Секс, наркотики, рок-н-ролл
05.06.2019 17:29
Или когда мы были молодыми

Секс, наркотикиВ плавном ритме вальса приближаясь к шестому десятку, сама того не желая, становишься моралисткой и ворчливой грымзой. Нет, фривольно шутить и ёрничать ещё кое-как получается, но параллельно не устаёшь возмущаться. Что за молодёжь пошла! Ни принципов, ни идеалов! Как правило, находится оппонент, который принимается доказывать, что и мы такими были. Да, такими, но не такими…

В юности, когда я возвращалась с гулянок далеко за полночь, меня всегда поджидала мама. Не отрываясь от проверки тетрадей, ворчала: «Добегаешься. Если что, сама знаешь куда пойдёшь».

Впрочем, матушка не особенно волновалась. Как опытный педагог она знала: ничто так не способствует усвоению нового материала, как наглядное пособие. А в мединституте, где я училась, этих «пособий» было более чем достаточно.

Тема практического занятия – «Искусственное прерывание беременности». Нашу подгруппу вызвали в роддом к семи утра и отправили в процедурный кабинет. У дверей томилась очередь.

Женщины, молодые и в возрасте, зябко поводили плечами и дрожали. Из-за санитарных требований брать в отделение личные вещи воспрещалось, несчастным выдавали застиранные нательные рубахи и такие же тряпицы, именуемые полотенцами. Как на эшафот, босыми ногами женщины шлёпали по бурому кафелю коридора и смиренно ждали сурового наказания. Металлическое кресло-«вертолёт» безжалостно подхватит под колени… Для врачей они – «блудницы», для стоящих вокруг студентов – «учебное пособие». Можно кричать, плакать, материться, но когда всё закончится, придётся встать и, зажав тряпицу между ног, мелкими шажками вернуться в десятиместную палату. Положить на живот грелку со льдом и попытаться всё забыть.

Педагогиня обмакнула в раствор новокаина кюретку и расширитель Гегара, что подразумевало некоторое подобие обезболивания, и поинтересовалась:
– Кто готов ассистировать, на зеркалах стоять?

Девочки стали белее собственных халатов, а мальчики дружно выскочили в коридор. Желания бездумно грешить у всех значительно поубавилось.

На заре перестройки появился термин «коммерческая медицина». За свои кровные можно было претендовать на отдельную палату, уважительное отношение врачей и общее обезболивание. Но вот с последним частенько возникали проблемы. Не знаю, какие ядрёные средства намешивали анестезиологи в свои коктейли, которые гоняли по венам, но младшему медицинскому персоналу было категорически запрещено отлучаться от женщин даже на минуту. Зафиксированы случаи, когда, отходя от наркоза, несчастные бредили и норовили выйти в окно. Больше всего это походило на героиновую ломку.

Пожилой профессор восседал на письменном столе и весело болтал ножками.

– Тэк-с… С героиновой зависимостью мы разобрались, перейдём к любимой забаве асоциальной детворы – токсикомании, – хихикнул он. – Николя, антре!

Предметом лекции являлась психиатрия – как известно, материя тонкая. А специалист, который долгие годы трудится на этом славном поприще, постепенно перенимает определённые привычки своих пациентов. Так что к чудачествам профессора мы относились с пониманием. В дверь несмело просочился подросток. На вид лет двенадцати, худой, сутулый, лысый, взгляд мутный, а лицо серое и одутловатое.

– Представьтесь, любезный! – поприветствовал его весельчак профессор.
– Коля… Но… Но… ви… ков… Де-вя-тна-дца-ть… лет…

Пареньку не то что слова – даже буквы давались с трудом.

– Учишься? Работаешь?
– Не…
– А что тебе нравится делать?
– Ни… ни… че… го…
– Как так? Ты же рассказывал – мультики любишь.

Коля слабо улыбнулся.

– Да… Сна-ча-ла… клей… По-том му-ль-ти-ки…

Профессор достал из кармана халата тюбик.

