Джаваир-ханым сердито переключала каналы, нажимая на чёрные кнопочки пульта. Везде либо новости, либо осточертевшая реклама омолаживающих кремов, моющих средств и подгузников.

– В Израиле исламскими экстремистами вновь совершён теракт. В результате взрыва погибло десять человек, – комментировали одни и те же кадры репортёры разных каналов. – В ответ на это израильские военные нанесли бомбовый удар по жилым палестинским кварталам. Ответственность взяли на себя…
– Да бросьте брехать! – в который раз с возмущением воскликнула Джаваир-ханым. – Они там ещё с добиблейских времён драли друг другу бороды почём зря! Нет же – надо всё свалить на религии или национальности. С моим дедом Ибрагимом по соседству жили еврей Абрам и немец Абрахам, тёзки, стало быть. И все трое прекрасно друг с другом ладили. И их дети ладили, и внуки. Самая отвратительная нация на свете – это политики, а простые люди всегда друг с другом общий язык найдут.
– Тебя бы на трибуну, – усмехнулся внук, оторвавшись от компьютера. – Всех политиков заткнула бы за пояс.
– А ты не шути! Чем я хуже Агахана? – повернулась к нему бабушка и, глядя поверх очков, пояснила: – Есть у нас один дальний родственник, так себе, голь перекатная. Беден как церковная мышь, а имя родители ему дали – Агахан. Сыновья у него Агабек и Агалар. Дочь – Ага-бегим. Амбиций, что у павлина бесхвостого, свою кандидатуру в депутаты выдвигал.
– Выбрали?
– Ага. Догнали и ещё раз выбрали.

– Вот, полюбуйтесь на эту «помолодевшую» пигалицу! – ворчала бабушка, переключив канал и вновь наткнувшись на рекламу крема от морщин. – Можно подумать, в её возрасте появляются морщины. Да она ещё вчера памперсы демонстрировала! Вы покажите мне старушку, у которой разгладились морщины от вашего топлёного собачьего сала!
– На то она и реклама, – заступился внук за «двигатель торговли». – Ты у нас прямо Фома Неверующий, нигилистка какая-то.
– Почему же? Вот, расписал мужик шампунь от перхоти, так его враньё через три помывки обнаружится. А расскажи он о креме от рогов – отбою не было бы от покупателей. Не проверить же, а все будут утверждать, что помогло.
– Сразу видно, ветеранка-кавеэнщица, – засмеялся внук. – На всё ответ готов!
– Ошибаешься, – погрустнев, возразила бабушка, – были вопросы, на которые ответ через полвека пришёл. И не нужен оказался.
– Так-так, – хитро заулыбался внук, придвинувшись поближе. – Не спрятан ли скелет в шкафу у моей любимой ненешечки? Колись, бабуля, обещаю хранить тайну исповеди. Твой доисторический шкафчик давно вызывал у меня подозрения.

Двустворчатый платяной шкаф с большим, помутневшим за десятилетия овальным зеркалом и окошечком из цветного стекла на левой створке – бабушкино приданое – был изготовлен на заказ специально к её свадьбе.

Дизайн по нынешним временам примитивен, внутренние ящики для белья неудобны, всё время застревают, а дворцы издают неприятный протяжный скрип. Но, уступая детям и внукам во всех прочих житейских делах, бабушка была бескомпромиссна насчёт шкафа: никому не удалось уговорить её расстаться с ним. Джаваир-ханым не согласилась даже на реставрацию, отказалась и от замены помутневшего зеркала. Пришлось во время ремонта перестроить стену так, чтобы шкаф не было видно входящим в квартиру. Теперь он стоял у двери, которая, открываясь, прятала его от посторонних глаз.

– Да в дождевой луже отражение чётче, что ты видишь в этом зеркале? – удивлялся внук упрямству бабушки.

– Всё. Тебе сейчас не видно, но зеркало это волшебное. Оно мне иной раз такой сериал показывает, что мексиканцы обзавидуются. Ты ещё юный и красивый, но в нём выглядишь хуже: зеркало предупреждает тебя, что молодость и красота не навсегда. Я старая, оно размывает моё отражение, и старость не так заметна, меня зеркало щадит.

Устав от бессмысленного переключения каналов, Джаваир-ханым отбросила пульт в угол дивана и с напускной строгостью посмотрела на внука.

– Скелетов в моём шкафу нет. Но интересных историй с ним связано немало, и одна сидит в памяти как заноза, до сих пор сердце болит, когда вспоминаю.

Мы тогда жили в старой квартире, в коммуналке. У нас с твоим дедом была самая большая комната, двадцать квадратных метров. Перегородили её ширмой – стало две. Этот шкаф был ещё совсем новый, сверкал глянцем и не скрипел. Соседей я знала плохо, но все казались людьми милыми и добрыми. Собственно, так оно и было – за исключением одной особы, женщины чуть старше меня, очень привлекательной и общительной.

