Обратить особое внимание
08.10.2019 19:36
Обратить особое вниманиеВы не поверите, но случившееся – чистая правда. Порой такое происходит. Человек на чужбине долгими десятилетиями копит трагические воспоминания, носит в сердце непомерно тяжким грузом, страшно хочет освободиться, мучительно ищет, с кем поделиться, – и вдруг находит совершенно незнакомого, случайного человека. И тот становится ему другом, братом, самым родным существом на земле…

Такое вот чудо случилось в небольшом американском городке с автором этих строк.

Мой случайный знакомый Владимир – из донских казаков. Из поколения в поколение мужчины в этой семье становились кадровыми военными, занимали высокие посты в армии. Его прадед бил Наполеона. Дед громил турок во главе кавалерийский девизии. Отец тоже быстро поднимался по служебной лестнице. Был участником знаменитого Брусиловского прорыва, где, храбро сражаясь, потерял глаз. Войну закончил в звании генерал-майора с четырьмя георгиевскими крестами.

После третьей рюмки Владимир торжественно повёл меня в кабинет и показал с благоговением бесценные награды отца. Четыре георгиевских креста и золотой кортик, преподнесённый великим князем Константином Константиновичем.

Затем случилась революция, и семья была вынуждена бежать. Они оказались в Праге, одном из красивейших городов Европы. Там, в обстановке хаоса и нищеты, родился мой герой.

Несмотря на рождение сына, отец не видел смысла существования и был близок к самоубийству. Спасли его бывшие боевые товарищи. Появился в Праге давний друг по работе в правительстве Войска Донского и увлёк новыми идеями. И вот семья уезжает во Францию, отец становится фермером, купив на собранные друзьями деньги и банковский кредит небольшой дом и участок земли в Бургундии. Он ведь казак. Деды и прадеды были людьми от сохи.

– Отец тогда по-новому взглянул на меня, – говорит Владимир, – и однажды стал обстоятельно рассказывать мне о России, о колониальной политике западных стран, о друзьях-товарищах, о грозном российском оружии, не раз спасавшем Европу от врагов. Я внимательно слушал.

Отец отдал девятилетнего мальчика в начальную школу, и вскоре Володя стал первым учеником; таковым он оставался все годы обучения. Он уже понимал со слов отца, что такое Родина. Но впервые и особенно остро почувствовал это в школе.

Шёл обычный урок истории, изучали эпоху Наполеона. Учитель говорил, что великий император не завоёвывал страны Европы, а лишь освобождал народы от рабства. Попытался принести свободу и в Россию, где процветали дикость и крепостное право. Но не смог, потому что уж очень большая территория у русского царя. Там, на южных и восточных окраинах, жили и живут полудикие жестокие и коварные казаки. Они помогли русскому царю в войне с Наполеоном, а потом пришли в Европу, и Франция содрогнулась от кровавого насилия.

В этот момент и раздался тонкий, пронзительный мальчишеский голос, прерывавшийся от волнения:
– Вы лжёте, лжёте! Вы гадкий человек. Это неправда! Я тоже казак. Мой дед освобождал Париж и рассказывал, с каким восторгом их встречало население. Вы лжёте, лжёте. Зачем?

Он плакал и размазывал по щекам слёзы. Взбешённый учитель подскочил и, схватив «казака» двумя руками за шиворот, стал больно трясти мальчишку. А тот упорно повторял свои слова. Рубаха лопнула по швам, и полуголый «казак» был выброшен в коридор.

На следующий день отец появился в школе в генеральском мундире с орденами и имел весьма грозный вид. С большим трудом погасили конфликт. Учитель исчез, но атмосфера вокруг Володи сгустилась, вплоть до ненависти. Слава богу, это был последний класс начальной школы. Он окончил её с золотой медалью и поступил в местный коллеж.

Времени на сельские работы стало ощутимо не хватать. Дела шли всё хуже и хуже. Вскоре ферма прогорела, и её пришлось продать за гроши. Отец и дочь поселились в Париже. А Володя с мамой – в Нормандии, в Руане, на севере Франции.

Талантливый юноша успел окончить коллеж с золотой медалью и в Руане без труда был зачислен в технологический лицей. Его всё больше и больше влекло конструирование машин и механизмов.

В те годы – начало тридцатых – в столице Франции и других крупных городах страны действовала юношеская национальная организация русских скаутов (НОРС). В окрестностях Руана, на берегу Сены, был создан один из таких лагерей.

