Им нельзя иметь детей |
29.04.2012 00:00 |
Ты меня не позорь, я всё-таки учитель Перед Великой Отечественной войной в небольшом сибирском селе в многодетной семье среди красивых и весёлых воробьишек-детишек стала особенно выделяться Лидочка. Была она подружкой моей мамы. Уже лет в 13–14 многие её глазами жгли, говорили, что красавица. А она: – Ну, красивая и красивая, у нас все в семье такие! Началась война, перекрутило всех и вся. Друзья мамины – кто куда. Двое в тюрьму – чем воевать, решили лучше на нарах отсидеться. Другие, прибавив год, или ещё каким обманом, как-то оказались на фронте. А кто и по возрасту уже подошёл. Проучились моя мама и её красавица подружка только восемь классов. Голые, босые – помогайте стране! Вся нагрузка пала на женские да детские плечи. Но ещё в начале того года откуда-то из Центральной России появился в сельской школе образованный педагог, на вид средних лет, низкорослый уродец. Горбун с громким трубным голосом, глазами навыкат и несоразмерно крупной, дынеобразной головой. При разговоре он по-обезьяньи вытягивал губы, ходил как-то боком. Потом, кстати, и я ещё его застала стариком преподавателем, мы потихоньку его Квазимодо дразнили, хотя панически боялись проявления его неудовольствия. Лично меня больше всего пугали его руки: длинные, какие-то перекрученные, с костлявыми кривыми пальцами. Казалось, что он легко может дотянуться до каждого. Мужиков в селе не осталось. Старики, женщины да дети. И вот этих «образованных» (по тем временам) восьмиклассниц стали рассылать по округе, руководить старыми да малыми. Колхоз был огромен, сёл 12–15. Маму направили на пасеку в дальнее село, затем – в село по соседству, руководить посевной бригадой полуоборванных, вечно голодных разновозрастных женщин, мальчишек и девчонок. Работали до упаду, но даже при таком изнурительном труде умудрялись и пошутить, и посмеяться. Везде и всюду по настроению пели песни, весёлые и грустные, разухабистые и протяжные. Пахали и сеяли на колхозных коровах и лошадях; внизу, по лощине, пахали. И оглядывались в страхе на вершину сопки – там, даже не скрываясь, наблюдала за ними пара голодных волков. Страшно было, вдруг прибегут. Самый проворный мальчуган ставил силки или вылавливал из норок тощеньких весенних сусликов. Тогда вечером был пир, да плюс ещё, если удавалось утаить от учётчика горсточку посевного зерна в кармане или просто в зажатом кулаке, зерно несколько раз тщательно промывалось – вот и крупа для супа. То лука-слизуна надерут на сопке, припарят на сухой сковороде – объеденье. А летом тем более – трав съедобных, ягод, грибов много, природа богатая, было бы время собирать. Смертельная, можно сказать, опасность наступала, только когда приезжал уполномоченный из района. Он первым делом шасть за полевой стан и кал рассматривал: воруют ли и едят ли зерно (оно не у всех переваривалось). Да ещё и покуражиться мог: мне на вас пули жалко! Посевная, сенокос, уборка, командировки… Встречает мама однажды подружку Лиду, а та замуж за этого страшного учителя вышла. Мама – в голос. А Лида, рассудительно так: – Мужиков с войны вернётся мало, а этот образован, не обижает, под бронью и, главное, освобождён от продналога. (Кстати, мою родную тётю демобилизованный дядя в жёны за продналог купил, но это отдельная история.) И ещё плюс – спецпаёк у него учительский. Сильно горевала о ней мама. Надо же, красавица и чудовище! Понятно, что с голодухи та замуж вышла, чтоб в своей многочисленной семье лишним ртом не висеть. Уговорил-таки он её, девчонку совсем! Отдалилась как-то тётя Лида (буду называть её так), всё-таки замужняя. Другим девчонкам бы посмеяться да почудить, а она степенная такая. Зазнайства-то у неё от природы не было, но – жена учителя, да на селе! Встретятся подружки, поздороваются, а говорить не о чем. Родила тётя Лида в райцентре ребёнка, но дитя ей не отдали, что-то с ним было не то, в область отправили, там и оставили. Следом родила мальчика – вроде нормальный, лупоглазик, как отец. Зашла мама её поздравить, а та младенца ниже пояса всё кутает тряпками и вроде как торопится подружку выпроводить. Не зря кутала, проблемной эта зона у него оказалась, оттого и покончил с собой, взрослым уже. Ещё рожала тётя Лида. Девочки рождались красавицы – в мать, а мальчики – в отца, большеголовые, некрасивые, но