СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Родня Несовместимые цивилизации
Несовместимые цивилизации
09.05.2018 17:29
Несовместимые цивилизацииПервые бомбы Великой Отечественной войны упали на Севастополь в 3 часа 15 минут утра. По уточнённым данным это были даже не бомбы, а морские мины, которые немецкие самолёты сбросили в Южную бухту, чтобы заблокировать Черноморский флот. Наши корабли, однако, уже находились в боевой готовности и, распознав силуэты бомбардировщиков в ночном небе, открыли огонь. В результате один самолёт был сбит, а несколько мин спустились на парашютах не в акваторию бухты, а в предрассветный город.

Накануне войны город не спал: вечером севастопольцы по традиции встречали вернувшуюся с учений эскадру кораблей, в школах города шли выпускные вечера с традиционными ночными гуляньями по набережным и Приморскому бульвару. К трём часам ночи южный город затих. Было душно. В частном секторе люди спали на верандах, а то и просто во дворах домов на раскладушках и топчанах под кронами акаций и садовых деревьев. Огромная морская мина, способная разом отправить на дно крейсер или линкор, на белом шёлковом парашюте неслышно спланировала на тихую Подгорную улочку, парашют зацепился за подпорную каменную стену.

Поначалу мина не взорвалась – повисла на стропах над соседним двором, расположенным уровнем ниже.

Вскоре парашют обнаружила девушка-выпускница, вернувшаяся с праздничных гуляний. Радостно закричала вышедшей её встречать матери, что сошьёт из шёлка шикарное белое платье. Девушка несколько раз дёрнула парашют, этого было достаточно, чтобы мина сорвалась со стены в соседний двор.

Столб чёрного дыма и огня, грохот, гигантская воронка, поглотившая сразу несколько частных домиков. Первыми убитыми в Великой Отечественной войне были спавшие севастопольцы – жители Подгорной улицы. Как написано на мемориальной плите, установленной на месте взрыва после войны, убитых было восемнадцать человек, а вместе с неопознанными телами – двадцать один… Почти все они, включая детей, погибли во сне, так и не поняв, что случилось, какая беда пришла в их флотский город, в их страну.

Сейчас Подгорная улица носит имя участника обороны Севастополя Константина Нефёдова, каждый год в ночь с 21 на 22 июня на тихой тенистой улочке у мраморной плиты и скромного обелиска собирается молодёжь города, волонтёры, зажигают свечи, молчат и плачут до сих пор.

Приезжая в Севастополь, я прихожу сюда в сумерках и подолгу молчу, переселяясь в последний мирный вечер.

Немец мочился с наслаждением: закрыв глаза и улыбаясь, закинув за спину винтовку и попирая широко расставленными ногами обожжённые руины городского квартала.

– Счас я тебя!.. – прошептал двенадцатилетний мальчишка, не целясь растянул на «весь ресурс» заветную отшлифованную долгим употреблением рогатку.

Вот так же влёт он попадал за двадцать метров в сидевшего на ветке воробья. На этот раз увесистый камушек угодил в висок оккупанта.

На всю оставшуюся жизнь мальчишка запомнил: упавший солдат сучил ногами в коротких сапогах и продолжал мочиться.

Снятую с немца винтовку вместе с подсумками мальчишка спрятал здесь же, в камнях.

Вечером приходила соседка, рассказала: в центре города облава, кто-то смертельно ранил патрульного из комендантского взвода, немцы злые, хватают всех подряд.

Спустя десять дней мальчишка таки пробрался в те руины, но винтовку с патронами в заветном месте не нашёл.

Любимый Профессор, преподававший мне хирургию, родом из Белоруссии, вспоминает, что его местечко, маленький захолустный посёлок, война поначалу пощадила. Их не бомбили и не обстреливали.

В трёх километрах был большак – по нему и отступали в спешке полуразбитые красноармейские части, потом победно пылили им вслед фашистские танки и броневики. Затем наступила тишина.

