Как-то белой ночью в центре Петербурга мы изрядно наклюкались абсента. Началось с интриги – официант с повадками Мефистофеля молвил: «Я вам ЕГО (абсент!) очень красиво подам!..»

Мефодий (так звали «Мефистофеля») поджигал в чайной ложечке кусочек сахара, смоченный дьявольским зельем, затем выливал расплавленную карамель в ледяной абсент… Позднее я узнал, что это был так называемый чешский способ питья. А ещё мы через трубочку дышали парами прогоревшего зелья.

Дальше последовал сюжет. Мы купили ящик шампанского, тормознули на Невском развесёлых студенток (куда же без них?), арендовали катер и…

«Па-аедем, кра-асотка, ката-а-аться!» – кажется, это была самая скромная песня в репертуаре капитана. В тот миг, когда мы проходили под одним из самых низких петербургских мостов, мой друг Саша – двухметровый красавец топ-менеджер – почувствовал в себе былинную силушку, ухватился руками за металлическую балку, а ногами за скамью катера, в общем, хотел если не остановить посудину, так хотя бы немного придержать и всех удивить.

Чуда не случилось. Катер ушёл дальше по каналу, а Саша повис под мостом. Отряд таки заметил потерю бойца. Поднялся гвалт, капитан, матерясь, развернулся, но было поздно. Не удержав на кончиках пальцев богатырский вес, Саша шлёпнулся в воду. Итог: испорченный английский тончайшей шерсти костюм, два «дохлых» мобильных телефона и мокрая котлета денег на столике Макдональдса. Влажные деньги не утратили, однако, платёжных качеств. Мы высушили Сашу в сауне, а потом, оглашая корт счастливыми воплями, гонялись друг за другом на маленьких электромобильчиках. В шестом часу утра Саша вспомнил, что через двадцать минут он должен встречать маму на Витебском вокзале. Мы успели даже купить у какой-то старушки веник пожухлых гладиолусов.

Однажды я отправился в зоомагазин покупать правильный корм для своей любимицы кошечки Джины, разговорился с миловидной продавщицей и с изумлением узнал, что рыба вообще-то очень вредный для кошек продукт.
– Но простите! – возразил я. – Если это так, то почему во всех книжках кота непременно рисуют с рыбкой?
– А почему мужика непременно рисуют с водкой? – саркастически парировала девушка.
Было над чем призадуматься.

– Ах, какие же они были гадкие! Боже мой, какие же противные, гадкие они были в тот вечер! – восклицала жена моего друга Женечки.
«Гадкие» Женечка и Олежка, пышущие здоровьем морские офицеры, заявились к Жене домой около полуночи. Уже не помню, какой Мефистофель их попутал, но надрались ребята так, что поочерёдно, сопя, роняли и подымали друг друга в прихожей, а потом, окончательно друг в дружке запутавшись, возились на полу. Однажды я видел, как пытаются расползаться в стороны сцепившиеся клешнями крабы. Похожее зрелище.

«Ах, какие же они были гадкие! Какие противные!»

А ведь было, было!.. Прошлой зимой Женечка приезжал на месяц в Петербург писать обзор литературы для кандидатской диссертации. С Женечкой мы успели вместе послужить, нам было что вспомнить и кого… Молодым старлеем он пришёл в мой отдел, когда я увольнялся в запас. Но теперь иные времена, иные нравы, иные скорости. Проходит две недели, а мы никак не можем встретиться. И вдруг молодой майор Женечка звонит и жалуется: в мини-отеле, где он становился, сломалась стиральная машина.

– Достойный повод! – воскликнул я. – Оформляй библиотечный день, клади бельё в сумку – и ко мне!

