Дети его ненавидят
26.06.2019 18:34
Дети его ненавидятВ Москве нынче редко увидишь мужичков за столиком, забивающих «козла», а вот в Подмосковье, в уютных двориках, особенно тихими летними вечерами, – сколько угодно.

Я подошёл к столику, присел рядом со своим старинным знакомцем Нестором Ивановичем Шумяком. Этот неунывающий ветеран возраста «под девяносто», оптимист и всё ещё весёлый балагур, пригласил меня, чтобы показать фотографии послевоенных лет.

Я и пришёл.

Поздоровавшись, он усмехнулся и, выдохнув, крякнул, будучи ещё весь в азарте игры:
– Ты эт-т, погодь чуток, я добью эт-ту «козлятинку», и тогда со спокойной совестью подыбаем ко мне.

Здесь и подошёл незнакомый мне мужчина и под возбуждённые крики мужичков стал выставлять из сумки на столик пивные бутылки. Взгляд мой точно примагнитило – оторваться не мог. Изумило своей печалью лицо мужчины. Оно было бесцветное, но с чёткими – прямо как графический рисунок! – чертами, глубокими, ошеломляющими невыразимой безысходностью.

– У-У-У! Мамочка родная! – воскликнули мужики.
– Мы подумали, ты пошутковал, Клим Варламыч, а ты всурьёз распрягся! – закричал Ванюха Тобол – самый молодой из мужчин, с торчащими на манер чапаевских седыми усами. Дворовый завсегдатай, выпивоха и несусветный говорун.

Удивило, что Клим Варламович никак не отреагировал на выкрики и суетливое радостное беспокойство. Молча открыл бутылку и стал безотрывно пить.

Припали к горлышкам и мужики. А Ванюха после первых жадных глотков весело прокричал:
– Ну, Варламыч, за тебя! Что выиграл ты треклятый процесс, и что восстановлена справедливость, и что удалось отстоять звание отца единокровных чадушек, надёжное подспорье на старости лет!

Никто ничего не ответил на Ванькины слова. Молча пили пиво.

Я смутившую всех паузу сразу приметил, но пока ничего не понимал.  Мы допили пиво и, распрощавшись с доминошниками, пошли к старику.

Уселись в маленькой кухоньке. Нестор Иванович сразу принёс из комнаты три больших альбома в толстых переплётах, явно советских времён. С картинками-тиснениями – Кремль и другие виды столицы СССР.

– Тут на днях мой младшенький, Артёмка, заезжал, – улыбнулся старик. Видно, было приятно ему вспомнить сына. – И вот, прикинь, презентовал мне «Наполеончика». Коньячок мой любимый, – бодро усмехнулся Нестор Иванович. – Мне запрещено, но!.. Это ежель через край, а в разумных порциях – толечко на пользу. Вмажем по рюмашке, глядишь, пронесёт – не загнусь!

Он достал крошечные рюмочки и разлил из плоской бутылки коньяк.

Мы выпили, взяли по конфетке вместо закуски, и старик вдруг заговорил совсем не в тему:
– Отродясь не читал я стишков, а тут три недели в больничке валялся и прямо-таки завлёкся… Удивительное дело – две строчки написано, а в воображении целая картина является, точно кино глядишь. Да, бывает, прямо взволнует иной стих и так заденет душу, что заснуть никак не получается… И начнёшь вспоминать да думать… Словом – ажно душа в рай запросится… Вот опять встряхнули судебную тяжбу Клима, и мне враз припомнился стих одного поэта, крепко понимавшего, как требуется любить своего родителя. Послушай, – тихо вздохнул он. – Даже на память знаю! – и стал читать:
– И я горю сейчас, тоской неутолимой,
Как брошенный моряк тоской по кораблю,
Что не успел я в днях, единственный, любимый,
Сказать тебе, отец, как я тебя люблю.


Теперь я смог разрешить своё зудящее любопытство, спросить о судебном процессе, который преодолел тот мужчина по имени Клим, с невыразимо грустным, будто полумёртвым лицом.

Старик ответил не сразу, притих, засмотрелся в окно, и будто забыл обо мне.

