– Евгения, самая большая глупость, которую вы о себе прочитали в прессе?
– Никаких глупостей. Абсолютно.

– Может быть, вы их не совершаете?
– Все время от времени совершают глупости, только афишируют не все. (Смеётся.)

– Начало вашей творческой карьеры пришлось на девяностые годы. Чем запомнился тот период? Приходилось выживать? Или, наоборот, было много интересного?
– Девяностые – это институт и молодость. Я не была обременена семьёй, ребёнком, денежными обязательствами, то есть большой и серьёзной ответственностью. Мы учились. Я в 1990 году поступила в Театральное училище имени Щепкина и девальвацию рубля замечала по стипендии: сначала это были сотни рублей, потом – тысячи и так далее. Но поскольку мы с утра до вечера жили в институте, все эти вопросы больше касались наших родителей. Мы занимались только театром, на тот момент кино в нашей жизни не существовало. Где-то на третьем курсе в институт пришёл ассистент с «Мосфильма», и мы смотрели на него с глубочайшим удивлением. Потом появились агентства, и как раз один из агентов привёл меня за руку в кино. Путчи мы переживали так: о, интересно – что дальше будет? Это всё молодость, мы на многое смотрели с другой точки зрения. Поэтому сказать, что я в девяностые выживала, – не могу.

– Экономические кризисы и различные трудности на вас как-то отражаются?
– Все времена нам что-нибудь приносят. Было бы странно сказать, как у Достоевского в «Белых ночах»: «И солнце-то было в старину теплее, и сливки в старину не так скоро кисли…» Я так сказать не могу – я человек этого времени, хотя жила в советскую эпоху и даже была комсомолкой! (Смеётся.) И о сегодняшнем дне не могу сказать, что выживаю, у меня есть любимая работа, любимая семья.

– Но теперь есть и ответственность.
– Да, конечно! Однажды наступает такой возраст, когда легко относиться ко всему уже не получится. Вот, мол, мне что-то не нравится – соберу-ка чемодан и уеду! То есть уже возникает ответственность, приходят вопросы, на которые нужно искать ответы. Например: а в каком мире будет жить мой сын? Вот ему шесть лет. Что я должна ему сейчас такое сказать, что заложить, чему научить, дать попробовать, чтобы подготовить его к дальнейшей жизни?

– Вы с оптимизмом смотрите на будущее наших детей? Нет таких страхов: вот вырастет наш сыночек, вот пойдёт в школу, а там…
– Не могу сказать, что живу только сегодняшним днём, но что касается ребёнка – как раз стараюсь жить днём сегодняшним. Что у него сейчас – это важнее всего. Я пытаюсь заглянуть в будущее, но не так далеко. Помните, в «Вишнёвом саде» Фирс говорит: «Перед несчастьем это было…» «Перед каким несчастьем?» – «Перед волей». Вот у нас пока несчастье в образе школы не наступило, и я не могу сказать, что нас там ждёт, – следовательно, ещё не всё знаю о воспитании детей. И учителей! (Смеётся.) Но я склонна к оптимизму, ведь ты всё равно живёшь в том мире, который себе представляешь. И если вымажешь его лишь чёрной краской, значит, всё у тебя будет в чёрном цвете. В общем, я склонна настраивать себя на позитив.



– Всё будет хорошо?
– Ну не так чтобы… Каждый день счастлив, наверное, только глупый человек, а я – живой, нормальный, живущий здесь и сейчас.

– В сериале «На краю», который кинокомпания «Русское» снимает для телеканала «Россия-1», вы играете маму девушки, завербованной на Ближнем Востоке. Она думала, что идёт за любимым, а оказалась в стране, которую сценаристы назвали Халифатом. Какой посыл у этого проекта, на ваш взгляд? Что вы хотите донести до зрителей?
– У меня в этом сериале такая тема: как не упустить, как не оттолкнуть своего ребёнка? Как быть внимательной к существу, которое до какого-то момента полностью от тебя зависит? Ведь мы порой не удосуживаемся спросить, а как прошёл его день.

