Её не называли по имени. Просто Дали-аба. Дали – «безумная». Сумасшедшая старуха, жившая в старом квартале города Губы, была объектом приставаний мальчишек. Они дразнили её, желая вызвать приступ ярости. В эти минуты она, к их восторгу, выдавала такой поток сквернословия, что любой похабник покраснел бы. Молодые женщины пугали ею своих капризных малышей:
– Будешь плохо себя вести – позову Дали-абу.

А старики рассказывали, что Дали-аба в юности была красавицей, имела семью. Но близкие от неё отреклись, когда стало ясно, что болезнь неизлечима и рассудок к женщине не вернётся. Говорили, что есть у неё сын, живёт в Ленинграде. Выучился на врача, женился и остался жить там, когда узнал, что мать сошла с ума, а у отца уже другая семья. Наверное, устыдился больной матери. Но мало ли чего порасскажут старухи. Может, и сочинили всё, чтобы поворчать на нынешнюю молодёжь.

Иногда Дали-аба, усевшись на бревно у забора, вытягивала вперёд руки и, разглядывая тощие кисти, приговаривала:
– Как красиво! Что за прелесть!

Эти слова она часто повторяла. Сочувственно качая головой, соседка Кюбра-хала вздыхала:
– Да просветлит Аллах твой разум! Пошли прочь, паршивцы, – гнала она мальчишек, дёргавших за сухожилие старухину куриную лапку.

Дали-аба жила на старой шумной улице, недалеко от городского кладбища. Это кладбище, усаженное фруктовыми деревьями, – место прогулок горожан. Люди подолгу сидят у могил близких – губинцы почитают своих усопших. Но никто никогда не притрагивается к яблокам и грушам, тоннами осыпающимся с кладбищенских деревьев, никто из местных жителей их не ест. А Дали-аба, набрав их в подол старой грязной юбки, по нескольку раз за летний день тащила кладбищенские яблоки в своё жилище. Непонятно, зачем ей столько нужно. При этом она никогда не выпускала из рук некий предмет, завёрнутый в пёструю тряпку.

Жильём для Дали-абы служила комнатушка из саманного кирпича в многосемейном дворе. Низкая деревянная дверь заперта изнутри: Дали-аба залезала внутрь через окно. На ночь это оконце тоже запиралось, ставней из фанеры. Освещения у неё не было. Трудно представить, как она передвигалась по своей комнатушке в кромешной тьме. Сердобольные соседки оставляли ей еду на скамейке под окном и удивлялись, когда же старуха успевала вымыть миску, ведь у крана во дворе её не видели.

Как она зимовала в холодной, неосвещаемой комнате с земляным полом, тоже загадка. Но старуха никогда не болела. А может, просто не понимала, что больна. Соседи слышали, как она подолгу разговаривала с воображаемым собеседником, но о чём – понять было трудно. Иногда тихо смеялась, иногда журила кого-то или ворчала. Говорила долго, а потом затихала – засыпала, видно. Соседи к ней привыкли и не ждали никакой беды; она никому не доставляла хлопот своим безумием.

Но однажды Дали-аба не открыла ставни. Не дождавшись её появления, вечером соседи вызвали милицию и «скорую». Запертая изнутри дверь не поддавалась, пришлось войти через окно. Керосиновой лампой осветили комнатушку.

Дверь была прижата старым комодом. На нём в отсыревших рамках – расползшиеся фотографии и бамбуковая карандашница с надписью «Память о Сочи. 19 августа 1939 года». Никто из соседей не знал людей, запечатлённых на выгоревших фотографиях. В углу комнатушки стояли друг на друге полуразвалившиеся от влаги фанерные ящики, набитые яблоками, тронутыми мышами. Пахло сырой глиной и плесенью. Сама Дали-аба лежала на потемневшей никелированной кровати с ободранными шарами. Лежала лицом к восточной стене, положив под голову тот самый свёрток, с которым никогда не расставалась. Старуха была мертва.

Старики, помнившие её молодой, умерли задолго до неё, поэтому никто не мог сказать с уверенностью, что на фотографии, вынутой участковым из свёртка, изображён её сын. Карточка полиняла, и надпись на ней стёрлась. Остались лишь слова «…Аббаса и Лены». Ещё там был конверт с размытым ленинградским адресом. В дерматиновой коробочке лежали изящные, когда-то белые, женские шёлковые перчатки с перламутровыми пуговками на запястье и флакончик с выдохшимися духами «Роза ветров». Потерявший блеск китайский болванчик слоновой кости укоризненно качал головой.

Соседи похоронили Дали-абу в дальнем краю городского кладбища, так и не вспомнив её имени.