Тот день Профессор до сих пор помнит: это было пятое июля сорок первого года. Они, мальчишки пяти-семи лет, играли в футбол на площадке рядом с сельсоветом. Увлёкшись, не заметили, как подъехали две большие машины. Из машин высыпали солдаты в глубоких касках, черпали из колодца воду, умывались и пили, громко «болботали» на чужом языке. Несколько человек во главе с офицером подошли к пацанам и начали восторженно «болеть», а один долговязый фриц даже встал в ворота и хохотал, когда ему забили гол. На прощание, по приказу офицера, немецкие солдаты подарили мальчишкам две банки тушёной говядины и буханку белого хлеба. Так начиналась оккупация.
А потом немцы назначили старосту из местных и четверых полицаев, чуть позже прислали ещё пять полицаев с Украины.

Сначала немцы в местечко наведывались нечасто, но за месяц успели извести кур и поросят. Староста уговаривал отнестись с пониманием: обещали после взятия Москвы всем и всё компенсировать. Как же!..

В сентябре немцы заняли пустовавшее на окраине местечка здание интерната, оборудовали плац и стрелковый тир. Так появилась в посёлке немецкая учебная часть, где спешно обучали военному делу призванных из Германии. Австрии и Венгрии новобранцев. «Рекрутов» муштровали день и ночь, в посёлок по будням они не ходили, но по субботам в здании сельской школы были танцы. Собирались молодые девушки, чаще польки, сюда же подтягивались в увольнение немецкие солдаты. Танцевали под гармонь, потом допоздна сидели на лавочках, «зажимались-провожались». Советская власть в местечке установилась всего за два года до войны, и половина населения, в основном зажиточные селяне и середняки, были советской властью недовольны. До весны сорок второго года здесь стояла идиллическая тишина: работа в поле, костёл, танцы по субботам…
– А потом? – спросил я.
– Потом? – переспросил Любимый Профессор. – Потом, Володенька, как всегда, когда сталкиваются и существуют рядом две несовместимые цивилизации. У кого-то немцы забрали последний скот, кто-то нажрался и кому-то дал в морду, чью-то дочку после танцев изнасиловали, а потом того солдатика нашли с ножом в спине… Мало-помалу началось, и пошло… В конце сорок второго немцы уже не выходили из-за забора своей учебки, а последние мужики из посёлка разбежались – кто в партизаны, кто в польскую Армию Крайову… А в сорок третьем учебку свою немцы ликвидировали или перенесли куда-то. Фронт к тому времени уже катился обратно на Запад… В анкете мне потом записали: «проживал с матерью на оккупированной территории»; так вот, когда я спустя десять лет поступал в Ленинград, в Военно-медицинскую академию, компетентные органы послали на родину дополнительный запрос: «Выяснить, чем занимался в годы войны на оккупированной территории». Ответ пришёл примерно такой: «Проживал с матерью, занимался сельским хозяйством, с оккупационными властями не сотрудничал». Мне эту бумагу в особом отделе показали.

По крупицам собираю среди последних уцелевших свидетелей и в интернете, как жили люди во время войны.

Мой дальний родственник, минчанин, подполковник в отставке Иван Степанович Миксюк, ныне историк и краевед, посвятил одну из своих книг партизанскому движению на Гомельщине. Читаю – становится грустно и пронзительно больно. Прослужив в армии и на флоте, побывав в горячих точках планеты, прожив весомое количество лет, понимаю: всё было именно так, как и бывает в настоящей, не книжной и не киношной, жизни.

Да, поначалу загодя обустроили в лесах землянки, заложили тайники с оружием и продовольствием, определили списки будущих партизан во главе с представителями советского и партийного актива и милицией, сотрудниками НКВД. Да, ушли в лес… Но вскоре оказалось, что воевать эти люди за редким исключением не способны. Оружия и боеприпасов не хватало, продовольствие закончилось, стремительно наступали холода. Местные конфликтовали с окруженцами, которые тоже решили остаться партизанить. Вчерашние кадровые военные никак не желали подчиняться местным «пиджакам». Селяне неохотно делились продуктами. С наступлением зимы огромное количество местных «партизан» попросту разбрелось по домам. Серьёзное организованное сопротивление врагу в этих краях началось лишь с лета 1942 года.

