Парень выходного дня |
14.02.2018 15:58 |
Абонент оказался недоступен Элька проснулась, запомнив последнее – ощущение полёта. Во сне она катилась на санках с горы, и всю её жгло чувство необходимости новой жизни, а старая будто износилась. Словно Эля доросла до того скучного возраста, когда люди уже начинают по понедельникам новую жизнь. А ведь ей только пятнадцать. Да и воскресенье. Элька считала, что начинать новую жизнь – это глупо и пошло. Ведь новая жизнь должна сама начинать нас, чтобы так: р-р-раз! – и всё прежнее выбросилось, а судьба схватила за шиворот и потащила вдаль. И никуда не денешься, бери её, эту новую жизнь, и живи. Даже если она попадётся та ещё стерва, такая же бестолковая и нелепая, как старая. Элька вытащила из-под подушки мобильник, посмотрела в него как в зеркало, ни черта не разглядела, кроме взъерошенной рыжей чёлки, ткнула пальчиком. Высветилось время: 10.13. Эля задумалась. Как провести единственный выходной без школы, к тому же такой особенный? Не каждое воскресенье ей остро не хватает новой жизни. «В любой непонятной ситуации мотай на Невский», – вспомнила Элька главное правило. Наспех умылась, перекусила бутербродами с вареньем и колбасой: в жизни, хоть в старой, хоть в новой, всегда должно оставаться место абсурду. Впрыгнула в джинсы, надела растянутый свитер со снеговиком на груди, облачилась в парку цвета сумасшедшего баклажана и отправилась навстречу судьбе. Два квартала между серо-кирпичных пятиэтажек, пять минут вдоль сквера, потом нырок в питерскую подземку, три станции тесноты и грохота. И вот Эльку наконец вытолкнуло на галдящий Невский. Проспект гомонил на разных языках, сверкал вспышками фотокамер и взрывался молчаливыми восторгами влюблённых пар. Невский – как вечный праздник, Элька любила его за суету, за способность растворять в себе всё и всех. Здесь можно не думать и быть беспричинно счастливой, оказавшись в центре отдельного мира. Вот ты попала под магию уличных музыкантов, отбивающих ладонями ритм на бонго и потряхивающих в такт чёрными дредами. Попала и уже не помнишь – минуту стоишь или час. Стоишь и чувствуешь какую-то необъяснимую связь с такими же зазевавшимися прохожими. Или задержалась на площади Искусств. Следишь, как ловко художник набрасывает на картон образ жертвы, попавшейся в его сети. Жертва лезет из кожи вон, изображает загадочность, или томность, или небрежное обаяние. А сейчас… Сейчас попалась сама Элька. Едва туман мечтательности рассеялся, она заметила, что её рисуют. Парень, замотанный в зелёный шарф, сидел на складном стульчике, бросал на девушку прищуренные взгляды и шустро орудовал карандашом. «Сейчас так же бесцеремонно будет втюхивать шарж за пятихатку, – пронеслось в Элькиной голове. – А вот фиг ему!» Элька уже хотела повернуться и пойти дальше, но стало любопытно. Почему этот кекс может, не спрашивая, рисовать её, а ей нельзя без разрешения посмотреть? Она шагнула поближе, заглянула. Нет, не шарж. С листа улыбалась девушка – красивая, лёгкая какая-то. Растрёпанная, с пучком волос из-под шапки с помпоном. Загадочная. Почти не она, не Элька. Парень подмигнул и лёгким движением пририсовал девушке на шапку брошку, божью коровку – Элькину брошку. Затем снял работу с планшета и протянул. Элька растерялась. – Дарю! – рассмеялся художник. – Зачем? – насторожилась Элька. – Просто так, – пожал плечами парень. – А пятьсот рублей? – уточнила Элька. – Ну, сколько мне было надо, я уже заработал, а это подарок, – ответил автор. Элька посмотрела на парня. Пляшущие на ветру русые вихры. Глаза голубые, задорные – хитрые и добрые одновременно, такие могли быть у Деда Мороза, когда тот ещё не был дедом. Элька хмыкнула, взяла рисунок, полюбовалась, свернула в трубочку. Что же дальше? – А дальше на Московский вокзал, – ответил мастер на не прозвучавший вопрос. – Почему? – удивилась Элька. – За билетом, – вздохнул Микеланджело, – а потом на поезд. Каникулы кончились, я и так уже неделю с лишним прогулял. Элька почувствовала, как на ладони тают редкие снежинки, и подумала, что зима какая-то ненастоящая. То есть она лишь старается быть настоящей, да не выходит. Ещё подумалось, что рисунок под таким полуснегом-полудождём обязательно промокнет и совсем ничего не останется от этого странного случая. – Секунду, – парень достал из брезентовой сумки-котомки пакет. Вытряхнул оттуда карандаши, мелки, краски, расправил его, аккуратно вынул из Элькиного кулачка рисунок, спрятал в полиэтилен. – Вот так лучше, – улыбнулся он. – Пойдём? – Куда? – На вокзал. За билетом. – А потом на поезд? А поезд пойдёт на край света? – Элька тоже решила повалять дурака. – Зачем на поезд? – ответил парень. – На поезд я пойду один. Не могу же я увезти тебя в Тверь. Делать там, поверь, нечего. Да и маму твою не стоит расстраивать. Но смотри: поезд отправляется не сразу, ещё успеем посидеть в кафе. Меня, кстати, Костей зовут. А тебя? – Эля. – Ну так что? Идём? Они шагали по Невскому, размахивали руками, болтали о всякой ерунде, смеялись. В какой-то момент Эля подумала, что мир принадлежит именно им. Потом стояли в очереди, этой очереди не замечая. Их окружали сосредоточенные хмурые лица, уставшие