Туда и пришёл Владимир. Здесь случайно обрёл Родину. Пропадал в лагере неделями среди мальчишек и девчонок, среди русской речи, песен и бесконечных разговоров о родной литературе. Куда-то исчезли его молчаливость, отчуждённость, замкнутость. Теперь он постоянно был весел и возбуждён. Каждое утро проходил утренний смотр лагеря, и придирчивый командир обходил отряды. Летело приветствие:
– Будь готов!

Отряд хором отвечал:
– Всегда готов!

Но лучше всего были вечера. Пылающий костёр, снопы искр, летящих к чёрному безмолвному небу, и разговоры. То бурные и громкие, то спокойные и тихие. Правдивые, искренние слова обо всём, что волновало молодых людей. Потом кто-нибудь заводил песню. Её подхватывали, и на волне возникших чувств начинали читать стихи. И здесь выделялся мой герой. Проникновеннее, восторженнее никто не мог читать Блока, Гумилёва, Брюсова, Иванова, Цветаеву.

Была ещё одна причина его радостного настроя.

Пришла первая любовь. Незаметно. Вспыхнула внезапно и осветила жизнь. Огромные голубые глаза девушки, восторженно смотрящие прямо на него, всколыхнули душу. Он заметил её мгновенно, а однажды решительно взял её руки и, прислонив ладошками к своему лицу, быстро проговорил заветные слова. Теперь их всегда видели вместе – и в походах, и возле вечернего костра. Всё чаще слышался его голос – страстный, уверенный, подогреваемый любовью. Мир внезапно озарился светом.
– Меня тогда заметили, – во время нашей беседы Владимир стал ходить по комнате. – Вскоре назначили командиром звена, а потом и отряда, и всего лагеря. Вот так нежданно-негаданно началась моя политическая карьера.

Он встряхнул головой, словно отгоняя воспоминания.

В торжественной обстановке руководитель НОРС капитан Богданович вручил юноше памятный знак и удостоверение члена руководства скаутов в Нормандии. Тогда же он составил и характеристику моего героя.

– Я её наизусть помню! – воскликнул мой собеседник. – Послушай. «Выделяется серьёзностью выдвигаемых планов, обстоятельной разработкой и упорством при выполнении… В спорах азартен и фанатичен, беспощаден к поверженным, признаёт только свою правоту…»

Володя горько вздохнул и вдруг улыбнулся, наполнил рюмки.

Конечно, он жадно учился. Книги и любовь наполняли энергией. Чтобы чаще видеться и вне летних лагерей, Евгения, его подруга, уговорила родителей отпускать её в Руан на курсы немецкого языка. Там они и встречались. Он вёз её на велосипеде через поля и тенистые небольшие дубравы, по старому мосту, что висел над тихой речушкой. Переезжая мост, они всегда сворачивали с дороги и, пройдя метров пятьдесят, выходили на прибрежную поляну, заросшую высокой травой. Там ужинали бутербродами, запивали чаем и весело болтали обо всём и ни о чём.

Однажды прозрачным весенним вечером на той поляне Евгения вдруг пристально посмотрела в глаза юноше и, не отводя глаз, стала медленно раздеваться.

– Ты только не торопись, любимый, – шептали её губы, – не торопись!

А он, словно телёнок, впервые дорвавшейся до материнской груди, тыкался неумело. Целовал и ласкал, разгорячённый страстью. В какой-то момент почувствовал, как растворился в женском теле. Исступлённо-восторженное состояние, казалось, длилось вечность. А губы и руки подруги всё требовали и требовали. И Володя жадно повторял ласки, следуя молчаливым указаниям любимой женщины.

Это случилось слишком поздно, чтобы закончиться счастливо. Шёл третий год обучения в лицее. Впереди экзамены. Грезились университет, свой дом, а рядом любимая женщина. Мир казался прекрасным.

И тут всё внезапно обрушилось – началась мировая война. Всю северную Францию быстро оккупировали германские войска. Немцы запретили все союзы, общественные организации и собрания. Начались аресты коммунистов, евреев и членов левых партий. Вводилось жёсткое регулирование общественной жизни.

Резко ухудшилось материальное положение семьи, и мать, баронесса, никогда ранее не работавшая, вынуждена была поступить на завод, где разносила письма и документы, а по вечерам мыла полы в конторе.

