Внук учился в восьмом классе, и учительница дала ему задание: нарисовать генеалогическое древо своей семьи. Вот я и нашла черновик этого древа, выполненный на альбомном листе. И тут же нахлынули воспоминания.

Тогда по просьбе внука я рассказала ему обо всех своих родственниках – не только о тех, кого знала сама, но и о ком только слышала. Особенно его впечатлило повествование о прапрабабушке Аксинье и прапрадедушке Федоте.

– А кем они доводятся мне? – поинтересовался внук.
– Бабушкой и дедушкой в пятой степени, – сказала я, чтобы не путаться в многочисленных «пра».

Сама я узнала о них от своей бабушки Наташи, маминой мамы.

Федот и Аксинья были родителями бабушкиной матери Варвары, то есть её бабушкой и дедушкой. Они – самые далёкие из моих предков, о которых мне что-либо известно.

Бабушка Наташа рассказывала о них неоднократно, и всякий раз с большим воодушевлением, теплотой и любовью. Ведь всё своё детство она провела с ними под одной крышей. Исходя из её слов, бабушка моей бабушки была женщиной редчайшей красоты, не отцветшей даже в старости, стройной и статной, всегда опрятно одетой – такой она ей запомнилась. Но главным украшением Аксиньи были великолепные волосы – чёрные, волнистые, длинные и очень густые. Она заплетала их в толстенную косу и укладывала вокруг головы в виде короны.

– Каждое утро мы с сёстрами помогали нашей бабушке расчёсывать волосы, потому что ей одной справиться с ними было не так-то просто, – говорила мне баба Наташа с какой-то особой гордостью в голосе. – Ни у кого я больше не видела таких волос. Когда утром она садилась на лавку перед зеркалом, чтобы привести себя в порядок, её распущенные пряди касались пола. Трудно было за ними ухаживать, особенно мыть, но бабушка Аксинья до самой смерти не захотела расстаться ни с сантиметром такой красоты.

Сделав акцент на необыкновенных волосах нашей далёкой родственницы, я затем рассказала внуку о её непростой судьбе.

Когда-то в одной деревне за рекой Окой жила молодая девушка Аксинья. Была она самой младшей в семье, единственной сестрой троих братьев. Родители умерли, а братья её не слишком любили, только и мечтали поскорее отдать сестру замуж, чтобы избавиться от лишнего едока. И едва девушке исполнилось пятнадцать лет, по их деревне и за её пределами разнеслась молва, что они отдадут Аксинью за первого, кто посватается.

Девушка она была видная: правильные черты лица, большие карие глаза, длинные чёрные ресницы. Ни белил, ни румян, ни помады ей не требовалось, потому что Бог наградил её смугловатой кожей, щеками с лёгким румянцем и яркими, как вишня, губами. Все знали, что и рукодельница Аксинья отменная, мастерица шить, вязать и вышивать. И нрав у неё был хороший, и сердце доброе. И хотя нечасто братья отпускали сестру гулять с местной молодёжью, всё же, когда это случалось, она и там лицом в грязь не ударяла, пела и плясала так, что люди диву давались.

Однако то, что Аксинья была полной бесприданницей, перевешивало все её достоинства – никто не хотел жениться на нищей невесте. Но вот из соседнего села однажды явились сваты, и братья, ничего не зная о женихе, с великой радостью тут же дали добро на свадьбу.

Долго ждать не стали, и уже через несколько дней, сразу после венчания, молодая жена уехала к своему мужу.

Переступив порог своего нового жилища, Аксинья прямо-таки обомлела от увиденного, ноги подкосились, она с трудом удержала равновесие. Вроде бы не барышня – ко всему привыкшая крестьянка, в теремах не жила, но в доме её братьев всегда было хотя бы тепло и уютно. А тут курная избёнка с перекошенным полом, одно окошко застеклено, два других забиты досками, дверь едва держится на петлях. Всюду грязно, не прибрано, потолок и углы со всех сторон обросли паутиной. Как потом узнала Аксинья, Федот, её новоиспечённый муж, до женитьбы жил один, не было у него ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестёр. Да и был он на двенадцать лет старше своей молодой супруги и внешность имел самую заурядную.