Женские воспоминания о войне читаю с не меньшим интересом.

Завалились гогочущей гурьбой немцы в хату, принесли с собой самогон, приказали по-быстрому накрыть стол, потом взрослых, мать и бабушку, выгнали в сарай, а молодых дочерей, 14 и 16 лет, оставили якобы прислуживать. Когда напились – объявили: будем насиловать! Чуда не произошло, изнасиловали девчонок. Только вот одна из них понравилась старшему из немцев, фельдфебелю, он своих солдат к ней не подпустил, а девушке предложил стать его женой и уехать в Германию. Но девчушка только рыдала и тряслась в истерике. Немцы допили самогон и ушли.

Ближе к ночи снова пришел фельдфебель с полным мешком продуктов: хлеб, консервы, сало, копчёное мясо. Девушка до сих пор вспоминает, что не хотела ничего брать от врага-насильника, но голод не тётка, пришлось взять…

Но был и другой случай: напившись самогона в деревенском доме, немецкий офицер поволок молоденькую хозяйку в спальню, приказал встать на колени и снимать с него брюки, при этом самодовольно повторял: «Йа! Йа!..» Глаза его были закрыты от предчувствия удовольствия. Девушка решила – погибать, так с музыкой! Одной рукой лаская врага, она дотянулась до лежавшей под кроватью гранаты-лимонки, которую нашла месяц назад на месте боев. Выдернув кольцо, опустила гранату немцу в галифе. Тот сразу всё понял, заверещал на весь дом и сдуру кинулся в горницу, где пили его друзья. Почти одновременно девушка выбросилась в раскрытое окно в августовский сад. Уже на лету слышала, как фашисты в горнице сначала весело заржали, увидав своего дружка с приспущенными штанами, и тут же грохнул взрыв.

Я не вправе осуждать девушку, которая приняла от врага-насильника продукты. Это был её выбор. Она никого не предала, разве что саму себя, преступив свой собственный нравственный закон. Она осталась жить. Но живёт с чувством позора в душе, даже когда её никто не осуждает.

И у второй девушки тоже был выбор: выбрать позор, и тогда (может быть!) не сожгут твой дом и не убьют тебя… Может быть… Она выбрала гранату, осознавая при этом, что заодно взрывает и себя.

И у девушки-партизанки Зины Портновой был выбор. Допрос. Кабинет следователя и немецкий пистолет, который фашист опрометчиво положил на стол. Из вражеских застенков уже не выбраться. И опять: погибать – так с музыкой. Зина хватает пистолет, убивает следователя, часового и ещё кого-то в коридоре… Дальше – её последний бой. И бессмертие.

Во многом мы едины, но мы – очень разные.

Моя бабушка Нэля вспоминала немцев как «вечно грязных и вшивых», пьяных, при этом чванливо хваставших: «Мы – высшая раса, мы – Европа!»

– Завалились яны у хату на пастой, – вспоминала потом бабушка Нэля. – Паели, самагонки ужили (употребили. – бел.), апасля вдруг раздеваюцца дагала и давай друг дружку пасыпать белым парашком и адзёжу грязную тож… Мне меж дзелам абъясняюць – гэта ад вшэй. Прыдурки – нет бы пасцирать адзёжу, в бане памыцца!.. Яны кажуць: мы высшая раса, а вы – русиш швайн, а сами за столом пердят, и ржут при этом, и стараются друг дружку перепердеть, хто громчэ… Не, Воука, папомни мае словы, нам гэтая ихняя Еуропа на хрен здалася… Я апасля гэтых свиней нядзелю хату выскрабала, бяльё кипяцила, палы и сцены шпарыла кипятком з палынью… Высшая раса!.. Тьфу!..

Маленькая станция Лычково затерялась в лесах Новгородчины. До сих пор не многим известно, что именно здесь разыгралась одна из самых страшных трагедий Великой Отечественной войны. Жарким летним днём 18 июля 1941 года фашистский бомбардировщик безнаказанно разбомбил эвакопоезд из двенадцати вагонов, в котором увозили в тыл от войны ленинградских детей. По замыслу, детей спасали от грядущей блокады, обстрелов и голода, а привезли почти к линии фронта, стремительно и глубоко вклинившейся в новгородские леса.

