Белый квадрат |
18.04.2018 00:00 |
Диверсант и молодая женщина – Ладно, полезай! – с досадой вздохнул кореш детства Мишка Пастухов и присел, подставляя могучие плечи. Это было единственно правильное решение – ведь держать на себе рослого накачанного Мишку у меня не было ни сил, ни желания. Он и сам это понимал. И вот передо мной осиянное изнутри электрическим светом заветное окно женской бани, замазанное толстым слоем белой масляной краски. Ребром монетки протираю глазок в манящий запретный мир. В клубах пара вижу мраморные скамейки, цинковые тазики, душевые кабинки и… Боже! Прошло полвека, но годы, события, эмоции до сих пор не заслонили собой это чудо. Белокожая, с огненными волосами, сказочно выпуклая… Побывав восемь лет спустя в Летнем саду, я увидел знаменитые античные статуи и сразу вспомнил её. Рыжая девушка из общественной бани маленького белорусского городка была лучше греческих богинь. – Ну что там? – спрашивает снизу Мишка. – Бабы есть? – Есть! – отвечаю. – Сколько? Боже! Какое теперь это имеет значение? Она одна! Одна во всей вселенной! Да, там, на заднем плане, моются какие-то тётки, сидящие на скамейке, со спины они кажутся оплывающими грушами. Да пусть бы даже сборную СССР по гимнастике привели сюда мыться – она одна, и этим всё сказано. Так и отвечаю Мишке: – Одна! – Всего-то? – разочарованно гундосит корефан. – А какая она? – Рыжая. – Молодая? – Угу… – Титьки красивые? – Угу… Не знаю, как рассказать этому дебилу про два маленьких яблочка с розовыми сосками, проступающими из мыльной пены под струйками воды. А идиот Мишка продолжает допрашивать: – А п… у неё есть? Чего замолчал? Я онемел. Она домыла голову, и теперь нежная ладошка, наполненная пеной, скользит по животу. Девушка улыбается под водяными струями, блаженно закрыв глаза… Хочется, чтобы это никогда не кончалось. – Слышь, Вовка, так есть или нет? – Есть, – отвечаю, с трудом продавливая внутрь перекрывший горло комок. – А какая она? Всё разрушает и одновременно спасает меня матерный мужской вопль: – Ах, вашу мать! Ужо я вас! Падая с Мишкиных плеч, вижу, как бежит к нам от кочегарки банщик дядька Чеслав. Перелетаем через забор, мчимся по чужому саду, снова забор, ноги вязнут в перекопанном осеннем огороде. Очнувшаяся собака не успевает вонзить клыки в наши задницы. Бежим тёмным проулком и, наконец, падаем на скамейку в маленьком сквере возле кинотеатра. – Так какая у неё? – не отдышавшись толком, вопрошает Мишка. – Рыжая, – отвечаю. – Ого! А не врёшь? Разве у них бывает рыжая? Я думал, у них у всех она чёрная, лохматая, как у мамки… Дома мать выговаривает мне за порванные штаны и перепачканные в суглинке ботинки. Засыпая, вижу одно и то же: блаженно улыбаясь, она освобождается из облака пены под душем, как будто из одежд, победно блестят грудки-яблочки, ладошка ныряет вниз, и улыбка на лице приобретает сладко-пугающее выражение… Мишка Пастухов на меня обиделся: я не захотел рассказать, как устроены сладкие врата жизни. А я просто не смог, потому что не разглядел, потому что меня ослепило… Мишка потом окончил Лесотехнический институт, работал в Сибири и вернулся в город детства разведённым алкоголиком. Иногда я думаю – могла ли сложиться по-другому его жизнь, если бы он увидел ту, рыжую? Той же ночью я поклялся найти её, понимая прекрасно, что шансов у меня нет – по приблизительным расчётам она была старше меня минимум на восемь лет. Космическая разница в наши годы! Идёт день за днём, и я постепенно узнаю: её нет в наших двух школах, в ПТУ и техникуме тоже нет. Её нет среди учителей, воспитателей и молоденьких медсестёр. Может, она приезжала к кому-нибудь погостить? Я часами стою на главном перекрёстке центральной улицы городка, пристально вглядываясь в проходящих мимо молодых