– Смотри, что у меня есть! Хочешь купить, знаешь, сколько стоит?
– Да! – разом встрепенулся Коля, глаза у него заблестели. – Знаю, двадцать семь копеек! Продайте!

Собственно, можно пожалеть мальчишку, видно, не от хорошей жизни таким стал. Но… Как-то раз, засидевшись с подружками, возвращалась я домой. Припозднилась, конечно, но чего бояться-то, родной город, почти центральная улица, кругом фонари. Проходя мимо местной достопримечательности, краевой психиатрической больницы, даже усмехнулась, вспомнила юность. Из кустов выскочил парень – морда бледная, башка бритая, эдакий «Коленька» – и повалил меня на землю. Я даже испугаться не успела, зато успела почти рефлекторно упереть ногу ему в диафрагму, сделать жим и мах. К тому времени я уже была студенткой театрального института и занятия по сценическому бою посещала исправно. Парень перелетел через меня, кувыркнулся, брякнулся на проезжую часть и взвыл от боли. Я вскочила, но со спины налетел второй, такой же «Коленька», и заломил мне руки.

Надо плавно наклониться и резко выпрямиться, чтоб затылком по харе заехать, подумала я и сделала. Что-то там хрустнуло – возможно, нос. Парень закрыл руками окровавленное лицо и привалился к дереву. На дороге резко затормозило такси. Водила выскочил из салона и бросился мне на помощь.

– Что случилось, девочка? Изнасиловали? Ноль-два вызывать?

Лицо у мужика было обеспокоенное, но взгляд любопытный. Оглядев поверженных охальников, сам ответил:
– Пожалуй, лучше ноль-три. Наркоши…

А для меня вопрос с наркотиками был решён навсегда. Даже в нелёгкую итальянскую годину, когда я шабашила в «Шоугёрлз» и рабочая танцевальная смена у пилона начиналась в девять вечера, а заканчивалась в семь утра, – сомнения меня не посещали. Мои товарки для поддержания бодрости духа всё время что-то глотали, пыхали и нюхали, любезно предлагали угоститься. А услышав вежливый отказ, искренне удивлялись: «Как можно жить в мире искусства без допинга?»

Тусовка в студии художника-авангардиста шла уже вторые сутки. И повод значимый! Алекс вернулся из Амстердама, где свёл знакомство с арт-дилером, который пообещал устроить ему персональную выставку на самом Манхэттене! Всё угощение было заморское: разноцветные конфетки и сигаретки, печеньки и тарталетки. Я попробовала всего понемногу, и вдруг мне стало безумно весело, даже глупейшая шутка превращалась в изысканный каламбур. Потом лица окружающих приобрели гипертрофированную угловатость и неестественность, словно на портретах Пикассо и Модильяни, всё вокруг покрылось размытой импрессионистской дымкой.

Пора домой, решила я и поспешила удалиться по-английски. Студия находилась под самой крышей, и чтобы добраться до лифта, требовалось спуститься на пару этажей. Покачиваясь, я шагала по ступенькам и вдруг услышала позади подозрительный шорох. Оглянулась и в ужасе закричала.

Мои руки!!! Они превратились в бесконечно длинные и тонкие желеобразные макаронины и ползли за мной, принимая форму каждой ступеньки. Я брякнулась на пол и зарыдала – как же теперь жить-то с таким уродством! Дверь студии напротив распахнулась, и оттуда вывалилось два маститых живописца. Схватив друг друга за бороды, творцы истошно голосили: «Бездарь! Ремесленник! Маляр!» – после чего сошлись в рукопашной и покатились вниз по лестнице.

– Руки! Там мои руки! Осторожнее, вы их раздавите! – взвизгнула я.

Художники перестали мутузить друг дружку и воззрились на меня.

