Нет ничего обманчивее больничных палат весной. Всё вокруг цветёт и зеленеет, а ты проходишь мимо больничного корпуса и видишь распахнутые окна, откуда на тебя смотрят мужчины и женщины. Почти все пожилые, молодые – редкость. Казалось бы, больные радуются солнышку, но я хорошо знаю, что это не так. Сейчас палату проветрят, и люди снова останутся наедине со своими болезнями в замкнутых стенах цвета пыли и пустых ампул.

Зимой я насмотрелся на этих больных, когда находился в дневном стационаре. Он расположен на одном этаже с отделением неотложной кардиологии. Обычно мы лежали в палатах под капельницами до обеда, если не проводились обследования, а потом нас отпускали по домам. А порой посещали врачей соседнего кардиологического отделения.

Помню взгляды, которыми нас, способных передвигаться самостоятельно, провожали люди, лежавшие после приступов или операций. Впрочем, и у нас оказались одни пенсионеры. Мне 48, и я был самым молодым пациентом. Это сразу чувствуется по более участливому отношению медсестёр, уставших опекать капризных стариков.

Но незадолго до выписки всё изменилось.

В палате освободилась койка, а через день проявился вихрастый полноватый парень лет двадцати в сопровождении старшей медсестры и какой-то тётки с пухлыми пакетами в руках.

– Вот здесь размещайтесь, – показала на койку медсестра. – Одежду снимайте, вон вешалка, а вот – ваша тумбочка.

– Ой, Виталик, сейчас, – засуетилась женщина, по виду приходящаяся юноше матерью. Она принялась вытаскивать из пакетов разнообразные яства. – Вот яблочки, тут печенье, здесь картошечка, курочка в фольге, только вчера запекла… А холодильника у вас разве нет? – обратила она недоуменный взгляд на медсестру.

Та посмотрела на женщину как на сумасшедшую.

– Здесь вообще-то дневной стационар, а не обычный больничный, – заметила медсестра. – Холодильников не предусмотрено, как и завтраков, обедов и ужинов.
– То есть как не предусмотрено? – возмутилась дама. – У вас что, совсем не кормят?
– Совсем, – хмыкнула медсестра. – И то, что вы принесли, тоже не понадобится – у нас больным обедать некогда. Анализы сдаём на голодный желудок, потом УЗИ сердца, МРТ шейного отдела, затем целыми днями лежим на капельницах.
– То есть Виталя будет голодным? – охнула мамаша.
– Как все, – пожала плечами женщина в белом халате. – Пойдёмте, я вас провожу, молодому человеку сейчас нужно кровь сдавать. И заберите, пожалуйста, курицу с картошкой – здесь не положено.

Мама Виталика поспешно освободила тумбочку от части продуктов, оставив только печенье, яблоки и воду.

– Ой, кровь, – волновалась дама. – Виталик, мой родной, не переживай. Главное, помни, чему я тебя учила: только не смотри на иглу, хорошо? Ну всё, я пошла.

Напротив меня лежал сосед, крайне немногословный мужик. За все недели, которые я провёл в стационаре, мы с ним не перебросились даже взглядом, но сейчас многозначительно глянули друг на друга.

Через некоторое время Виталика позвали «на кровь», и новый сосед, свесив голову, безучастно поплёлся за медсестрой. Вскоре он вернулся, зажимая левый локоть ладонью так, словно только что был ранен в неравном бою. Со страдальческим видом лёг на койку.

– Да не сжимай ты так локоть, – посоветовал я, не выдержав этого душераздирающего зрелища. – Только хуже делаешь.
– Больно, – пожаловался Виталик. – Боюсь, кровь потечёт.
– Ничего не потечёт. Тебя же не ножом пырнули. Ты раньше кровь никогда не сдавал, что ли?

Но Виталик отвернулся к стене и продолжал молча страдать. Видимо, раньше без мамы это дело тоже не обходилось.

Спустя пару часов это чудо отправили на УЗИ.

– Третий кабинет, на первом этаже, – обратилась к нему медсестра, снимая с меня капельницу. – Больничную карту не забудьте.
– А я не знаю, где она, – простодушно сознался Виталик. – Наверное, у мамы осталась. Сейчас позвоню.

Юноша взял в руки смартфон.

– Алло, мам, привет. Тут карту больничную спрашивают. А я не знаю ничего. Да. В тумбочке, рядом с печеньем? Ага, понял.

В конце концов парень исчез в коридоре. Но минут через пять снова вернулся.

