Вундеркинд

Мало кто знает, что весёлая и задорная фамилия Маршак, словно бы нарочно придуманная детскому поэту, на самом деле аббревиатура, уходящая корнями в XVII век и таящая в себе историю целого рода: «Морену рабби Шмуэль Кайдановер». В переводе с иврита она означает «Наш учитель раввин Шмуэль Кайдановер» и принадлежит потомкам известнейшего раввина, славившегося среди мудрецов своей учёностью.

Самуил Маршак родился 3 ноября 1887 года в Воронеже в бедной многодетной семье. Его отец, Яков Миронович Маршак, работал мастером на мыловаренном заводе. По специальности химик-практик, он не получил ни среднего, ни высшего образования, но читал в подлиннике Гёте и знал чуть ли не наизусть Гоголя и Салтыкова-Щедрина.

Мать, Евгения Борисовна Гительсон, была домохозяйкой и воспитывала шестерых детей.

Раннее детство и школьные годы Самуил провёл в городке Острогожске под Воронежем. Первые стихи маленький вундеркинд написал в четырёхлетнем возрасте, а в 11, будучи гимназистом, уже переводил на русский язык древнеримского поэта Горация. Но решающей в судьбе Маршака стала встреча с критиком и искусствоведом Владимиром Стасовым.

Этот русский седобородый старик-богатырь с великой нежностью писал о новом юном знакомце: «Нынешним летом моя Фортуна и Удача послали мне ещё кусочек драгоценной парчи на шапочку! И это – в лице мальчуганчика, поднимающегося всего на полтора вершка от пола, но уже поражающего и меня, и всех, кто его видит и слышит, своею раннею изумительной талантливостью…»

Стасов принял горячее участие в судьбе мальчика Сёмы, везде и всюду буквально носился со стихами своего подопечного.

Первую известность юному поэту принесли написанные им в 1902 году по просьбе того же Стасова слова кантаты памяти скульптора Антокольского. Произведение с триумфом исполнили хор и оркестр Мариинского театра, а когда на поклоны вышли авторы музыки, маститые композиторы Глазунов и Лядов, изумлению публики не было предела: автором стихов ей представили мальчика, которому на вид не было и четырнадцати.

Хлопотами всё того же «дедушки» Стасова в 1903 году Маршак поступил в одну из лучших петербургских гимназий. А год спустя на даче критика состоялся обед, на котором Маршака представили Шаляпину, Репину, Горькому. Алексей Максимович заинтересовался одарённым юношей, это знакомство положило начало их многолетней дружбе.

По любви

К 1911 году молодой поэт нашёл свой путь, полностью посвятив себя национальной еврейской теме.

На пароходе по дороге в Палестину, о которой он грезил и так много писал, произошла ещё одна чудесная встреча.

– Вас, наверное, зовут Юдифь? – обратился Самуил к незнакомке, заворожённый её красотой.
– Назовите автора дивных стихов, что вы давеча читали в кают-компании, и я назову своё имя, – ответила девушка.

Автором стихов был, конечно, он. Её звали София Мильвидская.

– Эту пару создал сам Бог, – сказал на иврите какой-то старик, наблюдавшей за ними, и он не ошибся. Влюбившись друг в друга почти молниеносно, по возвращении в Петербург влюблённые женятся, и вот тут начинается совершенно новый и очень значимый этап в жизни и творчестве Маршака.

Желая продолжить образование, осенью 1912 года супруги уезжают на учёбу в Англию и поступают в Лондонский университет: Сёма – на факультет искусств, Софья – на факультет точных наук. Это были два года глубокого погружения в английскую культуру, дотошного изучения языка не только на лекциях и в библиотеке, но и в пеших путешествиях с заплечным мешком по Девонширу, Корнуоллу, Ирландии.

Маршаку открываются увлекательный и волшебный мир английских песен и баллад, поэзия Бёрнса, Блейка и, конечно, Шекспира. Он начинает сочинять первые сказки для детей и со всей страстью отдаётся поэтическим переводам «не на заказ, а по любви».

