Пьяный Тёркин
20.09.2019 16:34
Каждая девочка должна летом убить хотя бы одну муху

Пьяный ТёркинЗдравствуйте, уважаемая редакция! Хочу рассказать о своём деде Василии Никифоровиче, муже моей любимой бабушки Шуры, каким он мне запомнился. Тем более что в сентябре день его памяти.

У деда Васи было прозвище Тёркин. Раз воевал и зовут Василием – быть тебе Тёркиным. Дед служил в армии семь лет – ушёл на службу, а через два года началась Великая Отечественная.

Он прошёл всю войну, стал старшиной, служил на Дальнем Востоке, воевал с японцами, был награждён орденами и медалями.

После войны Василий женился на вдове с ребёнком, Александре Фёдоровне. Дед был очень красивый, высокий и стройный брюнет, наверняка имел большой успех у девушек и мог в послевоенные годы выбрать любую. Но влюбился в Шуру, женился, родилась дочь.

После войны Василий работал водителем в «Сельхозтехнике», получал хорошую зарплату, а потом и пенсию. У бабушки Шуры, трудившейся воспитателем в детском садике, зарплата оказалась вдвое ниже. Дед был на хорошем счету, но – пил.

Начал пить после войны, а приняв на грудь, любил петь. Слова «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём» сопровождали всё моё счастливое детство у бабушки. Горький смысл этого припева я поняла только сейчас – надо было не просто выпить, а выпить и сразу продолжить.

Как он совмещал ежедневную работу с водкой, не представляю. Повзрослев, я услышала, что, когда он медленно-медленно ехал, возвращаясь с работы на своём грузовике, все соседи уже знали и говорили: «О, Тёркин опять пьяный домой едет. Вон, еле тащится. Сейчас по переулку полчаса будет ползти».

Ехал тихо, чтобы никого не сбить, не причинить зла.

После смерти деда рядом с бабушкой поселился гаишник. Он всегда возвращался домой на бешеной скорости, несмотря на узкие переулки, полные детей. Родители просили служивого сбавлять скорость после съезда с трассы, а он равнодушно улыбался и продолжал делать по-своему. Правда, стал включать в машине громкую музыку, и детишки, услышав её и рёв мотора, разбегались как зайцы, прижимались к заборам.

Конечно, я уважаю деда за то, что за рулём, даже будучи нетрезвым, он думал о других.

Бабушка несколько раз рассказывала историю с углём, и я запомнила. Попросила она мужа привезти уголь, дала деньги, а тот их пропил. Второй раз дала деньги на уголь, Василий опять приехал и без угля, и без денег. В третий раз обратилась за помощью к подруге. Соседка утром вручила деду бабушкины деньги и заказала уголь, как бы для себя. Вечером дед подъехал к соседнему дому и крикнул:
– Петровна, куда уголь сбрасывать?
– Вон, к своей калитке вези, там и сбрасывай.

Дед всегда прятал часть получки и халтурные деньги, а потом забывал куда. Или его опережала родная дочь, которая всегда находила тайники. Эти деньги деду не отдавали, тратили на общие нужды. Однажды он засунул купюры под гнездо с уткой, сидевшей на яйцах, а та их нашла и выстелила ими дно своего домика. Конечно, дед Вася был разоблачён. В другой раз он засунул деньги под деревянную крышу в сенях. Глазастая дочь увидела след грязного сапога на столе, встала туда же, протянула руки вверх и нашла скомканные бумажки. На эту сумму девочке-подростку купили пальто.

Смутно помню, как кто-то подговорил меня, десятилетнего ребёнка, залезть деду в карман и вытащить деньги. Пьяный дед лежал на кровати, я сунула руку к нему в карман, да неудачно. Дед Вася проснулся, вскочил и погнался за мной, он был злой-презлой, просто в дикой ярости! Убегая от него, я перемахнула через забор палисадника, прыгнула в кусты сирени и увидела, как над моей головой пролетел громадный булыжник. Дед бросил мне вослед камень! Мог попасть в меня, убить или покалечить. Но я не злилась, посчитала тогда, что правильно сделал. И сейчас так считаю – нечего лазить по чужим карманам. Никогда потом не лазила и не проверяла карманы и кошельки своих мужчин, хотя иногда хотелось. В общем, простила тот булыжник.

А вот то, что дед не разувался перед входом, везде топал в своих кирзовых сапогах, простить тогда не могла.

Дом в алтайском селе Волчиха, куда я приезжала на всё лето, всегда стоял уютный, чистый. Бабушка была замечательной хозяйкой, мы с дедом её слушались, помогали во всём, подчинялись её правилам и традициям.

По субботам бабушка стирала в бане бельё, дед топил печь и носил воду из колодца, развешивал постиранное. Уже с десятилетнего возраста я в это время мыла пол в доме.

Дом был большой – три комнаты, сени, крыльцо. Прежде чем вымыть пол, нужно было снять с подоконников и поставить на пол все горшки с цветами, полить и опрыскать растения водой, вытрясти домотканые половики, вытереть пыль. Пол я мыла без швабры, именно мыла, а не протирала, сначала с большим количеством воды, а потом более сухой тряпкой тёрла повторно. Ложилась на пузо и залезала под кровати и шкафы, а потом, обвешанная паутиной, после каждой комнаты шла менять воду и полоскать тряпку.

