Представьте себе, что доказательства хирургических вмешательств находят даже на скелетах неандертальцев – наших вымерших родичей с толстыми надбровными дугами, низким лбом и скошенной нижней челюстью. На некоторых неандертальских костяках имеются зажившие переломы рёбер и конечностей, которые не могли бы срастись сами, без фиксации и ухода.

Ну а дальше – больше. Оперировать умели и в Древней Индии, и на Ближнем Востоке, и в Греции. Однако в старые времена хирургическое вмешательство ради сохранения жизни или восстановления красоты проводилось едва ли не реже, чем калечащие операции.

Например, существует много черепов первобытных людей со следами прижизненной трепанации – высверливания дырки. Для чего их делали, неясно, лечебная цель сомнительна, поскольку никакого полезного эффекта дыра в голове дать точно не могла. Возможно, укол в мозг через такую дырочку влиял на психику и превращал прооперированного в послушное животное, которое можно использовать в хозяйстве. Не исключено также ритуальное значение черепного отверстия. Скажем, в Тибете монахи-буддисты давно заметили, что после черепно-мозговой травмы люди иногда становятся ясновидцами. И задались целью открывать «третий глаз» искусственно. Отобранному по особым принципам монаху делают операцию, нередко сопряжённую со смертельным исходом. В середине лба высверливают отверстие, на несколько дней закрывают его деревянным клином с целебными мазями и дают зарасти.

А ещё во всех древних обществах значительную роль играли кастраты. Они могли быть жрецами или просто слугами при гаремах. Но ведь отрезание половых органов – это тоже хирургия!

Наконец, в XVII–XVIII веках в Европе процветали воровство и скупка детей, которым ломали позвоночники для формирования горба, вырезали улыбку до ушей, искривляли руки и ноги, а потом перепродавали уродцев как шутов, карликов и тому подобные забавные диковины.

Прогресс идёт на ощупь

Несмотря на довольно большие успехи античной медицины вообще и хирургии в частности, этот период называют эмпирическим, то есть – опытным. Поскольку все знания и навыки добывались не научным путём, а «методом тыка», случайно. Теоретической базы не существовало. Точнее, она была, но самого примитивного уровня, вроде гиппократовского совета «Не навреди». Или даже была ложной, как гиппократовские же теории о том, что здоровье зависит от равновесия нескольких телесных жидкостей – жёлчи, крови и слизи.

А в Средние века были утеряны многие из практических навыков древности. Только с XVI столетия хирургия получила толчок благодаря анатомическим исследованиям. Учёные люди того времени получили доступ к изучению трупов. До этого церковь всячески пыталась помешать «осквернению тел». Но в XVI веке медики смогли работать по крайней мере с телами казнённых преступников, самоубийц или погибших от эпидемий.

В совокупности с вивисекцией – опытами над животными – это дало блестящие результаты. Появились анатомические препараты и первые атласы, пришло понимание того, как реально работают органы, было открыто кровообращение. Этот относительно недолгий отрезок принято называть «анатомо-морфологическим».

Парижский цирюльник

Все ремёсла в Средневековье были разделены на цеха, что-то вроде профсоюзов, следивших за тем, чтобы не ущемлялись интересы их членов, чтобы продукт или услугу не производил никто, кроме члена цеха, чтобы не падали цены, не производилось слишком много товара и не обучалось слишком много подмастерьев.

И вот медики принадлежали к одному уважаемому и солидному цеху, а хирурги относились к другому цеху, попроще. Хирургические услуги населению оказывали цирюльники. А всевозможные операции проводились при общественных банях и были, в общем, нехитрыми. Кроме бритья, в обязанности цирюльников-хирургов входили кровопускание, костоправство, постановка банок и удаление зубов. Врачи смотрели на представителей этого цеха свысока.

Но войны всё расставили по своим местам. Попав на фронт, цирюльник, во-первых, оказывался крайне необходимым и важным специалистом, а во-вторых, получал доступ к огромной практике. Уже не нужно было искать дефицитные полузапретные трупы для изучения анатомии. К услугам любознательного хирурга были тысячи живых искалеченных тел. Изучай – не хочу!

Этой возможностью и воспользовался Амбруаз Паре – великий хирург XVI века.

Он участвовал в нескольких войнах, служил при дворах четырёх королей и наизобретал кучу полезных вещей – усовершенствовал и расширил набор хирургических инструментов. Разработал метод захвата и зашивания кровоточащих сосудов. Научился ушивать заячью губу и волчью пасть. Полностью изменил лечение огнестрельных ран. До Паре считалось, будто главная опасность свинцовой пули – в её ядовитости. И чтобы отравление свинцом не происходило, рану прижигали кипящим маслом. Паре же доказал, что такой способ крайне вреден, потому что кипяток дополнительно травмирует рану и вызывает нагноение. Гораздо лучше перевязать сосуды и прикрыть отверстие чистым бинтом.

