Автобусная станция в городе Танггок напоминала рынок. Спрятанные под навесом лавки транспортных агентств могли бы с таким же успехом торговать овощами. В пыли под ногами валялись мандариновые корки. По двору сновали грузчики с мешками и ящиками, забрасывая их на крыши автобусов и привязывая верёвками.

Билет, который выписали нам с женой, был покрыт бирманскими закорючками. Оставалось лишь поверить на слово кондуктору.

– Едем в Пи? – строго спросил я, повертев бумажку в руках.
– Пи-пи! – заверил меня кондуктор и для верности показал большой палец – как там, дескать, хорошо в этом Пи, куда мы едем.
– Выезжаем в восемнадцать ноль-ноль, по расписанию? – указал я на часы.

– Да-да! В восемнадцать-девятнадцать, может, в двадцать. Как загрузимся, так и поедем, – жизнерадостно помахал руками кондуктор и добавил: – Вон и бабушка с вами ждёт.

На ящиках с цветной капустой пристроилась сморщенная старушка и озабоченно смотрела по сторонам. Казалось, она прикидывала, поместятся ли её ящики на верхней полке автобуса.

Железный гроб, готовый доставить нас в Пи, подъехал к половине седьмого. Мы сели было на наши места, но нас тут же выгнали. В автобус начали грузить тяжёлые мешки с сушёной рыбой.

К половине восьмого салон был забит ими до самой кабины. Мешки лежали в проходах, под сиденьями, на сиденьях – всюду. Пассажиры сели на рыбу, кое-как втиснув в автобус свои собственные тюки и коробки.

Окна были открыты, что немного помогало справиться с рыбным запахом. Но дорожная пыль, поднимавшаяся клубами из-под колёс, залетала в салон и оседала на пассажирах тёмным налётом. Капли пота, струившиеся по лицам, прочерчивали на них яркие дорожки.

На выезде из города автобус встал. Водитель забрал у пассажиров паспорта и пошёл регистрировать в полицию. До конца пути документы он держал у себя. Если бы кто-нибудь из пассажиров захотел незаметно выпрыгнуть по пути, то не смог бы.

Иностранцам полагалось идти к отдельному полицейскому окошку. Стражи порядка долго теребили мой паспорт, пытаясь найти визу Мьянмы, но почему-то не сумели, поэтому переписали нужные им данные со старой индийской визы.

Наконец все вернулись в автобус, и путешествие продолжилось. Мы с женой надеялись поспать в дороге и переместились в конец автобуса, чтобы занять две последние скамейки. Там был особенно силён рыбный дух и многие сиденья пустовали. Одна из скамеек оказалась обёрнута рваным дерматином, можно было лечь на неё. Но от другой осталась лишь металлическая дуга – это сопровождавшая нас бабушка вырвала сиденье, чтобы подложить себе под ноги.

Мы подозвали кондуктора, чтобы он попросил бабушку вернуть сиденье. Добровольно она отдавать не хотела, даже вцепилась в него руками. Но кондуктор его отобрал и водрузил на место.

Мы накрыли скамейки циновками, которые возили с собой, замотались в куртки и одеяла и улеглись.

Бабушка страдала недолго. Стоило очередным пассажирам выйти на остановке, она подскочила к освободившейся скамейке, вырвала сиденье – откуда только силы у этакой старушенции! – и положила себе под ноги.

Пока автобус трясло и вертело, я задремал. Мне грезилось, будто нахожусь внутри стиральной машины вместе с грязным бельём и в конце пути отмоюсь, стану чистым и благоухающим.

Автобус резко затормозил, и кто-то начал трясти меня за плечо:
– Паспорт контрол! Гоу-гоу!

Опять полиция. Достав документы, пошёл регистрироваться. Полицейские скучали, листая затёртый женский журнал и обсуждая дизайн платьев и юбок. Здесь же, в будке, был устроен алтарь с Буддой, украшенный цветами и новогодними гирляндами.

– Как поживаете? Прекрасная ночь, не так ли? – на хорошем английском произнёс полицейский, разглядывая индийскую визу.

Мой паспорт всё время раскрывался на этой странице. Чтобы власти Мьянмы не догадались, что я журналист, и не отказали в выдаче визы, перед подачей документов в консульство я несколько дней затирал резинкой букву «J» на индийской визе.

– Туристы? Добро пожаловать в Мьянму! – полицейский отдал паспорта и поспешил вернуться к коллегам, которые дошли до страницы с купальниками.

Я вернулся в рыбовоз. Водитель с кондуктором успели поменяться местами. Кондуктор стал водителем, а водитель пошёл спать. Он долго сопел возле лавки с отсутствовавшим сиденьем, пока не обнаружил его под бабушкой. Вновь началась перепалка, в результате которой был найден компромисс. Лежавшее в проходе сиденье досталось водителю, а бабушка положила ноги ему на грудь.

Мои ноги сплелись с ногами жены, и в этот не лишённый романтизма узел упёрлась голова бирманца. Автобус тряхнуло, и мы поехали. Я случайно заехал первому водителю ногой в ухо, но тот не обиделся, кажется, он уже спал.

Хотя я закутался в одеяло и натянул капюшон куртки до подбородка, запах рыбы всё равно проникал внутрь.

«Надо бы расковырять один мешок и утащить пару рыбин для компенсации морального ущерба, – думал я, когда меня в очередной раз било о металлический край сиденья. – А может, и не стоит брать. Сварю в кастрюле куртку, получится рыбный суп».

Ночью мы ещё пару раз останавливались на «паспорт контрол» и один раз на перекус в придорожном ресторане. Сонные пассажиры отправились гурьбой в туалет – целое поле будок с картонными стенами. На будках красовались рисунки вроде «эм» и «жо», но необходимости в них не было, поскольку за короткими занавесками и без того видно, где спрятались «эм», а где «жо».

Под утро я забылся сном.

– Пи! Пи! Пи! – вдруг заорал кто-то со всей силы. Не писк цыплёнка, а извещение о приходе апокалипсиса.

Одурелые, мы с женой вывалились из автобуса.

– Отель? – подскочил к нам рикша. – Я знаю хороший отель, поехали! Очень дешёвый отель, хороший отель!

Не в силах сопротивляться, мы втиснулись в велоколяску, и рикша принялся крутить педали. Некоторое время он ехал молча, лишь шмыгая носом. Потом не выдержал и повернулся к нам:
– Что это за запах? Рыба?

Мы кивнули.

– Хорошая рыба, – задумчиво произнёс рикша. – Дешёвая рыба. Хорошая рыба, – и затянул грустную бирманскую песню.