– А где здесь первый этаж, я не нашёл…

Я выглянул в коридор – медсёстры, видимо, ушли обедать или находились у главврача.

– Ты не помнишь, что ли, как сюда поднимался? – спросил я.
– Нет, не помню. Там какой-то коридор, я заблудился.
– Ладно, – сжалился я над недотёпой. – Сейчас тебя провожу.

Спустились на первый этаж, показал кабинет.

– Назад дорогу сам найдёшь?
– Найду, – кивнул Виталя. – Спасибо.

Но, судя по тому, что парень пропал на целый час, он опять заблудился в трёх соснах, словно маленький медвежонок, разлучённый с мамой.

После обеда мы засобирались домой. Честно говоря, я не удивился, когда снова увидел маму Виталика.

– Здравствуй, родной! Ну как ты здесь? – обняла она сына. – Сегодня удалось отпроситься с работы, а вот завтра меня не отпустят. Потерпишь?
– Да ладно, мам, вроде ничего.
– Ты ел хоть что-нибудь?
– Нет, сказали – нельзя, – вздохнул Виталик.

Мамин взгляд стал таким же, какой можно встретить у героических женщин, запечатлённых на советских плакатах времён Великой Отечественной, – нахмуренные брови, сжатые губы матери, готовой растерзать за ребёнка любого врага.

– Завтра не забудьте принести мочу на анализ, – напомнила медсестра. – Взять надо утром сразу после пробуждения, до набора ничего не есть и не пить.

Утром нас ждал цирк шапито. Виталик принёс мочу, и его сразу отправили на МРТ. Молоденькая медсестричка Аня, которая обычно ставила капельницы, заговорщицки поманила меня в коридор.

– Я такого ещё не видела, – показала она на стол, куда больные ставили соответствующие ёмкости. – Блин, даже древние бабушки уже знают, что приносить мочу нужно в контейнерах для анализов, а этот Ковалёв…

На столе среди десятка пластиковых контейнеров гордо возвышалась литровая стеклянная банка с жёлтым содержимым.

– Я ему высказала, что так никто не делает, а он знаете что ответил? «Мне некомфортно писать в маленькую посуду».
– Ань, скажите спасибо, что принёс хотя бы не в трёхлитровой банке, – улыбнулся я. – Или в маминой кастрюльке.

Аня прыснула и умчалась в соседнюю палату менять капельницы. От неё я узнал, что Виталику 22 года, он где-то учится.

На следующий день мама робкого юноши снова не пришла, и отсутствие родительницы отразилось на молодом человеке не лучшим образом. Виталик ёрзал на койке, ойкнул громче обычного, когда ему ставили капельницу.

Как правило, Аня приходила к нему минуты на три-четыре раньше, чем положено, чтобы самой вовремя отключить капельницу. Нас же с другим соседом, как людей сознательных, она просила повернуть запорное колёсико на трубке, когда лекарство закончится, чтобы не пустить последние миллилитры вместе с воздухом. Но даже если пропустить этот момент, ничего страшного не происходило – медсестра просто вытравливала воздух из иглы перед установкой новой колбы. В тот день я, увы, пропустил этот момент. Задремал и закрутил колёсико слишком поздно.

Когда Аня пришла ко мне, принялась колдовать над иглой, ещё воткнутой в мою вену.

– Ну что, воздух прошёл? – улыбнулся я. – Останусь хоть жив?

Ох, зря я это сказал!

Затем Аня должна была освобождать от иглы Виталика. Но парень, услышав наш разговор, начал бешено крутить колесо на трубке, и затрясся от страха. С ним случилась истерика.

– А почему мне ничего не сказали? Я не хочу умирать! Мама, мамочка…
– Ковалёв, успокойтесь! – обернулась Аня и на всякий случай изучила ватерлинию его лекарства. – Ничего с вами не произойдёт, у вас ещё раствор не закончился, я слежу.
– Но за ним ведь не уследили! – чуть не плакал парень.

Насилу успокоили этот природный феномен.

Слава богу, на следующий день меня выписывали. Я пожелал Анечке мужества, спокойных вахт и спросил, сколько ещё ей осталось мучиться с Виталиком.

– Неделю, – развела руками девушка.
– Если будет совсем невмоготу и к нам никого не подселят, подвиньте мою кровать к нему, – усмехнулся я. – И пригласите полежать его маму. Думаю, она не откажется.

Анечка засмеялась и улетела дальше по палатам исполнять свои прямые обязанности.