Семейные трагедии

Вернувшись из Англии, Маршаки поселились в Острогожске. Вскоре в семье произошла страшная трагедия: их первый ребёнок, чудная дочка Натанель, которую они обожали, погибла в полуторагодовалом возрасте. Оставшаяся с няней девочка опрокинула самовар с кипятком и смертельно обварилась.

Потерянный, раздавленный Маршак писал Екатерине Павловне Пешковой, жене Горького: «Сейчас мне и бедной Софии Михайловне хотелось бы одного: отдаться всей душой какой-нибудь интенсивной работе – делу помощи несчастным и обездоленным. Больше всего мы желали бы помогать детям. Не знаете ли Вы какого-нибудь отряда, организации или учреждения, где нас можно было бы устроить?»

И такое дело нашлось. Работа с детьми на долгие годы стала основой жизни Маршака.

Спустя два года после гибели дочери в семье Маршака родился сын Иммануил. Ещё совсем малышом он подхватил скарлатину, тяжело болел, но несмотря на печальные прогнозы врачей, мальчику удалось выжить.

А вот третий ребёнок, младший сын Яша, красивый, нежный, поэтичный юноша, умер от туберкулёза в 20-летнем возрасте. Ему не успели привезти лекарства из-за границы, которые могли бы его спасти.

Зная горькую цену потерь, Маршак всегда был очень чутким к людям, даже к незнакомым, оказавшимся в беде. Он доставал лекарства, устраивал судьбы, звонил, писал, настаивал, объяснял до тех пор, пока дело не удавалось. И никогда не выключал телефон – ему казалось, что самым нужным, самым важным, самым решающим будет тот звонок, на который он не подойдёт.

Дом, который построил Маршак

В 1933 году в Ленинграде начало работу Детское государственное издательство – «Детгиз». Его называли детским литературным университетом, и, по признанию самого Маршака, оно стало главной заслугой его жизни.

Но дело это было нелёгкое. В послереволюционной России детской литературы попросту не существовало. Отдельные достойные произведения для детей встречались, но это были капли в море пошлых сюсюкающих книг и журнальчиков, героями которых, по выражению Горького, являлись «отвратительно-прелестные мальчики и такие же девочки». На смену же им, трубя в горны, чеканили шаг идеологически выверенные произведения, в которых и намёка не было на настоящую литературу.
В Ленинграде Маршак начал собирать свою команду и буквально лепить из разных интересных людей детских писателей и поэтов. Он «завербовал» в детскую литературу поэтов-обэриутов Даниила Хармса и Александра Введенского, умевших блистательно дурачиться и мастерски играть словами.

А какая атмосфера царила в редакции, располагавшейся на пятом этаже в знаменитом Доме книги на Невском! Если бы вам посчастливилось попасть в те годы и пройтись по длинному издательскому коридору, вы непременно столкнулись бы с общими любимцами, весельчаками-редакторами Николаем Олейниковым и Евгением Шварцем, которые, передвигаясь на четвереньках, изображали верблюдов. Эта четвероногая пара с невозмутимым видом поздоровалась бы с вами, протягивая правые передние лапы. Встретились бы и с Ираклием Андронниковым, пародировавшим Алексея Толстого или Василия Качалова.

Это было время влюблённости в своё дело. Маршаковская редакция заботилась о том, чтобы каждая новая книга получалась захватывающе интересной. Даже если она научная, ребёнок должен не только изучать её, но переживать как роман, поэтому и язык должен будить их воображение быть не протокольно-пресным, а близким и понятным детям,.

«Враги детей»

Но именно такой подход к детской литературе возмущал высокопоставленных педагогов, считавших, что сказки и фантазии вредны детям.

«Литературная газета» опубликовала фельетон под названием «Против халтуры в детской литературе». В халтуре обвинялись Маршак, Корней Чуковский и другие талантливые поэты, их стихи называли «идеологически вредной дребеденью», призывали «говорить с ребёнком всерьёз» и энергично бороться с направлением подобных авторов, у которых сказочные животные и вещи (вы только подумайте!) говорят по-человечьи.

По счастью, у редакции был постоянный и надёжный защитник Алексей Максимович Горький. «Ребёнок до десятилетнего возраста требует забав, – писал он, – и требование это биологически законно».