капризные дети, монотонный гомон, гнусавые объявления о прибытии и отправлении поездов. Они сидели в привокзальной кондитерской и хрустели слоёными булочками с марципаном. И вот тогда Элька почувствовала, что беспечность и лёгкость, словно вылитая на них сверху кем-то добрым, несмотря на дивные ароматы кофе и выпечки, потихоньку таяла, разбавлялась чем-то, похожим на грусть. – А всё-таки почему Питер? – спросила Элька. – Не знаю, – ответил Костя. – Атмосфера, настроение… Понимаешь, я всегда хотел побывать в Питере, а родаки постоянно твердили: «Вот будешь хорошо учиться…» Никогда не понимал этой странной причинно-следственной связи. Хорошо учиться нужно для того, чтоб поступить на какой-нибудь менеджмент, а чтобы поехать в Питер, нужно просто купить билеты и найти недорогой хостел – и всё! Вот я и решил. Стал рисовать шаржи, писать акварели. Всю осень писал, три месяца, каждый выходной. В Твери надо долго сидеть и ждать, даже в Центральном парке, где туристы, – там людям всё это как-то не очень нужно. Но я накопил на билеты и койку в номере на семерых и приехал сюда на каникулы. Дома скандал, конечно! Вдумайся сама: ЕГЭ на носу, а я с красками и холстами в Питере. А теперь пора обратно. И с родаками надо как-то разруливать. – Ясно, – сказала Элька. Но ничего ей не было ясно. И вообще, само это слово – какое-то лицемерное, не вызывающее ничего, кроме раздражения. Элька сразу же пожалела о том, что оно вырвалось. – «Ясно», – передразнил Костя. – Что, тоже бесит, когда так говорят? Элька заглянула Косте в глаза, теперь они были серые. И в них виделся лёгкий укор. – Жуть как бесит, – подтвердил он. – Но если и тебя бесит, то зачем говорить? – Не знаю, – Эля потупилась. – Не могу объяснить, но… Просто внезапно захотелось тебя чуть-чуть уколоть, самую малость. Правда, не пойму зачем. – Я вернусь летом, – пообещал Костя. – Если не поступлю в Репинку, то вообще никуда не буду поступать. Зато останусь здесь, ведь это моя жизнь, мой выбор, моя мечта, моя свобода. Так? – Наверное. И вообще, классно, – восхитилась Элька, – даже завидую. – Зачем завидовать? Вот у тебя есть мечта? Элька задумалась, уставившись в темноту окна, за которым сновали люди с чемоданами. Мечтают ли они вообще? Не могут ведь не мечтать. Но о чём? Она сама когда-то мечтала пристраивать в хорошие руки бездомных собак и кошек. Эльке представлялось, что она будет ходить по квартирам, как ходят люди, предлагающие то Библию, то картошку, и уговаривать взять животных. Потом умные головы её просветили, что так не делается, нельзя настолько неделикатно лезть к людям и принуждать их к добрым делам. Это вообще не может быть постоянным занятием, сначала надо кем-то стать, получить профессию, и только тогда, в свободное время… Не сказать, что Элька сразу в это поверила и от всего отказалась, но осадок остался. И в душе поселилась какая-то неуверенность, смута. – Ну так что, есть у тебя мечта? – повторил вопрос Костя. – Может быть, – вздохнула Элька. – Мечта не может, а должна быть. И предавать её нельзя, – отрезал парень. – Категорично. Пафосно. Спорно, – фыркнула девчонка. – А ещё у тебя скоро поезд. – Да, верно, – опомнился Костя. – Тогда фото на память! Он придвинул стул, прислонился к Элькиному плечу, улыбнулся и сделал снимок. – Диктуй номер, перешлю тебе фотку. Элька назвала одиннадцать цифр. Через мгновение в её телефоне блямкнуло сообщение. Элька тут же развернула картинку, она ей понравилась. – Видишь, как я ненавязчиво не только узнал твой номер, но и передал свой, – заметил довольный Костя. – Мой номер тебе – на всякий случай, мало ли. Но так-то я позвоню, конечно. А летом прикачу сам. Увидимся, зажжём! Костя так и не позвонил. А когда Элька через три дня набрала его сама, абонент оказался недоступен. Потом она звонила снова и снова – и ничего. Элька пыталась найти Костю в соцсетях, перерыла все художественные сообщества Твери – тщетно. Потом на весенних каникулах каждый день приезжала на Невский – а вдруг? Но Кости там тоже не было. Летом крутилась в Репинке, искала его имя в списках. Снова бродила по Невскому, всматривалась в лица уличных рисовальщиков. Всё зря. Так к Эльке пришло отчаяние. Будто ей этот парень приснился в её единственный выходной. Но над Элькиной кроватью на стене висит портрет, который не может врать. И она, Элька, на портрете – именно та, в том самом воскресном настроении. С тем же предвкушением новой жизни в горящих глазах, с загадочной улыбкой. Ведь всё это было! Через какое-то время отчаяние рассеялось само, осталась лишь тихая благодарность за то, что всё-таки с ней случился тот день. В десятом классе Элька устроилась волонтёром в собачий приют. После одиннадцатого пошла учиться на ветеринара. В академии познакомилась со старшекурсником на рождественской тусовке и по уши в него втрескалась. Он, правда, об Элиных чувствах пока не знает, но это не мешает Эльке чувствовать себя счастливой. И в глазах её от предвкушения какой-то новой, прекрасной жизни тот же блеск, как и на том выцветшем портрете над кроватью. Марина ЯРДАЕВА, Санкт-Петербург Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru Опубликовано в №06, февраль 2018 года |