Как отцу маленькой дочери, мне невозможно живописать, как собирали, откуда снимали и отскребали разбросанные по всей станции человеческие останки – около двух тысяч детей, а также сопровождавших их медиков и воспитателей.

Всех их поспешно похоронили в братской могиле на местном кладбище. В одной из ленинградских газет появилось скупое сообщение о двух сгоревших вагонах и 41 погибшем. Но и этого было достаточно, чтобы уже на третьи сутки в Лычково приехало из Ленинграда множество обезумевших от горя матерей с единственным желанием найти своего ребёнка.

«Матери, простоволосые, растрёпанные, метались между искорёженными путями, бродили по окрестным лесам, не обращая внимания на минные поля, подрывались и гибли», – напишут позже очевидцы и исследователи этих событий.
Только 4 мая 2005 года, в канун 60-летия Победы, в Лычкове будет открыт мемориал. И на самом деле убитых детей были сотни, тысячи.

Рядом с мемориалом похоронены лычковские бабушки – Тамара Пименко и Прасковья Тимухина. Именно они в сорок первом пытались спасти детей из огня. Помогали красноармейцам собирать останки, хоронили и потом все эти годы ухаживали за скромной забытой братской могилой.

И кто-то после этого посмел спустя годы поднимать вопрос о бесчинствах советских солдат в сорок пятом на территории Германии?

По поводу двух миллионов изнасилованных советскими солдатами немок мой покойный отец, участник сражения у озера Балатон и взятия Будапешта, лишь пожимал плечами: «Нам не до того было, бои шли жаркие, а если выпадали минуты тишины – валились без сил… Да, ходили слухи, будто венгерки на наших солдат сами вешались – боялись, что станем мстить, зверствовать, как в России зверствовали венгры. А потом нам зачитали приказ, что за эти дела будут сразу ставить к стенке или перед строем стрелять, невзирая на боевые награды, на былые заслуги. Ходили слухи, будто кого-то в соседних частях расстреляли, и это, надо сказать, действовало, но мне было тогда семнадцать лет, и хотелось в минуты затишья только есть и спать. Причём спать хотелось больше, чем есть…»

Позже прочёл в интернете историю любви нашего лейтенанта и немецкой девушки в небольшом немецком городке. Война к тому моменту закончилась. Кто-то из сослуживцев на офицера донёс, что встречается с немкой. Проверили информацию, вызвали лейтенанта «куда надо». Лейтенант не стал отпираться, более того – запальчиво заявил, что любит эту девушку и хочет на ней жениться. Особисты парню предложили: либо под суд, либо срочный перевод на Родину, и дали на размышление ночь. Наутро офицер на службу не вышел, отправили к нему на квартиру патруль и нашли два остывших тела – лейтенант застрелил свою возлюбленную, а потом застрелился сам.

Я реалист, но что-то до сих пор происходит в Севастополе в ночь с 21 на 22 июня. Та же мистическая завеса южной ночи, хрупкая, но готовая рассыпаться, как оконное стекло, предрассветная тишина, проступающая с первыми лучами солнца гладь бухты и скрывающий неведомое далёкий морской горизонт. В такие минуты мне кажется: прошлое никуда не уходит, оно напоминает о себе, опускаясь к нам на небесном шёлковом парашюте.

Севастополь освобождён от фашистов 9 мая 1944 года. Символически это совпало впоследствии с Днём Победы, с тех пор для севастопольцев неотделимы освобождение их великого города и победа в Великой войне. Я желаю каждому приехать хотя бы однажды 9 Мая в Севастополь, увидеть колонны моряков, ветеранов, счастливые лица горожан, стоять среди них на тротуарах на проспекте Нахимова, на Большой Морской, или плыть в нескончаемом людском потоке, ощущая себя причастным к великой истории и народной славе. Этих людей не сломить, не поставить на колени и не поселить в чужую страну.

Владимир ГУД,
Санкт-Петербург
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №18, май 2018 года