Для начала несколько слов о квартире. В ней был длиннющий и высоченный коридор, двери из которого вели в восемь комнат, а в каждом конце – уборная, кухня и кладовка. В нашем конце даже ванная была, а на противоположном, в кухне, стояло лишь отгороженное занавеской корыто.

До революции квартира принадлежала братьям Пате – тем самым, в честь которых назван патефон. К тому времени, которое я уже могу вспомнить, три комнаты, пришедшие в аварийное состояние, были расселены и закрыты на замок, а в остальных, кроме нашей инженерской семьи, обитали сплошь необычные люди.

В самой дальней жил дядя Витя, музыкальный мастер. Родители говорили, что его инструменты на всю Москву славились. Но я помню дядю Витю только парализованным, когда скрипки делать он уже не мог. Однако золотые руки не давали ему пропасть и в таком положении – лёжа в постели, он мастерил модели парусников с пушечками, якорями, шлюпками и открывающимися портами.

Наблюдать за его работой и чуть-чуть помогать было одним из самых больших моих удовольствий. Дядя Витя использовал ещё свои «музыкальные» запасы дерева, клея и лака, наверное, поэтому его каравеллы и фрегаты неуловимо напоминали скрипочки. Стоила такая штучная продукция дорого, что позволяло дяде Вите оплачивать услуги ежедневно приходящей нянечки. Благодаря ему я до сих пор безошибочно отличу фок-мачту от бизани, что, наверное, для женщины редкость.

Как дядя Витя умер, я, к своему стыду, не помню. Видимо, это случилось летом, когда я была в пионерлагере. Детское сознание удивительно умеет отсеивать всё неприятное.

В соседней с нами комнате жил каскадёр Артемий с женой Инной. Кем работала Инна, не помню, а Артемий в перерывах между съёмками мог неделями сидеть на диване и щёлкать кнутом.

К примеру, вносит Инна в комнату горячую кастрюлю с кухни, и тут же кнут со свистом рассекает воздух в сантиметре слева от неё, а через секунду – справа.

– Тёма, ну сколько можно, – мелодично пропевает Инна, даже не вздрогнув.
– Родная, когда появится работа, я должен быть в форме, – ласково отвечает Тёма.

Помню, как, вернувшись откуда-то из Средней Азии, он неделю рыдал и пил, потому что на съёмках из-за своей ошибки сломал шею лошади. Потом сочинял о ней стихи. Наверняка плохие, но тогда я слушала их и плакала вместе с ним.

С Тёмой связана и моя первая ревность. Когда ко мне приходили одноклассники, чтобы я подтянула их по математике, их у меня практически всегда уводили. Причём не коварные соперницы, а Тёма. Мои пятёрочные знания и худые коленки, конечно, не могли соперничать с его коллекцией шпаг. Все приходившие ко мне мальчишки уже через десять минут восторженно фехтовали с Тёмой в коридоре. А лавировавшая между ними Инна пела:
– Ой, мальчики, вы мне своими шпагами последние колготки порвёте!

Тёма разбился на съёмках, выполняя очень сложный трюк: горящая машина падала в пропасть, и Тёма должен был в воздухе выпрыгнуть из неё, но почему-то не выпрыгнул. Может быть, просто не успел.

Сразу за Тёмой жил автогонщик с удивительной фамилией – Медленнов. Почти никогда ему не удавалось доехать до финиша: то ломалась машина, то столкнувшиеся соперники перекрывали всю трассу, то сам он, сидя за рулём, умудрился вывихнуть руку.

Было понятно, что ему надо что-то менять – профессию или фамилию. Но менять было уже поздно. Молчаливый, худой, лысеющий, трагическим лицом напоминавший актёра Кайдановского, он казался мне привидением нашей квартиры. Именно из шёпота взрослых о нём я впервые услышала слово «наркотики».

Он подолгу пропадал и однажды пропал совсем. Говорили, что его посадили за попытку ограбить Елисеевский магазин. Но яркие плакаты с болидами «Формулы-1» ещё много лет висели в коридоре, жильцы использовали их как общую записную книжку.

А в комнате напротив жила Джульетта. Красивая и немного истеричная, Юля училась в театральном, была любовницей знаменитого артиста (теперь у него, кажется, даже есть свой театр). Была ли она талантлива, осталось её секретом – от ролей второго плана она гордо отказывалась, а главные ей не предлагали.

– Я должна сыграть Джульетту, – затягиваясь заграничной сигаретой, говорила она. – Это моя роль.

Шли годы, Юлька толстела, страннела, знаменитый актёр её бросил, на роли больше не приглашали. Помню, как она, совершенно голая, прикрывая руками груди, бежит из своей комнаты в ванную, крича:
– Не смотрите! Я на минуточку!

И все мужчины поворачивают головы на крик, а потом напряжённо ждут, когда она побежит обратно. Их можно понять, зрелище было щедрое.

Однажды, когда нас не было дома, она в грязном халате, накинутом на голое тело, вылезла на балкон, выходящий на Тверскую (тогда ещё улицу Горького), и, стоя меж двух каменных львиных морд, пронзительно закричала:
– Смотрите сюда, я Джульетта! Сцена на балконе!

Ей поставили диагноз, лечили, потом её забрала к себе бессемейная подруга по театральному.

Нашу семью расселяли последней. И я, 16-летняя, решив, что пришло время самостоятельности, не поехала с родителями в новую квартиру, а осталась в нашей комнате.

Почему аварийную коммуналку не опечатали – не знаю. Начались 90-е, вокруг царил такой бардак, что возможно было всё. Три года я незаконно прожила в огромной пустой квартире в самом центре Москвы одна, без всякой квартплаты, прописки, не давая за это никому взяток.

Однажды у меня появился сосед. Мы столкнулись в тёмном коридоре. Он смущённо представился:
– Николай.

Бомж Николай забрался в окно одной из пустующих комнат со двора – по крышам гаражей и ещё каких-то примыкающих к дому построек. Он сказал, что живёт тут уже несколько дней (я даже не слышала шума!), но если я против, уйдёт. Было жутко, но какое я-то имела право его выгонять?

Со временем я перестала его бояться, да мы почти и не виделись. Страшно было только, что он приведёт ещё кого-нибудь, но этого, кажется, не случалось. Дверью Николай не пользовался никогда, входил и выходил ночью через окно. Он прожил в бывшей комнате Медленнова несколько месяцев, потом куда-то пропал.

Последним моим соседом по квартире №11 был мышонок. Однажды я застукала его на полу грызущим луковицу, в которую он вцепился всеми четырьмя лапками. Луковица была большая, а мышонок маленький, и она накатывалась на него, как каток. Он был такой жалкий, облезлый, видно, ему так нужны были витамины, что он даже не попытался убежать от меня, только дрожал от страха и продолжал грызть.
Лук пошёл зверю на пользу, он довольно быстро оклемался и заходил ко мне уже по-приятельски. Я его подкармливала. Что удивительно, других мышей в квартире не было.

Через три года о существовании огромной пустующей квартиры вспомнили, и мне пришлось съехать. Много раз потом, проходя мимо нашего подъезда, я хотела подняться и посмотреть, что там теперь. И однажды решилась.

Среди мраморных стен меня встретила очень любезная представительница какой-то авиакомпании и предложила воспользоваться их услугами. В кассе, расположенной на месте нашей комнаты, я могла купить билеты на Бали, в Париж, Египет, Амстердам.

Но туда мне, в отличие от несуществующей уже квартиры №11, почему-то совершенно не хотелось.