В ответ на немецкие репрессии нарастало сопротивление. Володя в нём не участвовал. Руководство НОРС запретило вмешиваться в отношения немцев и французов. Но скауты небольшими группами собирались по домам, устраивали вечеринки, обсуждали военные действия и идеологию фашизма. Мнения высказывались неоднозначные.

Как русские, все они негативно относились к немцам, зная со слов родителей о битвах Первой мировой войны и читая воззвания лидеров фашисткой партии об уничтожении коммунистов и инородцев на всей территории Европы. Но некоторые скауты мечтали использовать немецкую армию для свержения большевизма в России и возвращения на Родину. Надо сотрудничать с немцами, говорили они. Россию невозможно оккупировать, тем более на долгий срок. Немцы уничтожат большевиков и уйдут, а мы вернёмся и восстановим нашу власть. Надо сотрудничать!

Спорили до хрипоты.

Вскоре некоторые скауты перестали посещать вечеринки, опасаясь последствий. Остались лишь непримиримые. В их числе, конечно, и мой герой. Он горел желанием действовать. Идея сотрудничества с немцами вызывала у него отвращение.

– Но я не знал, где найти знакомых из движения Сопротивления, – рассказывал Володя. – Метнулся в Париж, однако руководители НОРСа оттуда исчезли. На телефонные звонки не отвечали. А тут ещё Евгения уехала со своими родителями в Марсель, а оттуда морем в Алжир. Остался совсем один. Как-то раз меня встретил мрачный отец. Он повторял, что всё рухнуло и коричневая чума скоро затопит мир. Уезжай в Америку. Уезжай!

Володя замолчал, и холодные злые глаза уставились на меня. «Зачем?.. Кому я рассказываю… Советскому, причём даже не русскому. Ведь не поймёт, а потом ещё будет издевательски пересказывать знакомым», – говорил его взгляд.

Меня аж передёрнуло, и ужасно захотелось уйти. Но пересилил себя и продолжал слушать исповедь.

Наступало самое страшное и самое героическое время в жизни моего героя. Он мечется, не находит себе места. А вокруг нарастало сопротивление оккупантам. Знакомые семьи укрывали евреев и коммунистов. На улицах появлялись прокламации, среди населения распространялись радиосводки с фронтов, кто-то резал провода телефонной связи, взрывал водоводы у военных объектов. Порой даже происходили убийства немецких офицеров. Сопротивление росло, и комендатура Руана дала приказ мэрии города выставлять охрану из лояльных граждан на некоторых объектах.

По разнарядке и Володя получил приказ войти в группу охраны. Он притворился больным. Это спасло на некоторое время, но что дальше? Он вновь и вновь игнорировал приказ явиться на охрану объектов. И наступил день, когда добрый знакомый сообщил, что видел приказ о его аресте за саботаж и отправке в немецкие лагеря.

О лагерях тогда уже все знали. Попасть туда означало мучительную смерть.

Он звонит в Париж отцу и просит срочно найти Богдановича. Ему необходима помощь. И помощь пришла. Буквально через день появился незнакомый человек, русский. Он передал документ – официальное направление от немецкой комендатуры в Париже в Бюро русских беженцев в Германии, в Берлин, где его направят на работу. Человек сообщил адреса и телефоны друзей в Берлине, где его примут и помогут. И письмо на имя некоего Виктора Байдалакова, председателя Совета НТС. Письмо требовалось передать лично в руки.

Для дальнейшего рассказа необходимо небольшое отступление.

В Германии, как и во Франции, находилось много русских, бежавших из Советской России в годы революции. Со временем они начали саморегулироваться, образуя политические союзы и движения. Среди них главную роль играли Национально-трудовой союз нового поколения (НТС) и сотрудничавшая с ней Национальная организация русской молодёжи (НОРМ).

Со второй половины тридцатых годов они столкнулись с преследованием фашистской диктатуры. Славяне в начале 1941 года были названы «паразитами среди наций» и стали подвергаться массовому уничтожению в лагерях смерти.

Вскоре фашисты закрыли все эмигрантские учреждения, и НТС ушёл в подполье. Но действовать не прекращал, особенно после нападения на Советский Союз. Русские люди работали в отделах социальной помощи немецких управ, в местах общественного питания и культуры, в управлениях городского хозяйства. Некоторые даже помогали партизанам Белоруссии. Но главным образом старались проникнуть в лагеря военнопленных, где в первые годы войны скопились и содержались в нечеловеческих условиях миллионы советских и бывших российских граждан. Энтээсовцы помогали своим соотечественникам.

