Дед-инопланетянин |
24.08.2018 00:00 |
Во-первых, никогда не бил бабушку Читательница написала: перечитывая историю вашего деда Ивана, обрыдались втроём – бабушка, мама и я. Тут не просто три женщины – три поколения обрыдалось. И я впервые задумался: а был ли мой дедушка Иван счастлив? Или настолько несчастлив, чтобы о его жизни плакать? В нынешнем понимании, наверное, ни то, ни другое. Тяжёлое детство. Полвека без электричества. Всю жизнь без телевизора, горячей воды и тёплого санузла, без потребления в современном понимании этого слова. Представляю его, растерянно стоящего с холщовой торбой за плечами посреди торгового центра «Мега». Инопланетянин! И всю жизнь, до последнего дня, работа на износ. Остановишься – помрёшь с голоду. Шестеро детей, четверо из которых умерли маленькими. А бабушка Лена? Любили ли они друг друга в нашем сегодняшнем представлении? Бабушка говорила: «Жалею я его». А дедушка только улыбался в бороду. Почему я не расспросил его об этом подробно? «Дедушка, отвечай-ка мне честно: ты бабу Лену любишь? Только не ври!» Теперь лишь остаётся припоминать доказательства этого чувства. Во-первых, никогда не бил! А это в те времена уже само по себе много значило. Во-вторых, не пил так, чтобы валяться. Хотя каждый день – три раза по сто граммов перед едой, с крестным знамением, и так до девяноста девяти лет. Интересно, надолго бы меня хватило, если бы в день по триста? А его первачок горел, если спичкой подпалить. В-третьих, не ругались мои дедушка с бабушкой. Ну да, бабуля порой на него наезжала, и было за что. Тихонечко так наезжала, причитала даже. А дед молчал и вздыхал. Или шёл во двор что-нибудь поделать. У деда ладони никогда не лежали спокойно на коленях или на столе; если ничем не был занят, руки сами собой приходили в движение, начинали что-нибудь перебирать или нервно метаться. Так был ли дед счастлив? Уверен, он просто никогда об этом не думал. Работал, или, как сам он говорил, працював. У него на столе всегда были картошка, блины, жареные лисички, мёд, домашний каравай, кусочек домашней сыровяленой колбасы, огурчик – солёный или свежий. А поутру – глиняная кружка свежего молока, которое они с бабушкой называли «сыродоем». И сметану он вручную сбивал; порой сам в этой сметане обжаривал до корочки карасей. В русской печке всегда горел огонь, даже летом, и стоял горшочек золотистой пшённой каши, конечно же, с фирменной корочкой. Только они и слова такого не знали – «фирменная». Дедушка Иван не знал таких понятий, как интернет, автомобильные пробки или смартфон. У него вообще всю жизнь не было никакого телефона. Если в чём возникала нужда – шёл к соседу и стучал в окно, потому что у них в деревне ворота хотя и были, но не запирались. Если требовалось в сельсовет, дедушка чистил сапоги и шёл туда восемь километров пешком. Зачем чистил, если грязи по колено и всё равно измажешься? И в храм за двенадцать километров пешком хаживал. Потом вдруг решил общаться с Господом дома – и ведь общался, потому что от икон в углу его хаты всегда исходил свет! Весной таял снег, раскисала дорога, что вела в деревеньку от шоссе, и наступало затворничество, порой до июня. «Пассажирка» – так называли рейсовый автобус «Пазик» – переставала ходить от сельсовета, и автолавка не приезжала. Поэтому сахаром, солью, перцем и лавровым листом запасались ещё зимой. Всё остальное в деревеньке было. Я однажды подумал: вот если бы приехать в феврале, открыть дедушкину хату, протопить и жить отшельником до лета – такое бы понаписал! Навёл справки, узнал, что домик деда Ивана соседи давно разобрали на дрова, да и «фонил» этот домик ещё с чернобыльской поры, а теперь и пепелище «фонит», и ехать туда надо с дозиметром. А лучше вообще не ехать. Дед ведать не ведал, что такое «чатиться на форумах». Даже если предположить, что