– От Алекса идёт. Наелась печенья с гашишем, вот её и штырит, – сказал один.
– Ты рассуждаешь как люмпен! – отозвался второй и наклонился ко мне. – Деточка, покажи, где твои ручки? Здесь, на ступенечках? Вот они, нашёл! Сейчас в клубочек их аккуратненько замотаю, на такси посажу. А домой приедешь – всё образуется!
В машине я крепко прижимала к груди клубок рук, и они действительно постепенно приобрели свою естественную форму. Но дома меня накрыл следующий «приход». Ужасно захотелось жрать! Да так, что готовить или бежать в кафе не было сил! Я целиком сгрызла подсохший батон, запивая водой из-под крана. И поклялась: чтоб я ещё хоть раз!.. Никогда!

Но ещё раз всё же случился.

Москва начала двухтысячных бурлила, раздавая щедрой рукой свои дары по потребностям и возможностям. Подруга Аня, театральный режиссёр, перебралась на жительство в Москву. В провинции у неё были свой театр, сподвижники и поклонники, но в столице приходится начинать всё с нуля. Надо поставить яркий спектакль, после которого заметят, оценят и зауважают.

Для дебюта отлично подходил один театральный центр, но туда бесплатно пускали только выпускников театральных вузов с их дипломными постановками. А прочие были обязаны платить немалую аренду за репетиционную базу и прокат спектаклей.
– Оль, сходи к директору, поговори! – упрашивала меня Аня. – Я ж тебя знаю! Ты чёрта уговоришь, эскимосам снег продашь. Мне очень нужно.

Не очень-то мне хотелось в это ввязываться, но чего не сделаешь ради искусства. Перед встречей с важными дядями решила зайти в парикмахерскую. С владелицей салона Вероникой у нас были дружески-деловые отношения. Она мне делала укладки, я занималась с ней итальянской грамматикой. На сайте знакомств она подцепила иностранного козлика и вскорости планировала выйти замуж.

Веронику я застала в расстроенных чувствах, парнокопытный уже неделю не выходил на связь.

– Жмот! Я всего-то штуку баксов попросила, а он сразу слился! – надрывно всхлипнула Вероничка и полезла в шкапчик.

Коньяк достанет, подумала я. Но Вероника вынырнула, держа в руках не бутылку, а пакетик с беленьким порошочком.

– Смотри, что у меня есть! – подмигнула она и тут же вздохнула: – Только ста баксов нет.
– А зачем? Любую бумажку сверни да нюхай. Но сначала волосы мне уложи.

Вероника яростно затрясла головой: это невозможно! Даже дети знают, кокаин – развлечение для элиты. Рассыпать порошок следует на зеркальной поверхности, делить на дорожки – платиновой кредиткой, вдыхать через стодолларовую купюру, а держать её – пальчиками с многочисленными бриллиантовыми кольцами. Всё как в кино!

– Ты «Лицо со шрамом» не смотрела? – возмутилась Вероника.

Я пристыжённо замолчала – как-то не случилось, – но зато у меня есть сто долларов. Вероника, произведя необходимые манипуляции, торжественно склонилась над порошком, нацелилась на него денежной трубочкой и вдруг чихнула! Да так смачно, что вся белоснежная горка разом взлетела в воздух и посыпалась на нас лёгким снежком. Я хохотала и тоже чихала – видимо, какая-то доля проклятущей химии залетела в нос. Нёбо сразу похолодело, появился характерный привкус, словно разгрызла таблетку парацетамола, а запить и проглотить забыла.

По метро я не шла и не бежала, а парила! Мир казался великолепным, а я – блистательной и неотразимой! В дверь кабинета директора театрального центра вошла без стука и с пафосом представилась:
– Я продюсер.

И Остапа понесло… Режиссёр, которого я представляю, – истинный гений! На его постановках зрители рыдают, как забытые дети, и смеются, как умалишённые. Актёры перед сном молятся на режиссёрскую фотографию и готовы работать за еду. Я организую мощную пиар-акцию во всех СМИ. Благо нужных знакомств хватает! Баннеры с рекламой даже на космических ракетах разместим! А потом у нас намечается турне по Европе. И если они не хотят упустить возможность, то обязаны предоставить площадку творцу. Естественно, безвозмездно!