женщин – не взметнётся ли рыжий язычок пламени из-под вязаной шапочки, платка или шляпки. Я пробираюсь, как диверсант, к заветному банному окну, но теперь мне неинтересны никакие другие женщины, ищу только её. Но её нет, а злой банщик уже запустил по проволоке вдоль стены огромную собаку. – Рыжая? – недоумённо переспрашивают друзья и знакомые. – Нет, не знаем. А зачем тебе она? И мать уже смотрит на меня с тревогой. Неужели она мне померещилась тем холодным октябрьским вечером? Неужели она была миражом или прилетела на Землю из другой галактики? Но разве прилетают на Землю инопланетяне только ради того, чтобы сходить в баню? Даже в женскую… Стихи поэта Петра Давыдова я прочёл сорок лет спустя и подумал: это обо мне, это обо всех. Помнишь баню у трамвайного парка? Мы к окошку подбегали ночами, А внутри, где было тесно и жарко, Мылись женщины, сверкая плечами. Там ходили они все без одежды, Ослепляли белизной нереальной. С наготою не встречавшийся прежде, Я дрожал от возбужденья и тайны. Где вы, девочки и взрослые тёти? Где вы, девушки, красивые очень? Значит, это было не только со мной. Значит, это было уже много раз во всех маленьких и больших городах, во все времена. Было и будет после меня, потому что в жизни мужчины непременно должен наступить момент осознания женской красоты. Спустя много лет я раскопал в интернете ролик под названием «Студентки моются в душе». Скрытая камера бесстрастно фиксировала, как восемь или десять девиц стоят в душевых кабинках и тупо трут себе губками и ладошками разные части тела – буднично, неэстетично, лениво, сонно… Досмотреть ролик до конца я не смог – скучно. – А что? – прокомментировала ситуацию одна из моих тогдашних подружек. – Мы так и делаем, если рядом нет мужчин. Просто моемся. Это только ради вас стараемся выглядеть романтичными феями. И я подумал: а может быть, Рыжая Девушка знала, что за ней подглядывают? Однажды на вечеринке с коллегами я спросил подвыпившую юную сотрудницу, как она моется. И услышал удивлённый ответ: – Как все – с мылом и мочалкой… А что? Мы танцевали медленный танец, она откровенно прижималась ко мне, и я рассказал ей про Рыжую Девушку в бане и про то, что я чувствовал в тот миг. – Вы и сейчас любите подглядывать? – иронически спросила она. Год спустя мы снова танцевали медленный танец, и она продышала мне в ухо: – Гадкий совратитель! После нашего разговора я потеряла покой. Вы даже представить себе не можете, как развратно я теперь моюсь. Даже одна, даже сама для себя! Я ответил, что так и творится настоящее большое искусство – во имя себя самого, во имя самовыражения. Были в моей жизни и оранжевые скалы Фиолента, и нудистские пляжи с загорелыми телами. Обнажённая натура радовала и грела, но уже не запускала термоядерный синтез в душе. Были «сауны по пятницам» с гибкими фигурками наших юных подруг, были бассейны с подсветкой, лунные дорожки в ночном море… Почему же не исчезает из ночных видений райцентровская банька из закопчённого белого кирпича, с коптящей кочегаркой, с собакой на проволоке и окнами, закрашенными грубыми мазками масляной белой краски? Почему снова и снова хочется, опасливо оглядываясь, протирать в этой краске ребром монетки глазок в запретный и сладкий мир? И если это закрашенное окно обрамить достойным багетом, то получится картина «Белый квадрат». Поддатый дядька Чеслав, закрашивая белой краской банное окно, и не подозревал, что малюет шедевр! А ещё я много раз пытался думать о Рыжей Девушке. Сколько ей сейчас лет? Как выглядит? Жива ли она? Пытался – и всякий раз убеждал себя в том, что она нисколько не изменилась с тех пор, что она бессмертна. Владимир ГУД, Санкт-Петербург Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru Опубликовано в №15, апрель 2018 года |