Сервируя стол, то и дело поглядываю в окно на заснеженный царскосельский бульвар. Моя милая Мариша с вечера приготовила салатики и, уходя на работу, напутствовала: «Посидите, мальчики! Память о флоте – дело святое». И вот тормозит у самого дома маршрутка, появляется Женечка – высокий, могучий, с огромной клеёнчатой сумкой, которую он никак не может вытащить из дверного проёма «Газели». Становится ясно – сегодня «стиралка» будет крутиться долго. И слава богу! Мальчики посидят, повспоминают…

Мы пили замечательный старокрымский херес, лучше него будут, пожалуй, лишь сухой магарачский, да ещё испанский, но в Питере их непросто отыскать. И то, что наш херес – «мокрый», то есть креплёный, тоже не беда, как-никак зима на дворе, приятно греться хереском, глядя из окна, как идёт снег и редкие прохожие снуют по делам по пояс в февральских сугробах…

Три бутылки улетели незаметно. Перезагрузив стиралку, мы отправились в супермаркет, расположенный на первом этаже моего дома, и купили ещё три.
– Ерунда! – отверг Женечка моё робкое предложение перейти на чай. – Теперь моя очередь проставляться!

И опять под плавный шелест стиральной машины сидим, вспоминаем Крым… Снег валит за окном даже не хлопьями, а кусками стерильной госпитальной ваты.

К моменту третьей перезагрузки стиралки мы заварили крепкий чай и вышли на улицу избавиться от улик – шесть «единиц» как-никак!

У контейнера одарили стеклотарой заснеженных бомжей, покатались на детских качелях, полежали в сугробе, восклицая: «Зима, однако!»
А потом… снова зашли в супермаркет и взяли ещё три бутылочки хереса.

Открутилась стиральная машинка, прокрутилось чудное «кино» крымских воспоминаний, мы разлили по чашкам ароматный дымящийся чай, и тут Женечкин взор зафиксировался на литровой бутыли с абсентом.
– Это что?
– Абсент. Остался от моего флотского друга Владика.

На этикетке клубились розово-фиолетовые облака, на облаках возлежал джентльмен с пушкинскими бакенбардами, во фраке и в цилиндре. Вне всякого сомнения, джентльмену было хорошо.

Я плеснул дьявольского зелья в оба фужера. Зелёный туман вполз в кухню сквозь стеклопакет вместе с ранними зимними сумерками. Бог Хронос брезгливо наморщил нос и отвернулся от нас.

– Мальчишки! – всплеснула руками пришедшая с работы Мариша. – Ну, вы даёте! А ну-ка быстренько кофейку!
– И это мой Вовочка? – восклицала она на следующий день. – Глазки маленькие, красненькие, сидит на полу в прихожей и упрямо бубнит: «Я должен проводить Женю!» А я ему зашнуровываю ботинки!

Ах, какие же мы были противные! Какой же я был гадкий!

Ответы на сакральные вопросы – почему мужчины изменяют и почему они пьют – находятся за пределами женского понимания. Одна большая умница сказала, что мужчина состоит из двух половинок: нижняя писает, какает и постоянно норовит ускользнуть налево, а верхняя ест и хвастается. Поостерёгся бы жить с таким существом, будь я женщиной!

Неподалёку от моей легендарной коммуналки в винном отделе небольшого магазинчика трудилась продавщица тётя Таня по прозвищу Душечка. Душечками для тёти Тани были все окрестные мужики: ухоженные, в дорогих пальто и дублёнках, и совсем задрипанные.

– Что душечка желает? – ласково спрашивала тётя Таня каждого нового посетителя.
Желания «душечек» простирались от марочного виски и дорогих заморских вин до портвейна «три топора» и бурбона в пластиковой таре.
Если посетитель покупал только минералку и сок, тётя Таня вкрадчиво спрашивала:
– А для души?..
Клиент вздыхал, вспоминал о душе и покупал.