– Да эт-т дело вышло, как теперь говорят, резонансное, – наконец, вздохнув, заговорил он чуть глуховато и тихо. – Весь посёлок был втянут в бесконечные споры. Одни хвалили, а другие крыли почём можно – судью! Орали даж… несуразное, что судья, молодая дура, начиталась американских романов и потому вынесла такое решение… Проклинали, и обзывали бедолагу Клима «одноразовым папашкой», и, конечно, подшкваривали выкрики отборным матом!
– Так что же случилось, Нестор Иваныч? – всё ещё не понимая ситуацию, спросил я старика.
– Да ты, что ль, не понял? – удивлённо взглянув на меня, спросил старик. – Ну тада слушай, раз не доходит. Гляди, и пить не пил, а не доходит! – добродушно съязвил старик. – Слушай, а главное, со-о-бра-жай!
– Двое наших поселковых молодых, ды, честно говоря, сопливых ещё, – брат да евойная сестрица – подали заявление в суд на собственного родителя. Стал быть, на свово батю! А конкретно на Клима, который только что потчевал нас пивком. А затребовали гомнюки немало – лишить его родительских прав! В заявлении так и прописали, что он не сполнял отцовские обязанности! И что голодали, а он выпивал и их не обеспечивал. А когда преставилась их матерь, то и совсем забросил и переместился на жительство к другой женщине.

Старик опять впал в задумчивость и снова загляделся в окно. Но заговорил неожиданно, будто вспомнил нечаянно:
– Было такое, было, но и обстоятельства погибельные были. Он же воевал в Чечне, и там подорвали его в машине. Домой возвернулся глухим – без речи, а точней – глухим и немым! Перед этим больше года по госпиталям лечился, а только зазря. Остался немым. Не помогла медицина с теми хвалёными московскими врачами. Таким калекой и прожил больше пятнадцати лет, пока однажды не встретил нашего участкового. И громко гаркнул: «Приветствую тебя, товарищ капитан!» Тот чуть с катушек не съехал, Клим ведь глухонемой считался…

И как он мог сполнять отцовские обязанности, хоть и жил с семьёй?

Ну а самая катавасия завертелась в суде. Народу в небольшой зальчик набилось – неуместимо. Многие остались стоять в коридорах и сидеть во дворике, а иные и даже за воротами суда, кучковались, курили и громогласно, с криками и даже непримиримыми воплями, обсуждали начавшийся много позже назначенного времени процесс, из-за опоздания ответчика. То есть – Клима Варламовича Казмирчука. А пока ответчика всё не было, односельчане до драки доорались. Всё припомнили ему – и голодавших детишек, и умиравшую Ксению, бывшую жёнку Клима, и все горести несчастной семьи. Ох, как же любят у нас чужую беду смаковать! До кулачек дошло выяснение обстоятельств их жизни. Странно только было – ведь происходило всё на глазах этих же самых распалённых соседушек, но тогда они смиренно, а точнее равнодушно, на всё это глядели скрозь растопыренные пальцы и никак не обозначали нравственных да моральных потуг.

Суд встал на сторону Клима – иск детей не удовлетворил!

Казмирчук так и остался полноправным отцом – прародителем своим прытким чадам. И весь сказ!

Мы опять помолчали, и Нестор Иванович, опять тяжко вздохнув, продолжил:
– Судебный процесс – дело юридическое, заковыристое, и жизни не поможет. Дети только ещё свирепей будут его ненавидеть. А нормальной жизни человеческой вряд ли получится. Потому как вечные законы устанавливает сама жизнь, и составляются они из почитания родителя, из любви к нему и понимания, что это и есть твой самый родной человек! А то, что пишется в бумагах, так и остаётся. И существует навроде как отдельно от людей, и не способно оно никак влиять на приязнь или ненависть.

Опять молчали…

– Да-а… – вздохнул Нестор Иванович. – Теперь хоть во все суды оптом подавай, Клим Варламыч, ды хоть самому Папе Римскому депеши шли – мало поможет. А за тобой, дружище наш, уже побежало, погналось самое худое и страшное для старости – одиночество! И, гляди, при имеющихся детях. Ух, хлёсткое, горькое и едучее оно. И такое злючее – одиночество!

Есть у меня и про это невесёлая притча.  Горестные строчки поэта Зульфикарова прочту тебе. Они и для тебя, и для меня, да и для самого Клима – не дальние, а совсем близкие уже.

– Дервиш, что есть старость?..

Улыбнулся:
– Старость – это когда и весной с цветущих деревьев на тебя сыплются золотые осенние листья.

Золотая пора жизни!..
Когда только Всевышний любит тебя…
Айх!..


Виктор ОМЕЛЬЧЕНКО
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №25, июль 2019 года