В каждом дворе есть лавочка. На ней бухают дворовые алкоголики, иногда отдыхают мамаши с детьми, а школьники под покровом тьмы пытаются потрогать сиськи одноклассниц. На лавочке ссорятся и мирятся, на ней назначают встречи и устраивают драки.

Во дворе, где я тогда жил, тоже имелась лавочка. Сначала это был ствол огромного старого дерева, спиленного в рамках озеленения города. Ствол спилили, но не вывезли. И он превратился в лавочку. Местные умельцы ободрали с бревна кору, дворовые пацаны задницами отполировали поверхность, а дожди выбелили.

В тот день около лавочки был аншлаг. И вроде детей не видно, алкоголиков нет, сиськи отсутствуют. Но вокруг стоит окрестная молодёжь и внимательно наблюдает за чем-то, происходящим на лавочке.

Протискиваясь и здороваясь со всеми, замечаю, что толпа состоит из трёх слоёв. Слой первый – просто пацаны. Потом – так сказать, «стремящиеся». И, наконец, местные наркоши. А уж на лавочке сидят самые-самые наркоманы, такие, знаете, ставшие местной достопримечательностью. К ним привыкают, как к запаху в подъезде и окуркам в палисаднике. Они всегда были. Уже все их кенты сдохли, а эти – как Маклауды. И вот сидят они на лавочке, двое. А между ними шахматная доска. Ботвинник с Крамником.

Судя по выражению лиц, матч проходил напряжённый и принципиальный. «Ботвинник» всё время тёр лоб и бурчал:
– …ля-я-я, вот ты меня загнал…

А «Крамник», прикрыв глаза и почёсываясь, видимо, восстанавливал в памяти нюансы дебюта четырёх коней и защиты Ласкера. Время от времени он открывал глаза, смотрел на поле битвы и произносил:
– Ты! Да сделай уже чё-нибудь, мне в хату надо! – и снова уходил в нирвану эндшпилей и рокировок.

«Ботвинник» тянул руку, потом отдёргивал её и разоблачающе хныкал:
– Не-е-е, ты заманиваешь! Я тя, суку, чую! – и обратно задумывался.

Короче говоря, напряга страшная. Ближний круг – ну, где все гроссмейстеры – тихонько обсуждал нюансы матча и давал советы, делая ставки и прогнозы. Один маленький юркий наркоша всё время гундосо кричал:
– Царя ма-а-ать! Я его всё! Чё ты делаешь? Нам ехать надо, победи его!

Но его одёргивали и советовали заткнуться:
– Караул как ты им мешаешь.

Второй круг – ну, тут специалисты послабее – уважительно смотрел на доску и не лез. Зато внешнее окружение, где собрались чёрствые люди, не способные оценить масштабов матча, давясь смехом, булькало и билось в истерике. Но тихо, чтобы не спугнуть шахматную мысль.

Прошло минут десять. Ситуация на доске не менялась. Гроссмейстеры вяло чухались и периодически трогали фигуры. Но не ходили, опасались ловушек.

Я тихо спросил у соседского пацана:
– Давно играют?
– Уже второй час.
– И кто кого?
– Как видишь, пока ничья.

Да, эта партия зашла в тупик. Стремительный дебют и… всё! Ни тебе элегантного миттельшпиля, ни хитроумного эндшпиля. И, судя по всему, надежд увидеть их не оставалось. Но дебют был великолепен, классика. Белая пешка е2–е4 и чёрная пешка е7–е5. Все остальные фигуры стояли на своих местах.

Ничья. Царя мать, ничья!