Частенько бывало так: вползало в магазин неопрятное взлохмаченное тело и жалобно мямлило:
– Тётя Таня, открой мне кредит.
Душечка извлекала из-под прилавка замусоленную тетрадь, отыскивала пальчиком нужную строку.
– Сидоров, Сидоров… Так… Кредитная история позволяет!
Довольный Сидоров уносит в карманах грязной куртки вожделенный бурбон. Перехватив мой взгляд, тётя Таня вздыхает:
– Тоже душечка… Но заблудшая.
«…Сатана обещал и давал им зелёный напиток. Сильнейший дьявольский наркотик, дающий выпившим иллюзию исполненного желания. А потом обращал их мозг к самому себе и пожирал его… И дьявольская алхимия поглощала саму душу».

Дьявольская алхимия!

Так почему же они пьют и как спиваются? Славик-из-мглы пил всё что угодно, вплоть до забродившей мочи. Успешный однокашник спился марочным виски. Бывший дипломат – сухим красным вином. Дипломат рассказал, что начинал с коллекционных «несульфатированных» вин стоимостью не менее трёхсот у.е. за бутылку, а закончил ординарными «изабеллами» и «лидиями». Известный Поэт погружался в балладные запои, а Менеджер «высшего эшелона» круглосуточно догонялся напёрсточными дозами французского коньяка, по принципу двигателя внутреннего сгорания: не заправишься – не поедешь. Талантливый Художник пил в мастерской, а успешный Бизнесмен снимал в запое президентские апартаменты с проститутками, которые в этот период служили ему исключительно в качестве декораций. Спортивный Тренер в грязной футболке на правах завсегдатая сутками зависал с гитарой и пивом в полуподвальном бистро, напевая Дольского:

Меня нашли в четверг на минном поле,
В глазах застыло небо, как стекло.
И всё, чему меня учили в школе,
В соседнюю воронку утекло.

Знавал я и рок-музыканта, поймавшего «белочку» на баночных джин-тониках.

У всех этих людей были любимые женщины, однажды сказавшие о них: «Ах, какие же они были гадкие!»

Сказать по правде, сидя в расшнурованных ботинках на полу в прихожей, я больше хохмил. За последнее десятилетие я только раз напился по-настоящему, можно сказать, я нажрался.

В тот зимний день ничто не предвещало беды. Хотя почему не предвещало? Всё было предсказуемо. Я разводился с женой и начинал жизнь с нуля, без жилья и работы, в желанном городе, оказавшемся вдруг холодным и чужим. В обшитом дубовыми панелями академическом кабинете успешный однокашник отказал мне под благовидным предлогом в трудоустройстве, зато налил стакан пятнадцатилетнего виски и напутственно изрёк, что наша жизнь подобна общественному транспорту. Сначала толкаешься на остановке, потом повисаешь с оторванными пуговицами на поручне, потом тебе оттаптывают ноги на задней площадке, бьют локтём под дых в тесном проходе, а потом вдруг происходит чудо! Кто-то встаёт и пробирается на выход, и ты садишься на его место, а вокруг все сопят, висят, матерятся и отрывают друг дружке пуговицы… Но тебя всё это уже не касается, ты уже едешь сидя до самой конечной остановки!

Я залпом выпил дорогущее пойло и, поблагодарив приятеля, вышел из кабинета. Шёл заснеженными кварталами родной альма-матер и мечтал о том, что в судьбе вдруг произойдёт нечто такое… Например, притормозит воронёный «Хаммер», озорная брюнетка откроет дверь и воскликнет: «Боже! Мой любимый писатель! Один! И без охраны!..»

– Боже мой! Вовка! – воскликнул другой мой однокашник, врезавшись в размечтавшегося романтика на тротуаре.

Мы не виделись двадцать лет и потому сразу же оказались в грязноватом бистро под вывеской «Ноктюрн». Начали с пива. Однокашник поведал, что пять лет назад тоже находился в щекотливой ситуации, зато теперь он эндовидеохирург и заведует отделением. А потом у столика возник спивающийся профессор, из тех, которые нас учили… И ещё возник маленький юркий человечек, о котором однокашник шепнул: «Отставной особист!» Последним возник редактор академической газеты.