Села Аксинья на лавку, положила рядом узел со своими небогатыми пожитками, собралась уже заплакать, но передумала – слезами горю не поможешь. Нашла в сенях метлу, а на дне мужниного сундука какие-то тряпки, сходила на колодец за водой и тут же принялась за уборку. Долго всё обметала, мыла, скребла – в общем, навела кое-какой порядок. А Федот тем временем достал с чердака ящик с инструментом и как следует навесил дверь, что-то ещё прибил, починил. Стала избушка хотя бы немного похожа на нормальное жилище.

Пришло время ужинать. Хозяйка достала из своего узелка самодельную скатерть, накрыла стол, зажгла керосиновую лампу. Небогатым был их первый ужин – хлеб, яичница и немного козьего молока. С яйцами и молоком Аксинья явилась после того, как посетила мужнино подворье. Там у него и всей живности-то было, как в шутку говорила моя бабушка, две курицы да петух, да коза – нечистый дух.

Лодырем Федот не был, и никудышным его назвать тоже нельзя. Он и плотничал неплохо, и на заработки нередко уходил с разными артелями. А летом подряжался в пастухи, следил за деревенским стадом. Однако деньги в его руках долго не задерживались из-за безалаберности и частого закладывания за воротник. Таким Федот остался до самой старости. Аксинья быстро поняла, что воспитывать его бесполезно – как говорится, горбатого могила исправит.

На её счастье, у них родилась лишь одна дочка, Варвара. Внешне она сильно походила на свою красавицу мать, только волосы у неё были светлые и не такие длинные.

Аксинья быстро смекнула, что на мужа ей особенно нечего надеяться и надо как-то самой зарабатывать на пропитание. Она была очень рукодельной, как я уже сказала, умела хорошо шить, вязать – и решила поставить это дело на поток. Ситец, миткаль, сатин и даже фланель в их местности можно было купить недорого, поскольку неподалёку работало две мануфактуры.

Вот Аксинья и подрядилась стегать одеяла – сначала лоскутные, а потом и ватные, и даже с наполнителем из овечьей шерсти. Делала она их искусно, целыми днями не выпуская из рук иголку с ниткой. И вскоре привлекла к себе многих заказчиков, поскольку такой товар пользовался в деревнях повышенным спросом. А когда Аксинья приобрела собственную машинку «Зингер», тут уж и вовсе, как ей казалось, зажила на широкую ногу. У неё появилась возможность принимать заказы ещё и на полушубки из овчины.

Годы шли, дочка подросла, стала такой же искусной швеёй. А когда Варваре исполнилось шестнадцать, тут же для неё нашёлся хороший жених, Никита. Был он из бывших солдат, не пьяница, не лодырь. Даже барин заприметил его и взял к себе старостой.

После дочкиной свадьбы все они зажили одной большой семьёй, которая с каждым годом всё увеличивалась. У Варвары с Никитой родилось четыре дочери и три сына, моя бабушка Наташа была у них вторым ребёнком.
Теперь Аксинья главным образом работала на своих домочадцев, всех обшивала, обвязывала, одевала с ног до головы. Внуки её очень любили, впрочем, как и деда Федота – тот мастерил для них деревянные игрушки, делал ледянки и салазки.

Временами он по-прежнему отлучался на заработки, но всякий раз возвращался с пустыми руками. Ну не получалось у Федота донести деньги до дома, по дороге его, пьяненького, обирали хитрые попутчики и дружки. Зять тестя за это ругал, иногда для острастки даже домой не пускал, говорил: «Не буду тебя, дармоеда, кормить!» Но внуки, жалея деда, слёзно просили за него: «Прости его, батянька, он так больше не будет!» Дед давал зарок, но слова своего ни разу не сдержал. Его прощали, а потом всё повторялось.

Когда я впервые прочитала поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», то посчитала, что образ крестьянина Вавилы, которому Веретенников подарил для внучки козловые ботиночки, будто списан с моего непутёвого пращура. Слова Вавилы на ярмарке как нельзя лучше подходят к оставшемуся без денег Федоту:
– Мне зять – плевать, и дочь смолчит,
Жена – плевать, пускай ворчит!
А внучку жаль!..

Когда настал час, Федот умер очень тихо, незаметно – лёг спать и не проснулся. Не болел, не мучился. Говорят, так умирают праведники, каковым он не был. Может, Бог послал ему такую лёгкую смерть за то, что незлобивый человек. Ни разу ни на жену, ни на кого другого руки не поднял, как говорится, за всю жизнь мухи не обидел. А Аксинья прожила без него ещё лет двадцать.