ему бы подключили интернет, всё наладили, усадили за компьютер и сказали: «Вот клавиатура, вот мышка – общайся!» – или просто предложили бы что-нибудь обсуждать, кого-нибудь хвалить или ругать, отстаивать свою точку зрения – дедушка, наверное, сказал бы, что времени у него «на гэта няма». Да и как можно спорить с теми, кого не знаешь? А ещё он оперировал истинами, которые невозможно оспаривать, вроде: трава – зелёная, печка – тёплая, мёд – сладкий. А если надо было пообщаться – шёл к соседу и стучал в окно, как и к нему ежедневно стучали. Дед Иван не знал, что такое карьера и что такое секс. Он просто занимал такую человеческую должность, с которой его никто не мог и не имел права снять. Представляю, как я попросил бы его: «Дедушка, расскажи, что такое секс». Он бы, наверное, рассмеялся и сказал: «Э-э-э, Вовик!» Почесал бороду и… Ну, не знаю. Но шестеро детей у него как-то от бабушки родилось. В восемьдесят лет он чинил сорокалетним вдовушкам заборы, ворота и двери, клепал кастрюли, а потом у этих хозяюшек зависал «на вечерю». И песни пел, и бабушка шла его искать почему-то с рушником, а не с кочергой или скалкой, и гнала домой через всю деревню, нежно так помахивая рушником по его спине. И звали деда в деревне «Общий Иван». Вот попробуй стать в современном большом городе «общим» – не поймут, да и никакого здоровья не хватит. Недавно разговорился с коллегой, пожилым писателем, и тот признался: в молодости мечтал, что его именем назовут проспекты в Ленинграде и Владивостоке. Не назвали и вряд ли уже назовут, но грустно, что он с этим не смирился. «Живи незаметно», – изрёк Эпикур. Это означало: не стремись к богатству и славе, не привлекай к себе внимания, наслаждайся маленькими земными радостями. По сути, дед Иван так и жил. Он даже наслаждался как-то подсознательно – не искал маленьких радостей в окружающем мире, но они сами находили его, жили в нём, и оттого лицо деда с круглым носом-картошкой постоянно светилось добротой. Так был ли счастлив мой дедушка? И когда? Может, когда в Гражданскую войну прорубался сквозь поляков, уходя со своим эскадроном из-под Варшавы? Или в Отечественную, когда по пояс в снегу шёл к «чугунке» (железной дороге) с мешком взрывчатки и автоматом ППШ? Или когда мой папа в 1944-м накинул себе лишний год, чтобы призваться, и бабушка запричитала, а дед просто сказал: «Иди»? К тому времени у них от болезней умерло четверо детей, а последних – брата с сестричкой – дедушка назвал Адамом и Евой, и они уцелели. Может быть, потому дедушка папу на войну и отпустил – знал, что вернётся, что под Божьей защитой? И деньги у него в заветном сундуке всегда водились, может, потому что некуда было их тратить. Ни ипотеки, ни инфляции, ни долларов. А у нас, сколько ни заработай, всё равно живёшь от получки до получки. И кто мы такие, если с ним сегодня сравниться? Марсиане, шагающие на своих страшных треножниках, попирающие традиции предков, вечные тинейджеры, уткнувшиеся каждый в свой телефон даже на любовном свидании, потребители, рыскающие по распродажам. У деда любые брюки назывались «штаны», и было штанов у него двое, одни летние и одни зимние. Ещё армейская плащ-палатка, которую подарил отец, тулуп, пара рубах. Ещё одна рубаха, выходная, лежала в сундуке – с тремя медалями и орденом; однажды дед в ней ездил в райцентр к военкому и с тех пор больше никогда не надевал. В ней отец его и похоронил, в рубашке этой и в летних штанах, хотя помер дедушка на исходе зимы. Просто в зимних он работал до последнего дня, а летние были постираны, заштопаны и поглажены. Да и мёртвым в гробу не холодно. Так был ли он счастлив? Или несчастлив? Не знаю. Прожив 99 лет, дед так и не успел с нами этим поделиться. Владимир ГУД, Санкт-Петербург Фото: из личного архива Опубликовано в №33, август 2018 года |