Поначалу и она была мне симпатична, но вскоре стала вызывать неприязнь. Я старалась избегать её. Наши комнаты разделяла стена из оштукатуренных деревянных реек, поэтому всё, что происходило в её комнате, было слышно. Соседка моя, на людях улыбчивая и добродетельная, превращалась в фурию, когда дело касалось её старшей дочери. Я не понимала, за что мать так невзлюбила собственного ребёнка. Била за самую незначительную провинность, а девчушке всего-то было пять лет.

Однажды, когда мать ушла в магазин, девочка нечаянно разбила фарфоровую статуэтку. Я знала, что её мамы дома нет, и удивилась, услышав непонятный шум за стеной. Обеспокоенная, вошла в их комнату – тогда позволялось заходить друг к другу без стука. Бедная малышка стояла на табуретке перед этажеркой, возле которой валялись ручки и ножки разбитой балерины. От страха быть жестоко наказанной девочка обмочилась.

– Не бойся, скажем маме, что это я разбила фигурку, – попыталась я успокоить ребёнка. – А потом мы её склеим.

Но тут вошла мать девочки и, увидев дочь на табуретке, а меня – подбирающей с пола обломки, догадалась, в чём дело.

– Не надо её наказывать, она нечаянно, больше не будет, – попробовала я заступиться за ребёнка. – Прошу тебя, не бей её.
– Своих роди и воспитывай! – грубо оборвала меня соседка. – Я не буду её бить, я её убью.

Не успела я и глазом моргнуть, как она влепила ребёнку такую оплеуху, что щека мгновенно вздулась. Девочка упала с табуретки, ушибла плечо и получила большую ссадину.

Мы разругались не на шутку, и я перестала разговаривать с соседкой. Позже выяснилось, что, опасаясь получить трёпку от мужа, она уговорила дочку сказать отцу, будто та поскользнулась и упала с лестницы. А за это дала малышке кусок белой шёлковой ленты и шляпку «райскую птичку».

– Посмотрите, что мне мама подарила, – хвалилась счастливая девочка, нацепив на голову малиновую птичку из плюша.

Она уселась на диван рядом со мной, достала из кармашка кусок белой ленты и стала прилаживать к своей кукле.

– Мама не будет больше бить меня, она обещала. Она хорошая, правда?

«Как бы не так!» – подумала я, но, погладив ребёнка по головке, сказала:
– Конечно, хорошая. А ты больше не трогай ничего без спросу.

– С её мамой мы вскоре помирились. Частые ссоры и скорые перемирия были обычным делом в коммуналках. Мы недолго прожили в той квартире. Но в канун переезда случилось событие, вызвавшее общий переполох. На вопрос «откуда берутся дети?» мать ударила девочку по губам.
– Больше тебя ничего не интересует, бесстыжая? – рассердилась женщина. – В магазине покупают. За тебя двадцать копеек заплатили – дороговато для такой макаки!

Не поняв, чем разозлила мать, девочка заплакала. Через некоторое время она осторожно отворила мою дверь и, озираясь по сторонам, чтобы никто не услышал, сказала:
– Тётя Джаваир, мама говорит, что купила меня за двадцать копеек. У меня есть один рубль, папа подарил. Я его вам отдам, а вы меня у мамы купите. Купите, пожалуйста, я буду вас слушаться, честное слово!

Голос её срывался до шёпота, в глазах дрожали слёзки. Я сама чуть не разревелась. Обняла её, прижала к себе и стала успокаивать.

– Но ведь твой папа очень огорчится. Тебе его не жалко? – я не могла найти более убедительных доводов. – Мама пошутила. Детей не покупают, говорят, что их приносит большая белая птица – аист.
– Лучше бы он меня к вам принёс! – грустно вздохнула девочка.

Тут меня позвали к телефону, и я вышла в коридор. Когда вернулась, девочки в комнате не было.

А через некоторое время начался переполох: ребёнок пропал! Искали дотемна, обошли все близлежащие улицы и дворы. Было уже за полночь, но никто из соседей не спал. Женщины всхлипывали, приводя в чувство мать пропавшей девочки, мужчины курили и что-то обсуждали с милиционерами. Ждали кинолога. Когда тот пришёл и собаке дали понюхать платье девочки, она тотчас кинулась к моим дверям и рванула к шкафу. Милиционер открыл дверцу и стал унимать разлаявшегося пса: до смерти перепуганная, с обезумевшими от страха глазами, девчушка жалась в угол шкафа, укрывшись за моим новым габардиновым пальто. Потом с ней случилась такая истерика, что пришлось вызвать «скорую».

А через несколько дней её уложили в детскую неврологическую больницу – у бедняжки отнялся язык. Её долго лечили, чуть заикой не осталась. Их семья вскоре уехала в Ленинград. Муж той соседки был военнослужащий. Интересно, что стало с их дочкой?

– Выросла и убила свою мать-мегеру, – сердито произнёс внук, внимательно слушавший рассказ. – Четвертовал бы такую мразь!

– Не болтай! – осекла его бабушка. – Многое в этой жизни не поддаётся простым объяснениям. Наверное, девочка была права: аист ошибся адресом. Только и всего.