В 1936 году в Крыму произошла последняя встреча Маршака с Горьким. Живо интересуясь, как обстоят дела в детской литературе, Горький спросил Маршака: «Ну что, разрешили, наконец, разговаривать чернильнице со свечкой? Если что, сошлитесь на меня. Я сам слышал, как они разговаривали, ей-богу!»

Но спустя три месяца после этой встречи Алексей Максимович умер, и ссылаться уже стало не на кого. И вот тогда началось.

На работников и писателей «Детгиза» лавиной посыпались доносы, последовали аресты. И маршаковскую редакцию разгромили. К октябрю страшного 1937 года были уже арестованы, казнены или ожидали гибели в тюрьмах и лагерях многие из окружавших редакцию литераторов, среди них поэты Олейников, Введенский, Хармс и Заболоцкий, муж Лидии Чуковской Матвей Бронштейн, работники книжной редакции Любарская и Габбе.

Со дня на день ожидался арест самого Маршака. Прекрасно понимая это, он, тем не менее, продолжал бороться, спасать и оправдывать своих друзей и учеников.

Между тем стукачи от литературы не успокаивались. Специальные выпуски стенгазеты в издательстве и Союзе писателей призывали «добить врага», «маршаковцев» называли «диверсионной антисоветской группой, морально разложившимися людьми».

Почему всё-таки не арестовали Маршака – загадка. В выборе жертв Сталин был непредсказуем и непостижим.

Муза Тамара и Гитлер в юбке

– Эх, Владимир Владимирович, поедемте с вами в Англию! – говорил уже совсем старенький, тяжело больной Маршак молодому своему секретарю Владимиру Познеру, сидевшему в изголовье его постели.
– Конечно, поедем, Самуил Яковлевич.
– Купим мы там с вами фиакр. Вы будете сидеть на козлах и завлекать всех красивых женщин. А внутри буду сидеть я, потому что вы не умеете с ними обращаться.

Самуилу Яковлевичу приписывали немало романов, даже с Фаиной Раневской. Говорят, Раневская как-то призналась Любови Орловой: «Если бы я кому-то и отдалась, то только Маршаку!» Но в жизни Маршака по-настоящему главные роли сыграли три женщины.

Выдержанная, мягкая София Михайловна доброжелательно встречала всех друзей Маршака, приходивших в дом, но не выносила одну женщину – талантливую сказочницу и редактора Тамару Габбе. И та отвечала ей взаимностью: «Терпеть не могу бабьих упрёков, – пожимала она изящными плечами. – Вот некоторые говорят: я отдала ему молодость, а он… Что значит «отдала»? Ну а если так, и держала бы при себе свою молодость до пятидесяти лет».

Со времён существования «Детгиза» Маршак и шагу не мыслил без своей помощницы. Он так доверял её вкусу и уму, что ни одно своё творение не выпускал в свет, не посоветовавшись с Габбе.

Без сомнения, Маршак был влюблён в неё, но без взаимности.

Миловидная блондинка, умевшая подхватывать шутки и вести серьёзные разговоры, она была на редкость проницательной и чуткой к слову, замечала то, что пропускали другие, легко улавливала фальшь. Её перу принадлежит много любимых нами сказок, в том числе «Город мастеров».

Маршак открыто посвящал Тамаре Габбе стихи, бесконечно ревновал её ко всем и ко всему: к работе с другими авторами, хотя сам и направлял её к ним, и даже к своим внукам, которым она так захватывающе рассказывала сказки.

Все эти годы, наблюдая за страстями в семье Маршака, рядом с ним была и третья женщина, его экономка и секретарь, сухая высокая немка Розалия Ивановна Вильтцын.

Маршак и Розалия Ивановна вечно ссорились и, казалось, терпеть не могли друг друга. Маршак ненавидел ложиться спать и вовремя обедать, строгую немку это возмущало, в повелительной форме она призывала его к столу.

– Розалия Ивановна, вы как солнце, – говорил Маршак, а когда она улыбалась, добавлял, хитро поглядывая на какого-нибудь своего гостя: – Плохо, когда солнца много. Мы хотим посидеть в тени и почитать стихи.

