у пьяного мужичонки. И всегда эти шапки будто крепко побиты молью. Наверное, бомжик в неё насобирал копеечек и побежал в ближайшую забегаловку переводить их в популярный питьевой эквивалент.