все очень умненькие. Стали люди в селе присматриваться да перешёптываться: что за родня у горбуна-учителя, которая вместе с ним в село приехала? Одни в нос говорят, гундят, а у сестры вообще носа нет – дырочки одни. Вернувшиеся фронтовики поговаривали, что это похоже на сифилис. Разговоры разговорами, а жизнь идёт. У мамы детей четверо, и у тёти Лиды столько же. Это без того первого ребёнка, он, оказывается, лет до двадцати жил растением, тётя Лида маме об этом позже рассказала. Деревенская работа, семейные хлопоты да заботы заели тётю Лиду вконец. Разлетелась, растерялась да повымерла её родная семья. Лет с девяти стала я наблюдать за ней. Знала, что она мамина подруга детства, но не видела в замкнутой, молчаливой, статной красавице той мягкой, ласковой, весёлой, остроумной девочки-подростка, не могла связать мамины рассказы с жизнью. Это другой человек, почему мама так к ней тянется? А тётя Лида в ответ холодна, у них в семье все отрешённые какие-то, сами по себе, ни с кем не общаются. Дочка их, отличница, моя одноклассница, дружит только с музыкой, после занятий сразу домой. Постоянно то руку, то ногу сломает – хрупкие кости. После окончания восьмилетней сельской школы дети тёти Лиды продолжали учёбу в большом городе. Оставался ещё самый младшенький, баловень и хулиган, вроде бы совершенно здоровый. Окончив школу, он поехал в гости к сёстрам и брату, влип в какую-то историю, и его убили. Тут, как бы в утешение, уже разбогатевший совхоз выделил пенсионеру-учителю и его жене путёвки на юг, на море. Вернувшись с юга, тётя Лида сама пришла к маме. Почерневшую старуху мама не узнала. Они проплакали почти целый день. Тётя Лида, рыдая и не сдерживая уже, наверное, окаменевших от горя слёз, всё твердила и твердила, что у неё открылись глаза, что она как будто проснулась. Что впервые поняла, что она женщина, впервые увидела, как другие люди живут, отдыхают и любят, увидела себя женой такого мужа со стороны. Как ей нестерпимо жаль свою жизнь и жизни рождённых ею неполноценных детей. Что пока она жила с мужем, у неё в голове только и звучали сказанные им когда-то слова: «Ты меня не позорь, я всё-таки учитель!» Муж оказался наследственным сифилитиком. Им нельзя иметь детей. Он был старше неё, 15-летней девочки, на 20 лет и скрыл свою болезнь. А в райцентре после первых родов ей ничего не сказали, не запретили рожать – такова была политика партии, аборты в то время нельзя было делать! Тётя Лида говорила, что ей страшно, что дети не поймут её, что почти все они обречены. Горько оплакивала их судьбы, предчувствуя, что их ждало неприглядное будущее. Оплакивала свою жизнь, свою ужасную ошибку, совершённую ею в 15 лет. И вскоре после этого разговора у неё друг за другом стали гибнуть взрослые уже дети. Потом умер и муж. Осталась одна-единственная внешне здоровая красавица-умница дочь Света. Как тётя Лида за неё переживала и молила Бога! Где-то в затаённом, дальнем-дальнем уголке своей души, измождённой, истерзанной тяжёлыми мыслями, она робко грела, растила и лелеяла мечту: может, обойдёт лихо хотя бы единственную доченьку, надежду и опору, лучик света в её беспросветно горестной жизни. Пыталась успокаивать себя, ведь у двоюродного брата её мужа уже в двух поколениях не проявлялось это треклятое зло. Дочь легко и успешно окончила университет, забрала одинокую мать к себе, и изредка тётя Лида присылала маме весточку о жизни в городе или праздничную открытку. Через какое-то время Света очень удачно вышла замуж за перспективного красивого парня и родила ребёнка. После очередной плановой проверки врач вдруг спросил у родителей: – У кого из вас в родне сифилитик? Муж Светы был в шоке. Света прямо из поликлиники по телефону сгоряча выговорила матери: – Зачем ты выходила замуж за горбуна, даже если не знала о его болезни? И зачем ты родила столько детей? Ну как ей объяснишь, что жизнь – это очень сложная штука? Душа тёти Лиды не выдержала. Некому было отговорить и уберечь её от последнего шага, в такую тяжёлую минуту не оказалось рядом плеча, способного поддержать её. Через два часа после звонка дочери её нашли повесившейся. Маме передали известие о смерти тёти Лиды вместе с конвертом. Там было короткое письмо, написанное в последнюю минуту: «Всё-таки она меня упрекнула!» Из письма Инны С. Имена изменены |