Почему он стал сапожником
06.11.2018 14:26
Чтобы немцы удирали быстрее

Почему он сталСапожная будка Али-Уллы была «вписана» в угол, образованный стенами двух дворов на Верхнеприютской улице, она же Верхне-Нагорная, она же Кецховели, она же улица Шамиля Азизбекова. Над ней была прибита металлическая вывеска с ярко-оранжевой женской туфлей, издалека напоминавшей морковку. Надпись гласила: «Ремонт обуви», хотя к этому можно было добавить «…и того, что от неё осталось» – настолько заношенные башмаки, сапоги, сандалии приходилось воскрешать Али-Улле.

Вернувшись в 1946-м инвалидом – у него не было обеих ног от бедра, – Али-Улла не спился, не стал попрошайкой, как многие другие калеки-фронтовики, певшие Лазаря на улицах. Он обладал чувством человеческого достоинства и свой хлеб зарабатывал непросто. Его клиенты были такие же трудяги и часто вместо денег расплачивались папиросами или снедью. Улочки Верхнего квартала в те времена не часто беспокоил шум автомобилей, лишь звон трамвая доносился с Советской. Зато человеческая разноголосица не затихала от зари до зари. Сейчас всё наоборот.

С раннего утра, набив рот гвоздями и умудряясь при этом что-то напевать, Али-Улла постукивал сапожным молотком. Иногда из окна над его головой слышался голос Захры-ханум:
– Али-Улла, ты чего распелся? Смотри, гвозди проглотишь. Хоть иглу поменяй, а то скрипит твоя пластинка, Шаляпин чёртов!

Сапожник не обижался, он знал, что это дежурное ворчание и через полчаса Захра-ханум напоит его свежезаваренным чаем.

– Не стучи так громко, дятел. Стоя тебя похороню, когда помрёшь.
– Хоть стоя, хоть лёжа, а больше метра не займу, – смеялся в ответ Али.

Время от времени завязывался разговор с соседями: сапожник говорил из своей будки, балагур Алескер и ворчун Алекпер – из окон, кирщик Манас – с крыши напротив. К разговору мог подключиться и проходивший мимо стекольщик или старьёвщик. Все друг друга слышали и слушали.

– Эй, Манас, что случилось утром в верхней махалле? – спрашивал, к примеру, сапожник у кирщика на крыше.

Тот, в свою очередь, поворачивался вправо, махал рукой пацану, гонявшему голубей с соседней крыши. Мальчишка переспрашивал у тётки, взбивавшей шерсть на ещё более высокой террасе. И так далее. Таким же путём новость со скоростью, которой позавидовал бы любой телеграф, возвращалась обратно.

Правда, иногда информацию приходилось перепроверять: в зависимости от «источника», могли возникать значительные погрешности. Если, к примеру, источником была Сара-хала или старая Алмира, то перепроверка требовалась основательная – уж эти так переврут!

– Али, ты почему сапожником стал? – подтрунивал Манас. – Жаль небось, что своих ног нет?
– Твоими копчёными мозгами не понять. Я ноги свои немцам отдал, чтобы удирали быстрее. А твои чёрные пятки мне так осточертели, что и рад своих не иметь, – отшучивался Али-Улла.

Обиды друг на друга не было, все понимали, что шутки беззлобные. Но детям шутить над увечным строго запрещалось.

Однажды добряк Али увидел, как ребятишки потешались над их сверстницей Кафиёй, которая приладила к башмакам деревянные катушки от ниток – так ей хотелось иметь туфли на каблуках! Али-Улла смастерил ей настоящие невысокие каблучки, и счастливая Кафия не понимала, чем теперь вызвала хохот мальчишек. Старые, стоптанные, побуревшие башмаки на чёрном новеньком каблуке казались ей весьма изящными.

Али-Улла, его зелёная будка и дурацкая вывеска с туфлей-морковкой были своеобразной маркой улочки. Но, вдвое укоротив тело Али-Уллы, судьба, видимо, укоротила и его жизнь. Слёг сапожник.

Захра-ханум с соседскими мальчишками посылала ему еду: женщине самой навещать постороннего мужчину, хотя и безногого, неприлично. И другие люди посылали гостинцы. Мужчины наведывались сами.

Когда Али-Улла помер и будка сапожника осиротела, соседи поминали его, как и положено, сорок дней, искренне горюя.

А когда в будке появился новый хозяин, он не мог понять, почему народ с улочки не к нему идёт чинить обувь, а на соседнюю улицу, к старику Роману, – ведь и он хороший мастер. А люди просто любили безногого добряка и не хотели изменять его памяти с новичком. Поэтому вскоре будку Али-Уллы убрали. Но вывеска оставалась на месте ещё не одно десятилетие, её сняли совсем недавно, проржавевшую и покорёженную.

Улица сейчас совсем другая. Глядя на угол, где когда-то стояла будка сапожника Али, я не понимаю, как она туда вмещалась. Видно, чем меньше пространства занимает нечто доброе в жизни, тем больше места достаётся для него в памяти.

Навещая сегодня дом своего деда, я рассказываю моим взрослым детям о тех, кто жил здесь прежде, показывая на побелённые стены двух дворов, образующие угол, говорю: а здесь стояла будка безногого сапожника Али-Уллы…

Безжалостное время ускорило бег, и строительная техника заровняла площадки старых дворов и кривобоких улочек, выкраивая древнему городу новый наряд.

Гюльшан ТОФИК-гызы,
Баку
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №44, ноябрь 2018 года