Вот в какую обстановку попал девятнадцатилетний юноша. У Владимира в Германии не было никого – ни родственников, ни друзей. Безмятежная юность, так быстро пролетевшая, походы, костры, веселье, любовь, мечты – всё мгновенно исчезло. И больше уже никогда не вернётся.

Его устроили на работу чертёжником в конструкторское бюро маленького заводика в предместье Берлина. Порекомендовали пансион в районе вокзала Шарлоттенбург. Теперь он вставал в шесть утра, чтобы городской электричкой и автобусом добраться до заводика, где в небольшой комнате ютилось четверо молчаливых мужчин.

Все боялись друг друга, опасались доносов, лишнего слова, громкого смеха. По выходным дням Володя гулял в зоопарке или просиживал в кинотеатре на Гольцштрассе, где крутили американские вестерны. А в понедельник – снова у чертёжной доски.

Но вскоре размеренное течение жизни резко оборвалось. В обеденный перерыв к нему подошёл человек. Протянул руку, и Володя вдруг услышал русскую речь.

– Вы, я вижу, всегда один, – заговорил незнакомец. – Не хотите ли посетить нашу молодёжную организацию, русскую, разрешённую властями? Возможно, найдёте друзей.

Организация поразила Владимира. Изумлению не было предела, когда его нарядили в чёрную НОРМовскую форму с туго затянутым поясом и портупеей и заставили часами маршировать в шеренге таких же молодых людей, выкрикивая нацистские лозунги, призывавшие к войне с большевистской Россией.

Прошло два месяца. Как-то раз один из сверстников пригласил пройтись. Свернули в пивной бар. Долго говорили о разном. Баварское пиво размягчило сознание, и мой герой, поддавшись настроению, рассказал почти незнакомому человеку всё о себе, своих взглядах и о том, как ему жилось во Франции. Только умолчал о письме Байдалакову. Тот слушал, приглядываясь к собеседнику, а потом негромко сказал, что давно почувствовал его неприязнь к дружинникам. И добавил после небольшой паузы, что может познакомить с интересными людьми. Серьёзными людьми.

И тут Володя вновь попал в совершенно иную среду, на этот раз – подпольной партийной жизни. С ним долго беседовали, задавали много вопросов, объясняли программу партии (это была НТС), говорили о дисциплине и конспирации, ведь придётся действовать в жёстких условиях. И посоветовали не выходить из берлинской дружины НОРМ. Это надёжное прикрытие.

Спокойствие длилось менее года. Вскоре произошло нападение Германии на Советский Союз. Война обострила ненависть к захватчикам, но отныне Володя испытывал гордость, что он не стал пассивным наблюдателем в борьбе двух миров. С готовностью и жаждой откликался на любые задания старших товарищей по партии.

Пришлось уйти с завода, и его как члена НОРМ и сына царского генерала смогли внедрить в Русское доверительное бюро секретарём директора, некоего Сергея Таборицкого, вечно полупьяного убеждённого нациста. Бюро ведало информацией обо всех иммигрантах и сообщало полиции о политической благонадёжности каждого русского в Германии. Владимир был рад назначению и отныне тайно передавал товарищам по партии сведения о тех, кем заинтересовалась полиция и кого неминуемо ждал арест. Их предупреждали, прятали или переправляли в Швейцарию.

Но гораздо опаснее была другая задача – внедрение через Русское бюро своих людей для работы в оккупированных российских областях, особенно в лагерях военнопленных. Через его руки проходила информация о сотнях людских судеб.

– Я впрягся как вол, – было заметно, как дрожали его пальцы, – и держал в голове громадное количество информации, не доверяя записям. Об опасности не думал. На тайных встречах мне передавали папки со специально подготовленными документами на «благонадёжных» русских. Я и два товарища, тоже членов НТС, работавших в Русском бюро, закладывали документы в архив, а затем в нужный момент они появлялись среди прочих бумаг на столе Таборицкого.

Это мог сделать только личный секретарь. По рекомендации Таборицкого доверенные люди устраивались в немецкие государственные организации и частные фирмы, работавшие на оккупированных территориях. Таким же образом удавалось внедрить своих людей и в охранные корпуса вермахта, работавшие на оккупированных территориях.