Со всеми этими людьми мы пили водку, все они мне сочувствовали и верили в мой талант! Так верили, что к полуночи сизоносый охранник с трудом выпроводил компанию из заведения.

Помню только, как однокашник настойчиво зазывал меня к себе ночевать.

Нас не хотели пускать в метро, а когда пустили, я уехал совсем в другую сторону. Милицейский сержант растолкал меня на конечной станции «Купчино» и отправил последним поездом назад в Озерки. Потом я очнулся от того, что меня деловито обшаривали чьи-то пальцы. Глухонемой парень делал у самого лица какие-то пассы, а увидав, что я очнулся, выразительно щёлкнул ножом-бабочкой. В вагоне никого не было. В этот миг поезд оказался на перроне родной станции.

Маршрутки не ходили, зато зловещей гурьбой ко мне подвалили беспризорники. Вожак потребовал денег. Сил хватило лишь на то, чтобы притормозить проезжавшую мимо «девятку». Обозлённый пацан плюнул на прощание вслед и попал в водителя.

Денег и мобильного телефона при мне не оказалось. Хорошо, что глухонемой не успел добраться до паспорта и ключей от квартиры.

Упав на переднее сиденье, я с ужасом понял, что пьяный человек в большом городе обречён, как подраненная зверюшка в джунглях.
– Не боись, братан, не брошу! – заверил бомбила. – Сам неделю назад так нажрался, что жена ночевать не пустила.

Ах, какой же я был гадкий в тот миг, когда рыком ночного зверя пугал унитаз! В голове роились строки тоже не чуждого Бахусу поэта:

И перед строгой коридорной
Снимаешь головной убор
И долго корчишься в уборной…

Проснулась моя (уже бывшая) тёща, причитала за дверью, что я качусь в тартарары… без работы, без семьи, без женщины…

Утром по домашнему телефону позвонил из Москвы друг Витёк:
– Куда запропал? Выезжай немедленно ко мне со всеми документами!
Тут же я узнал, что принят в штат столичного еженедельника, на оклад, о котором вчера боялся даже мечтать!
Билет удалось раздобыть только на сидячую студенческую «Юность». Есть, спать, а тем более пить до сих пор не хотелось. Но как хорошо, что я взял с собой в поезд кулёк свежайших апельсинов!

В три часа пополуночи надрезаю ножиком оранжевую шкурку. Летят мельчайшие брызги, ни с чем не сравнимый аромат плывёт по салону. Спящая рядом студентка повернулась в мою сторону милым вздорным носиком, не открывая глаз, пробормотала:
– Кажется, пахнет апельсинкой!
Ломаю очищенный плод пополам, и девушка благодарно улыбается.
– Меня зовут Юля!
Неужели для того, чтобы сбылись мечты, надо было так по-скотски нажраться вчера?

Кажется, я начинаю понимать, почему мужчины пьют. Для этого надо, чтобы странным образом совпали во времени, сознании и пространстве некоторые несопоставимые вещи, например одиночество, обиды и счастье, чтобы падал снег и приехал из Севастополя друг, чтобы у него сломалась стиральная машинка и чтобы в этот день в питерский супермаркет завезли марочный крымский херес с девятью медалями на этикетке! А ещё надо, чтобы гламурный джентльмен с бакенбардами и в цилиндре блаженно валялся на кучевых абсентовых облаках…

И тогда сатана, лукаво подмигнув, плеснёт в бокалы тот самый зелёный напиток.

Не надо лишь злоупотреблять терпением молодой жены, зашнуровывающей твои ботинки, когда ты, сидя на полу, бубнишь, что идёшь проводить друга, а друг виновато сопит на лестничной площадке…

Ах, какие же мы были гадкие в тот вечер! Какие же мы были гадкие!