– Поел – не поел?
– Да-да! В одном фильме моя героиня так и спрашивала сына: «Ел ли ты сегодня?» – и он отвечал: «Мама, почему ты ни разу не спросила, жил ли я сегодня?» Мы же так никогда не спрашиваем. Мы думаем: если обеспечили ребёнку тёплый кров, одежду и даже английский язык с годовалого возраста, то уже всё ему дали! А дальше страшно удивляемся некоторым его поступкам, потому что, оказывается, ничего о нём не знаем. Или решаем какие-то свои проблемы, пока рядом растёт человек. А надо просто повернуться в его сторону и вспомнить, что ближе тебя у него никого нет. И у тебя тоже ближе него… Не надо заниматься детьми Африки, ты вот своего попробуй понять, помочь. Это я и себе тоже говорю, это и мои проблемы. Я думаю: а как же так сделать, чтобы сын мне всё рассказывал, делился со мной, ничего не таил?

Я сама очень самостоятельный человек, и мои родители обо мне не знали ничего – а зачем их расстраивать? Вот до такой степени. Теперь, когда спрашиваю маму: «А какие были со мной проблемы?» – она говорит: «Никаких». Но это не значит, что так получится и с моим ребёнком. Поэтому главный вопрос: как научить – а тем более мальчишку – всё рассказывать, даже если это страшно и стыдно? Пытаюсь донести до него, что мы с папой в любом случае поддержим и поможем – по крайней мере, покажем выход. И никогда не осудим. Можно всё решить! А вот дочь моей героини и героя, которого играет Николай Фоменко, не нашла понимания в семье. Её родители переживали семейную драму, им было не до своего ребёнка. И в итоге случилась такая беда.

– Недавно на канале «Россия-1» показали шестой сезон популярного сериала «Склифосовский». Ваша героиня Ольга – бухгалтер в «Склифе», но её личная жизнь – едва ли не самая интересная часть сюжетной линии. То есть жизнь женщины гораздо важнее её профессиональной деятельности. А если женщина – актриса, так может сложиться?
– У меня семья – это семья, а работа – работа. И моя семья тоже знает, что я работаю не участковым педиатром, у которого приём строго по часам, потом она идёт на вызовы, а потом домой – в одно и то же время. У нас все в курсе, как работает мама, то есть я. Мне удалось найти баланс между семьёй и профессией. Конечно, я обзавелась помощниками, вернее, вокруг меня все стали помощниками, их целый отряд! (Смеётся.) Иногда оставляю записочки – составляю им расписание на целый день.

– Сын привык к такому ненормированному распорядку?
– Недавно был один смешной момент. В садике у Марка, в «Бэби-клубе», спросили (там всех детишек спрашивали): что вы делаете с родителями в выходные? Это они так дни недели изучали и спрашивали конкретно про субботу и воскресенье. И дети отвечали: мы в выходные ездим туда-то, ходим туда-то. И когда дошло до Марка, он помолчал и сказал: «А у моей мамы нет выходных». И заплакал! И там все тоже чуть не заплакали, а позднее передали мне эту историю. Но это, конечно, не так, у меня бывают выходные дни – но не в выходные. А Марк с удивлением узнал, что, оказывается, у кого-то есть другая жизнь. При этом он имеет прекрасную возможность ездить со мной на съёмки, и где только не побывал – и в Риге, и в Ереване…

– То есть актёрский ребёнок растёт?
– Да. Правда, он не торчит постоянно в театре, но может прийти на спектакль и посидеть за кулисами, ему очень нравится. Обожает сидеть сбоку, у пульта помощника режиссёра. Сын приветствует, когда беру его на съёмочную площадку, хотя это случается крайне редко. Он приходит с няней, и у него полное счастье! Сидит тихо со «звуками» (звукооператоры. – Ред.). Один продюсер сказал мне: «Твой сын пугающе органичен». Но я не таскаю Марка день и ночь на съёмки. Есть дети, которые действительно выросли на гримёрном столике, и они прекрасные, чудесные. Но Марк не такой, у него есть няня, свои занятия.