Но Розалия Ивановна была неумолима. Он называл её «мадам Прыг-прыг» и «Гитлер в юбке», во время немецких налётов стучался в её комнату: «Ваши прилетели!» Она отвечала ему: «Старый дурак!» – а когда уж он совсем изводил её, грозилась уехать. Тогда Маршак не на шутку пугался, жаловался знакомым, что старая экономка хочет его бросить и уйти в стюардессы.

В 1953 году ушла из жизни жена Маршака, София Михайловна, через семь лет умерла от рака Тамара Габбе. Маршак тяжёло переживал смерти любимых женщин, и той и другой он написал пронзительные эпитафии.
Кто знает, что написал бы Маршак на смерть несносной Розалии Ивановны, если бы она не пережила его.

Розалия Ивановна любила Самуила Яковлевича и в старости уже не скрывала этой любви. Когда он умер, не отходила от его гроба. Всю ночь провела в морге. А после похорон, на поминках, когда кто-то что-то попросил на память о Маршаке, она, изрёванная, осунувшаяся и потемневшая, вдруг улыбнулась и сказала, даже не окружающим, а самой себе: «А уж одну его книжечку я никому не отдам. Не-ет, никому!..»

Это был серенький, потрёпанный, слегка уже засаленный псалтырь Маршака.

Чудаки

Маршак был великим чудаком, и близкое окружение его составляли такие же чудаки, которых он обожал и пестовал.

С удовольствием рассказывал, как в доме поэта Даниила Хармса в голодные годы накрывался роскошный стол с сервизом на двенадцать персон, рассчитанным на двадцать перемен блюд с разнообразными закусками, супом, рыбой, мясом и десертом. Правда, каждое из лакомств было размером со спичечную головку, потому что сервиз-то был кукольный.

В этих «пиршествах» участвовал один чудаковатый изобретатель, который однажды предложил Маршаку: «Самуил Яковлевич, почему бы вам не отдохнуть в сумасшедшем доме? Интереснейшие личности! Полная свобода изъявления мысли!» – «Голубчик, – ответил Маршак. – Меня ж туда не возьмут!» – «Я вас научу, это очень просто, – ободрил изобретатель. – Входите в кабинет врача и говорите: «Ты – врач, а я – грач». И всё, вы уже там!»

Чудными были и отношения Маршака с Корнеем Чуковским. Два этих патриарха, признавая и уважая талант друг друга, имея общие вкусы и взгляды, тем не менее ссорились и ревновали.

Как-то редакционная уборщица попросила Маршака прибавить ей жалованье, на что Самуил Яковлевич вздохнул: «Голубушка, детские писатели сами копейки получают. Приходится по выходным подрабатывать». – «Где?» – заинтересовалась уборщица. «Да в зоопарке, – признался Маршак. – Я – гориллой, Чуковский – крокодилом». – «И сколько ж за такое платят?» – ахнула женщина. «Мне – триста рублей, – гордо ответил Маршак, – а Корнею – двести пятьдесят». Когда эту шутку пересказали Чуковскому, он неожиданно рассердился: «Почему это у Маршака на пятьдесят рублей больше? Ведь крокодилом работать труднее!»

Непросто было угадать ту грань, где кончалось взаимное дурачество этих блестящих острословов и начиналось серьёзное соперничество. Об этих непростых отношениях общие знакомые даже эпиграмму сочинили: «Уезжая на вокзал, Маршак Чуковского лобзал. А приехав на вокзал: «Ну и сволочь», – он сказал. Вот какой Рассеянный с улицы Бассейной».

К слову сказать, знаменитого «Рассеянного», по мнению близких, поэт писал с себя. С ним вечно что-то случалось: что-то терялось, забывалось –пресловутая рассеянность Маршака заходила так далеко, что он под собственными стихами мог поставить чужую подпись. Ох уж эти чудаки – сущие дети…

«Чтобы не ошибиться в людях, знайте, что у каждого человека два возраста, – говорил Маршак. – Один – тот, в котором он находится, а другой – детский возраст, соответствующий его характеру».

По признанию Маршака, ему самому всегда было не больше четырёх лет.