По результатам своих трудов Паре издал книгу, которая стала настоящим бестселлером среди специалистов того времени. Книга оказалась крайне необычной уже потому, что написана не на латыни, которая была тогда официальным языком науки и которой Амбруаз не знал, а на простом французском. Кроме того, все специалисты той эпохи скрывали профессиональные секреты, ведь они стоили немалых денег. А Паре подарил свои уникальные знания всему миру.

Кстати, хирург тогда был не только цирюльником и травматологом, но и акушером. И в этом качестве наш герой сделал людям ещё один подарок – разработал технологию поворота плода на ножку, которая используется до сих пор.

Мясо по-французски

Войны XVI века, в которых участвовал герой предыдущей главы, были менее кровопролитны, чем наполеоновские. В последних уменьшилась роль холодного оружия, зато возросла мощь артиллерии, которую Бонапарт называл богом войны и концентрировал в огромных количествах на небольших участках.

То же самое научились делать и его противники. В результате сражения этой эпохи превратились в страшные бойни. Пожалуй, более страшные, чем даже войны XX века. Ведь в прошлом столетии солдат защищали окопы и блиндажи, под огнём можно было залечь, рассыпаться цепью, а участники наполеоновских сражений принимали ядра стоя или маршируя в плотном строю. Строй ломать было нельзя – кавалерия тут же прискачет и порубит. Так и валились иногда целыми рядами. Если артиллерия была богом, то солдат называли пушечным мясом.

Ситуация требовала новых медицинских подходов, и они появились.

Доминик Жан Ларрей был главным хирургом армий Наполеона с 1797 по 1815 годы. В этот период он довёл оказание медицинской помощи на поле боя до совершенства, учитывая технические возможности того времени.

Практически не существовало обезболивания, отсутствовали представления о борьбе с инфекцией, но можно было улучшать хирургические инструменты и, главное, организацию военно-санитарного дела. Что Ларрей с блеском осуществил. До него, например, раненых с поля боя выносили солдаты, что отвлекало их от главной солдатской работы и вело к дополнительным потерям. Ларрей организовал эвакуацию раненых с помощью медперсонала. Кроме того, он посадил санитаров, фельдшеров и врачей в специальные кареты, снабжённые всеми необходимыми инструментами и препаратами. По сути, создал полевую «скорую помощь».

Также Ларрей внедрил триаж – сортировку раненых, когда в первую очередь эвакуируются самые тяжёлые, но не безнадёжные! Последних после беглого осмотра оставляют умирать. Драгоценное время лучше потратить на тех, кто сможет выжить.

Во вторую очередь эвакуируются солдаты в менее критическом состоянии.

Легкораненые ковыляют в полевой госпиталь сами.

Другим достижением Ларрея стали сверхбыстрые операции. Скорость нужна, чтобы успеть спасти раненого. И ещё потому, что сразу после ранения человеком овладевает болевой шок, выделяются внутренние обезболивающие наркотики, организм максимально мобилизуется, и если операцию сделать, пока не прошло это состояние, то шансов на успех намного больше.

На одну операцию (ампутацию в основном) у Ларрея уходило минут семь. Только в день Бородинского сражения он сделал двести операций. После занятия Москвы Доминик за сутки ампутировал столько конечностей, что они до потолка набили большую комнату в одном из дворцов, где разместили госпиталь.

Поскольку Ларрей был гуманистом, он также оперировал и русских, которые не успели эвакуироваться. Однако помещений в Москве не хватало, в занятых зданиях размещались французы, так что прооперированных русских просто выбрасывали на улицу. Довольствия им тоже не выделялось.

Очевидец писал: «Шестьсот русских раненых валялись в садах, где они питались капустой и человеческим мясом, а в этом недостатка не было!»

Вместо наркоза – водка и народная песня

На средневековых гравюрах Смерть изображалась не только с косой, но и со множеством пилочек, крючков и других страшных пыточных инструментов. По сути, хирург первой половины XIX века был похож на эти изображения. Хирурга боялись, ведь он нёс не облегчение, а страдание. Это страдание, конечно, могло спасти жизнь. Но какой ценой!