– Сейчас у женщин больше возможности и детей развивать, и самим из жизни не выпадать.
– Да, сегодняшнее время как будто предназначено для матерей и детей. В мемуарах каких-нибудь актрис читаю, что они были вынуждены сдавать детей в сады на пятидневки. Сейчас, конечно, с этим намного проще: есть штат нянь, клубы, центры, вся ситуация располагает к счастливому материнству без какого-либо тяжёлого выбора «или – или». Сужу не только по себе, но и по своим подругам. Правда, не знаю, как всё это будет обстоять, когда сын пойдёт в школу, но есть предчувствие, что даже легче. А с Марком уже сейчас можно обо всём договариваться как со взрослым человеком, он всё прекрасно знает: мама работает, маме нужно уходить. У нас никогда не было драмы по этому поводу.

– О вас пишут: поздно пришли в кинематограф, в двадцать семь лет. Тоже считаете, что поздно?
– Во-первых, кинематографа тогда толком не было. Во-вторых, есть типажи, а ведь кино – это типаж, так вот, я никогда не была такой «девочкой-девчоночкой», – сразу стала играть взрослых женщин, которые уже что-то знают о жизни. Поздно ли это случилось? Отчасти да. У меня вон уже все студенты снимаются, а я в институте не снималась. Тогда только Чулпан Хаматова снималась – «Время танцора», «Страна глухих» – это, пожалуй, всё, что в те годы было запущено. Кто-то к двадцати семи годам имеет уже такой багаж! Но у меня сложилось по-другому.

– А как складывается ваша театральная жизнь?
– Я давно ушла из Малого театра, куда пришла после института. Работаю в театре «Мастерская Фоменко», в Театре наций, в «Современнике» играю спектакль. У меня не то чтобы большой выбор, мне театра не хватает. Но он присутствует в моей жизни. Не хватает режиссуры, встреч с мощнейшими режиссёрами, которые вдруг повернули бы тебя так, чтобы ты сказала: «Вот так я никогда не играла! Так никогда не делала!» Чтобы меня вывели на какой-то новый виток – вот по этому я очень тоскую. Очень хочется, чтобы кто-нибудь вывернул меня наизнанку.

– А вдруг вы достигли в профессии такого уровня мастерства, что он уже не поддаётся такому «выворачиванию»?
– Нет, так не бывает. Театр – это такая живая вещь, и то, что мы играли вчера, сегодня становится каким-то не таким. Поэтому я люблю работать с дебютантами, будущее за молодыми. Даже если кто-нибудь сейчас не может сформулировать, чего он хочет – в силу ограниченного опыта или стеснения, – всё равно будущее за ними.

– А что вам даёт работа педагога в театральном вузе как практикующей актрисе?
– Жизнь даёт! Это мои витамины, наемся ими – и вперёд! (Смеётся.)

– Хорошие ребята?
– Молодые – всегда хорошие!



– Чем от вашего студенческого поколения отличаются?
– У нас была другая система знаний. Они, конечно, меньше читали, меньше видели советского кино и западной классики. И мы даём задание: по выходным смотреть эти фильмы. Зато они смотрели очень много другого, поэтому у них «тесто» другое. Ведь раньше были знания, а теперь – сведения. Раньше, чтобы написать доклад, приходилось перелопатить кучу литературы, а сейчас открыл интернет – и всё тебе тут же вывалилось. Но сегодняшние студенты прекрасны тем, что они молоды, не зажаты. Хотя у нас было больше чувства коллективизма, что для театра важно. Мы всё-таки из одного колхоза, и эта общность – «звёздочка», отряд и так далее – она давала смысл коллективному существованию. А театр – это как раз коллективное творчество, как ни крути, и нам легче было существовать в коллективе. Но при этом молодые актёры сегодня несут в себе какой-то другой посыл.

В общем, с первокурсниками присматриваемся друг к другу, вместе пытаемся понять, что им надо. Система существует, но каждый набор, каждый год ты всё равно думаешь: а чего же им надо? А как бы их повернуть? Ведь театр и кино – это всегда нечто живое. И нужно в нём ориентироваться. В этом смысле и они меня тоже многому учат.

– А что делает вас счастливой?
– Сын!