Это был высокий крепкий брюнет с шикарной шевелюрой. Не пил, не курил и очень следил за собой: всегда выбрит, надушен, подстрижен, туфли начищены до блеска. И хотя работал простым каменщиком, «на выход» неизменно надевал костюмы с галстуками.

Тогда в селе не было моды праздновать свадьбы в кафе. И к свёкру неизменно обращались, если намечалось событие: он знал, где взять столы, брезент, как всё устроить. На самом празднестве тоже не оставался в тени, руководил застольем. Нет, быть тамадой – это уже искусство, а он просто приговаривал: «Молодёжь, не стойте, быстренько за стол! Коля, Вася, налейте женщинам! Наташа, Таня, запевайте! Ешьте, гости, не стесняйтесь!» Смешно было, когда он забывался и начинал командовать гостями даже тогда, когда не являлся близким родственником устроителей торжества. Но хозяевам это всё равно нравилось.

Если кто-нибудь умирал, свёкор руководил похоронами: помогал найти носильщиков, выстраивал процессию, назначал, кому нести венки, крест и сопровождал шествие, время от времени негромко давая распоряжения: «Голова колонны, помедленнее. Сейчас остановимся, приготовьтесь. Подтянулись, подтянулись, женщины с венками!» Что поражало – без него и правда всё как-то комкалось, сбивалось.

После свадьбы, когда мы стали жить вместе с родителями мужа, мне пришлось познакомиться с ещё одной чертой свёкра – привычкой поучать. Купаю, например, ребёнка, свёкор неизменно рядом: «Ты воду проверила? Не горячая? А может, холодная? Головку нужно выше приподнять! Нет, теперь опусти. Полотенце подогрели? Так и знал – двери плохо закрыли!» Поначалу это умиляло, но чем дальше, тем больше начинало раздражать. А однажды я даже вспылила, выскочила из комнаты.

Но дедушкой свёкор был образцовым, внука любил самозабвенно. У нас много фотографий, где он с нашим сыном на руках.

А ещё свёкор имел привычку прятать деньги, как он считал, свои личные. Спрятаны они были везде и всюду. Порой и сам забывал о своих «нычках». Однажды я убирала на шкафах, и он это видел, но, видимо, забыл, что там в старых пыльных газетах спрятаны купюры. Я сложила газеты в ведро, в котором свёкор сжигал мусор. Хорошо, что не подожгла сама, а свёкор всё проверил перед утилизацией: внутри каждой газеты лежали заначки. Ох, как он на меня тогда обиделся!

Ещё мне очень нравилось его отношение к животным – никогда их не бил, не замахивался, не орал, а подолгу с ними разговаривал. И они становились спокойными и послушными.

Так, свёкор опроверг всеобщее мнение, что коза Марта каверзная и шкодливая скотина – после общения с ним Марта была само послушание и покладистость. Она шла на выпас, не сворачивая и не кидаясь в стороны, всегда оборачивалась на зов, как собака, и зря не блеяла, только по делу. Свёкор мог долго ей выговаривать: «Как тебе не стыдно, нельзя так себя вести. Ты же под машину попадёшь! Марта, смотреть надо, куда вырываешься!» Коза виновато косила глазом и постепенно стала чинно ходить по улице, без дуростей.

Благодаря ему возникла уникальная дружба между кроликом и курицей. Они вместе спали на насесте, вместе паслись, вместе бегали и играли. Такое трогательное зрелище привлекало всех родственников и соседей.

Гуси свёкра вошли в историю посёлка как самые дисциплинированные и умные. Односельчане долго обсуждали картину: «Это же надо, коза идёт впереди, как фельдмаршал. За ней в затылок, один за другим, – гуси!»

Когда в посёлке решили отстраивать церковь, свёкор стал кем-то вроде старосты: собирал под расписку деньги на реконструкцию храма, затем на приобретение звонницы, предметов внутреннего убранства.

Однажды мы, как всегда, приехали в село на выходные. А когда вошли в комнату, где обычно ночевали, я чуть не упала – повсюду была церковная утварь, которую на время поместили в дом «старосты»! Я категорически отказалась там ложиться, хотела вообще ехать домой среди ночи. Не представляла, как можно спать рядом с аналоем, кадилом, кануном и литийным столиком, словно в церкви. А пришлось! Всё это накрыли простынями и легли спать.

Ещё свёкор строил церковный забор, ездил в монастырь за колоколами, организовывал сходки для решения приходских проблем. В большие праздники неизменно нёс хоругви.

Ушёл он трагически – овдовев, не справился с одиночеством, не смог наладить свою жизнь по-новому и покончил с собой. Теперь мы даже не можем за него молиться в церкви, в которую он вложил столько сил и души.