Обычно начинала уборку в субботу утром, а заканчивала вечером. Пока мыла, могла и позавтракать, и пообедать, и поужинать. Приходилось отрываться от уборки, чтобы помыть за всеми посуду, что тоже считалось моей ежедневной обязанностью. Успокаивала я себя в субботу тем, что завтра воскресенье, а в этот день бабушка запрещала работать. Можно было даже не поливать огород, а ещё не полоть, не рыхлить, не собирать урожай, не давить жуков. Воскресенье самый счастливый день.

Меня никто не ругал за медлительность при уборке. Сейчас понимаю: так бабушка меня воспитывала.

Так вот, дед Вася мог войти в дом со свежевымытыми полами, не сняв обуви. Я начинала реветь и, заикаясь от такой наглости, неслась к бабушке за помощью. Плакала, трясясь от злости:
– Ба, он в сапогах прошёл в дом, опять! Он всегда так. Я мыла-мыла, мыла-мыла, а он!..
– Ах, паразит, сейчас я ему устрою. Девчоночка работает, а он в грязных сапожищах прямо в хату. Ну, погоди!

Мы бежали и начинали ругать деда. А тот как-то спокойно реагировал на нас. Похоже, ему нравилось, что на него кричат, – может, любовался нами?

Дед всё равно всегда заходил в дом в сапогах, не больно-то боялся нас с бабушкой. Правда, в комнаты проходил редко, он жил и спал на кухне.

Сапоги у деда обычно были грязные, без дела-то он не сидел, всё время чем-нибудь занимался – топил печь, колол дрова, кормил животных, таскал воду. В общем, делал всё, что требуется от мужчины в хозяйстве. Долгое время держал кроликов, пока те все разом не передохли. Из Алма-Аты привозил грузовики яблок, они лежали везде, даже под кроватями, и весь дом благоухал.

Когда дед Вася поливал из шланга цветник, всегда стремился облить меня ледяной водой. Я злилась, а он, довольный, смеялся. Дед многих любил водой обливать, иногда даже доставал струёй прохожих, шедших по переулку, – знакомых, конечно.

А ещё он лупил мух свёрнутой газетой «Сельская жизнь», правда, без особого азарта. Бабушка ненавидела мух, она била их мухобойкой и приговаривала:
– Ах, паскуда, ну, паскуда! – и частенько меня корила: – Внучечка, ты бы за лето хоть одну муху убила.

Дед был заядлый грибник, грузди таскал ваннами. Не очень приятное воспоминание из детства: я сижу на табуретке, склонившись над ванной, и день за днём натираю тряпкой шляпки груздей в холодной колодезной воде.

Бабушка говорила мужу:
– Хватит, не вози, не надо.

А он всё возил и возил, а я всё мыла и злилась. Но какие вкусные были эти грузди, как вкусно их солила бабушка!

Деда уважали за то, что всегда помогал соседям. Когда просили что-нибудь перевезти, накосить сена, прополоть картошку, взять с собой в лес по грибы, по землянику, – он неизменно соглашался.

Сейчас думаю: как он успевал ещё и пить? Водку бросил лишь за пять лет до смерти. У него обнаружили рак лёгкого – много курил, свои любимые папиросы «Беломорканал» и «Казбек». Когда в перестройку были перебои с куревом, сам выращивал табак и делал самокрутки.

Перед смертью дед Вася исхудал и уже не вставал с дивана. Кричал и стонал от боли, лекарства и уколы не помогали. Бабушка сидела возле него ночами. Каждый день приходил племянник Коля, придёт, посидит с час у изголовья, помолчит и уйдёт – такой уж молчун. Ну а деду было не до разговоров. Так они и общались, без слов. Коля приходил каждый день, ни дня не пропустил.

Перед смертью дед попросил у бабушки прощения:
– Ты прости меня, Шура, много я тебе насолил в жизни.

Бабушка простила.

– Дай мне покурить, выпить.

Бабушка дала и папиросу, и рюмочку, но дед сделал одну затяжку – отказался, сделал глоток – отказался.

Много народу пришло на похороны Тёркина, все его знали. Хоронили с духовым оркестром, он так захотел. В селе не было тогда такой услуги, но как-то смогли найти музыкантов и всё организовать. Мало кого хоронили с музыкой.

Однажды я вспомнила, как дед гордился мною, когда я студенткой приезжала на каникулы. Всем знакомым и друзьям сообщал, что учусь в институте и стану учительницей. И я вдруг поняла, что дед любил меня. Он любил жену, жизнь, родных, свой сосновый бор, своё село, соседей, собак.

Сейчас думаю, как он мог разуваться, выполняя требования недовольной внучки, если всю жизнь проходил в кирзовых сапогах, натянутых на портянки? Наверное, армейская привычка. Конечно, семь лет службы, из них четыре года войны, оказали на человека влияние.

Увы, я даже не помню, какими орденами он награждён. Печально, конечно, что плохо его знала. Мне тогда никто не был нужен, кроме бабушки Шуры, дед словно находился в стороне. Он остался на обочине моего детства. Жаль, что ничего не вернёшь.

Из письма Валерии Лудцевой,
г. Дивногорск, Красноярский край
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №37, сентябрь 2019 года