Директор и худрук слушали меня заворожённо, но периодически почёсывали розоватые ноздри. У меня возникло подозрение: уж не находимся ли мы на одном берегу озера порока. Говорят, все дела в заоблачных кабинетах Голливуда именно в таком состоянии и решаются…

– Оля, спасибо! – Аня восторженно верещала в трубку. – Мне позвонили, пригласили подписать контракт! У меня в этом спектакле и для тебя роль есть. Хочешь?

А я хотела только одного – умереть… Утром голова болела так, словно её сжимали тисками, а в горле стоял отвратительный привкус непрожёванного парацетамола. От участия в постановке отказалась, к чёрту весь этот рок-н-ролл!

Вот теперь и о нём, родимом! Под крышей Екатеринбургского театрального института угнездилась звукозаписывающая студия, и добрая половина отечественных рок-звёзд писала свои первые альбомы именно там. Брутального вида красавец в цепях и коже преградил мне путь на лестнице.

– Малыш, оттянуться хочешь? – парень протянул какой-то мятый фантик. – Потом за кулисы приходи, с Витьком познакомлю.

Фантик оказался контрамаркой во Дворец молодёжи, куда с концертом приехал Виктор Цой.

Мои однокурсники пришли в ажиотаж. Мальчишки сразу стали разрабатывать план, как попасть во дворец: спуститься по верёвке с крыши, сделать подкоп под фундамент, просочиться по канализационной трубе. А девчонки занялись моим внешним видом. Коллегиально решили, что рокеры тоже люди и перед образом романтической барышни никто не устоит. Чёрная узкая юбочка, беленькая кофточка с оборочками, туфельки на каблучках.

– А бельё красивое у тебя есть? – поинтересовалась подружка Наташка. – Мало ли как карта ляжет…

Какое бельё, ни у кого и целых колготок-то не было! В 1990 году живём, с голоду бы не помереть! Я бегала по общаге и стреляла деньги в счёт будущей стипендии. А потом приобрела у местного барыги колготки и кружевной комплектик, лифчик и трусики.

Дворец молодёжи стражи порядка окружили плотным кольцом. Была там и конная милиция, и с собаками, и просто с автоматами.

Пройдя в зал и заняв места, ждали мы два часа. И наконец на сцене появился Цой!

Он вышел пружинистой походкой, вздёрнул подбородок и рванул струны: «Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве!» И сразу началось! Стулья полетели в разные стороны, ряды смешались, милицейские собаки испуганно завыли, мальчики и девочки хором скандировали: «Пожелай мне удачи в бою! Пожелай мне удачи!»

За разгорячёнными телами мне ничего не было видно. Рядом стоял парень, по фактуре настоящий Илья Муромец, я заехала ему кулачком в бок и крикнула: «Подними!» Богатырь глянул на меня, как на надоедливую мошку, и молча закинул к себе на загривок.

Вот оно счастье! Толпа колыхалась, словно штормовое море, в какой-то момент даже мой ездовой богатырь не удержался и покачнулся. С воплем «Витя, я тебя люблю!!!» я рухнула на людские головы. Но спасительная волна рук подхватила меня и понесла к сцене. А там, прижавшись плечом к плечу, стояли злые парни в голубых рубашках. И сколько я ни молила допустить меня к прекрасному принцу – они не сжалились. Лишь овчарка поглядела с жалостью и лизнула моё разбитое колено.

После концерта оглядела себя в туалетном зеркале: косметика размазана, на кофточке ни единой пуговицы, новые колготки превратились в решето, застёжка на лифчике с мясом вырвана. А на юбке три разреза, один со спины и два по бокам. Кошмар! Разве можно в таком виде идти знакомиться с Цоем? Я вздохнула и пошла домой…

Начиналось лето, было тепло и светло, только-только закончился дождь… Каблук предательски скрипнул и сломался. Сняла туфли и рваные колготки, потуже стянула узлом на животе кофточку и пошлёпала по лужам, громко распевая: «Я сажаю алюминиевые огурцы на брезентовом поле!»

Вот это и был для меня настоящий рок-н-ролл, то есть – свобода!

Ольга ТОРОЩИНА
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №22, июнь 2019 года