Володю в НТС теперь выделяли особо. Не раз хвалили и однажды на конспиративной квартире представили председателю Союза Виктору Михайловичу Байдалакову. Вот тогда он и передал письмо от капитана Богдановича, давнего единомышленника, председателя французского НТС. Там находилась копия той самой скаутской характеристики, в которой была дана блестящая оценка морально-волевых качеств Владимира. И записка, где помимо прочего предлагалось обратить особое внимание на юношу, преданного делу русского зарубежного политического движения, умеющего работать в молодёжной среде, увлечь людей идеей.

С той поры авторитет моего героя значительно упрочился. Вскоре он становится личным секретарём председателя Союза.

Ему доверяли многое, в том числе информацию от членов партии, заброшенных в Россию. Вести были ужасные. Агенты сообщали, что у немцев нет и мысли о создании некой другой России. Только полное порабощение и презрение к русским как к людям неполноценной расы…

Прервав нашу беседу, Владимир снова поднялся, пошёл на кухню, загремел посудой. Послышалось бормотание: «Куда спрятала графин?..» Наконец вернулся. Водрузил пузатый графин на стол, и вдруг порыв чувств вырвал из его груди восторженное признание.

– Поверь мне. В те месяцы я постоянно ощущал счастье и восторг. Бывало, вдруг замирал, сердце щемило от угрозы, пугливо озирался, спрашивал себя – что творится со мной? Кругом голод, страх и кровь, а ты чему-то радуешься… И, не дожидаясь ответа, продолжал выполнять поручения. Страх быстро проходил, кровь кипела.

…Его арестовали в конце 1942 года. И потянулись три года боли, страха и голода.

– Выдай друзей! – хрипели следователи. Владимир молчал.

Стегали кнутом со вставленными кусочками бритвы, сжимали пальцы в слесарных тисках, бросали лицом в лужу и прижимали голову до тех пор, пока он, дико хрипя, не начинал захлёбываться, сажали в карцер, клетку из колючей проволоки, издевательски названную розарием, где ни встать, ни сесть, ни лечь нельзя…

Поначалу были бесконечные дознания и пытки в лагере Гросберен. Затем обвинение в подрывной деятельности, приговор и ожидание смертной казни. Таким пришивали красную полоску на рукав куртки. Наконец его перевезли в концентрационный лагерь Заксенхаузен, в барак смертников. По субботам под звуки бодрого марша всех выводили на плац, заставляли построиться вокруг трёх одиноко торчавших виселиц. В жутком томительном ожидании блокфюрер громко зачитывал номера сегодняшних приговорённых, и несчастных тащили к виселицам.

Так прошло 210 суток. Тридцать выходов на плац, тридцать прощаний с жизнью, которую толком даже не успел увидеть. Немыслимое по продолжительности ожидание смерти. Оно должно или сломать, или опустошить, или ожесточить до предела сознание человека. С моим героем случилось последнее.

А дальше случилось неожиданное. В апреле 1945 года его внезапно перевезли в берлинскую тюрьму Плётцензее и через несколько дней освободили. Просто выгнали на улицу с документом на чужое имя, где было написано, что он полностью отсидел срок по такой-то статье и выпущен на свободу. И должен в такой-то срок зарегистрироваться в полицайпрезидиуме. В документе не было ни слова о политической или подрывной деятельности.

Владимир пристально смотрел на меня и ждал реакции.

«Как это так – выпустили?» – думалось мне. Немцы слишком аккуратные, чтобы ошибиться. Политического заключённого, смертника с красной нашивкой выбросить из тюрьмы, как обычного вора-уголовника…

Вопросы крутились на языке. Но я боялся спрашивать. А он словно понял главный вопрос, схватил мою руку и громко заговорил:
– Поверь, поверь мне, я никого не выдал! Это были последние дни войны, никто ничего не понимал, повсюду стоял хаос. Просто произошла ошибка! Перепутали похожие фамилии, меня отпустили вместо какого-то мелкого уголовника с русской фамилией, отсидевшего свой срок.

Он больно сжал мою руку.

– Я не предавал! Меня должны были расстрелять, но ошиблись. Понимаешь, столько лет прошло, а никто не верит, что я не предавал. А ты хоть веришь?

И спохватился:
– Sorry, my friend.

«Да ведь никто не поверит, и жить тебе с этим ещё много лет, – думал я. – Теперь ты никакой не антифашист, не герой-подпольщик, не человек из славного казацкого рода, а мелкий уголовник с чужой фамилией…»

А он повторял тихо, уставившись в пол:
– Я не предавал…

Пузатый графинчик так и остался нетронутым.

Леонид РОХЛИН,
г. Волоколамск, Московская область
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №40, октябрь 2019 года