После сражения при Бородине над полем боя более суток не прекращался громкий, ни на секунду не смолкавший стон. Он был слышен за километры. Стон, в котором слились голоса французов и русских. А операционные можно было вычислить издали по вою и крикам. Резали-то без наркоза. В лучшем случае давали пациенту стакан водки. После чего молниеносным движением хирургического серпа рассекали кожу и мышцы, обнажали кость и быстро её перепиливали, потом зашивали.

Но кое-какие наркотики в то время уже существовали, и, в общем, их можно было приспособить для облегчения страданий. Но никто этим не озаботился. Психология времени. Избегать боли считалось позором. Почти как уклониться от боя, струсить. Считалось, что надо терпеть.

Когда под Дрезденом наполеоновскому генералу Моро ампутировали разбитые ядром ноги, он курил сигару и ни разу не застонал. В бою при Кульме русскому генералу Александру Остерману-Толстому в руку ударило французское ядро. При этом Остерман приказал лекарям переговариваться вместо латыни по-русски – чтобы он мог всё понимать. А также распорядился привести песельников, чтобы те отвлекали его от боли и, возможно, заглушали крик.

Так что когда в фильме «Жмурки» у героя из живота вынимают пулю, а вместо наркоза водка и народная песня, то это не фантазия режиссёра, а цитата из истории.

Ледяной атлас

Доминик Ларрей, несмотря на всю свою мастеровитость и организаторский талант, оставался ещё хирургом анатомо-морфологического периода. Следующим этапом развития хирургии считается вторая половина XIX века – время великих открытий в этой области и превращение её в полноценную науку.

Чтобы это произошло, понадобилось решить три принципиальных вопроса – побороть боль во время операций, открыть антисептику и группы крови. Без всего этого мастерство хирургов могло становиться всё более блестящим, изощрённым, но малорезультативным.

Ты находишь новые пути для доступа к ранам, учишься оперировать всё быстрее и ювелирнее, а пациенты всё равно умирают. Иногда каждый второй. От болевого шока, от сепсиса, от потери крови… И, кстати, тяжело резать орущего больного, извивающегося в судорогах. А из-за боязни нагноения операции на внутренних органах почти не проводятся. Это 90-процентный риск смерти. Если на поле боя кишки выпали, их ещё попробуют запихнуть обратно и зашить, а резать живот гражданскому – ни за что!

И вот этот период хирургического детства завершается к 1860-м годам. К этому времени открыт эфирный наркоз. Ненадёжный, с побочными последствиями, вызывающий привыкание, но по сравнению с болью во время операций без наркоза это всё пустяки.

Второе открытие звучит для нашего уха смешно. Оказывается, перед операцией надо мыть руки! Не только это, конечно. Ещё тело больного держать в чистоте, раны промывать дезинфицирующим раствором, но элементарное мытьё и обеззараживание рук – всё-таки большая часть дела. Ведь до этого хирурги оперировали пациентов сразу после посещения уборной или вскрытия, например. Не поменяв даже сюртук (о белых халатах речь ещё не шла) и не вымыв рук, а в лучшем случае протерев их тряпкой.

Специалистом, завершившим анатомо-морфологический период развития хирургии и одновременно начавшим этап великих открытий, стал Николай Иванович Пирогов.

Что он сделал? Ну, во-первых, всё то же, что и главный хирург Наполеона, только лучше. Если у Ларрея на ампутацию и ушивание бедра уходило 7 минут, то Пирогов на ту же операцию тратил 4 минуты. Женскую раковую грудь вообще за две минуты удалял.

Поскольку на его век пришлись Кавказская, Крымская и Русско-турецкая войны, делал он там сотни операций в день.

Пирогов усовершенствовал придуманную Ларреем сортировку раненых. В частности, догадался отделять гнойные раны от чистых, и это ещё ничего не зная о микробах и способах борьбы с ними.

И, наконец, самое главное: Пирогов стал основателем топографической анатомии, то есть прикладной анатомии, разработанной специально для хирургов. Послойное строение тела, проекция органов на кожу, на скелет, их отношение друг к другу, расположение сосудов и нервов. Сделал он это с помощью ледяных распилов. Замораживал покойников, а потом распиливал их послойно и каждый слой тщательно зарисовывал.

В результате был создан атлас, по которому до сих пор учатся хирурги. Картинки, глядя на которые, хирург понимал, что можно подобраться к этому участку вот так или эдак. Хирурги теперь могли действовать как ковбои Дикого Запада, крутящие свои револьверы и стреляющие из любого положения.

Хирургия вышла из детского возраста, окончательно прозрела и встала на ноги.

Потом она сядет в гоночную машину и вооружится оптическими приборами, но это уже история XXI века.