У меня в серванте стоит бутылка из-под виски со странным для такого напитка названием «Тичер» («учитель» – англ.). Бутылка как бутылка, не особо выдающегося дизайна, прозрачного стекла, вот только пластмассовая золотистая пробка на ней сделана так, что служит одновременно и рюмочкой граммов на тридцать. Если внимательно присмотреться, на этой пробке-рюмке с двух сторон можно обнаружить несколько довольно глубоких вмятин, в которых какой-нибудь стоматологический Шерлок Холмс легко определит след от зубов.

Откуда эта бутылка вообще взялась? В олимпийском 1980-м нашему судну довелось оказать небольшую услугу японцам, промышлявшим рядом. Те – вот вежливые люди! – не ограничились «сипасибо» по рации, а пришли на шлюпке и передали капитану презент. Капитан сунул свёрток мне и велел быстро посмотреть, что там. Пока я в капитанской каюте распаковывал его, высвобождая из многочисленных обёрток, капитан удерживал шлюпку с гостями.

– Леонидыч! – крикнул я ему в открытый иллюминатор. – Виски «Учитель».
– Там у меня в холодильнике «Столичная», – откликнулся он. – Заверни им, пусть тоже поучатся.

Опустошена эта бутылка «Тичера» была после обстоятельств, едва не ставших трагическими.

В те годы по безумным советским законам мужу и жене ходить в океан на одном судне было запрещено – чтобы, сговорившись, не сбежали в забугорье. Муж ихтиолог, жена, к примеру, гидрохимик, им сам бог велел быть вместе, но…

Вот и жена нашего штурмана Юры Самосвала работала на другом судне. Иногда подолгу они бродили почти рядом по океану и не могли встретиться.

И вот, наконец, «рандеву». Их траулер для какой-то хозяйственной надобности собирался пришвартоваться к нашему. Погода не баловала. Между судами, друг против друга, завели на плаву два больших кранца – это такие в три обхвата и четырёхметровой длины накачанные воздухом сардельки, изготовленные из толстенной резины, армированной специальной упругой сталью. Кроме них, на носу и на корме обоих судов в самых удароопасных местах висели гирлянды обычных кранцев из скатов большегрузных автомобилей. Все эти приспособления, оберегающие суда от ударов друг о друга, скрипели так, что заглушали разговор, при этом сжатая ими вода, попавшая в полости скатов, порой фонтанировала, обдавая экипажи, выстроившиеся вдоль бортов.

Через несколько секунд Юра Самосвал намеревался обнять жену – она уже стояла на палубе, высматривая любимого. Придерживаясь правой рукой за нависающий край шкафута, левой Юра сжимал бутылку того самого японского виски, передаренного ему ради такого случая капитаном.

Юре некогда было ждать, пока палубные команды под руководством боцманов перекинут трапы, установят поручни, протянут леера, вывесят и закрепят между бортами под трапом страховочную сетку… Всего-то встречи пара часов! Юра привычно ловил миг, когда оба судна поднимутся на волне, а борта их сравняются и замрут на мгновение, прежде чем ухнуть вниз. Перешагнуть в такой момент с борта на борт не составляет труда.

Самосвал – это, конечно, не фамилия, а прозвище, метко данное ему за мощь. Никакая хворь его не брала, и где бы он ни работал, в тропиках или в Антарктике, всегда ходил в тапочках или вьетнамках. Обувь эта удобна в смысле быстроты надевания, но у неё есть одно неприятное свойство: в случае попадания воды под ступню скользит, словно наступил на мыло. Вот эта-то вьетнамка и подвела Юру. В момент отталкивания от борта плеснувшая волна увлажнила стопу толчковой ноги, Юра поскользнулся и, как подрезанный, сверзился в пропасть между начавшими расходиться судами.

Я как раз выглядывал из иллюминатора своей каюты, выходящей на шкафут, узнавая знакомые лица, и увидел, что Юра скрылся под водой, сжимая в вытянутой вверх руке бутылку «Учителя». Кто ахнул, кто охнул, а кто и покрепче выразился. Я встретился глазами с Аней, Юриной женой. Мы работали вместе в институте, и я хорошо знал её. «А где Юра?» – спрашивали её глаза. В тот миг, когда Юра собрался прыгать, Аня пригнулась, чтобы стряхнуть что-то с брючины, и ничего не видела. Все уставились в воду, лихорадочно выискивая голову, которая должна, должна же вынырнуть где-то! Но томительно текли секунды, а Юра не выныривал.

Момент падения видели матросы, да и мимо капитана это не прошло, он стоял на мостике, командуя швартовкой, где же ему ещё быть?

Значительно позже, когда всё было позади, Юра рассказывал, что ещё в полёте прикинул, как следует поступить. Ни в коем случае не выныривать сразу. Раздавит как котёнка, не бортами, так кранцами. Выбираться надо исключительно на другую сторону судна и рассчитывать только на себя. И потому ещё в полёте просто вдохнул, сколько успел, воздуха и, используя инерцию, пошёл вглубь. Злополучные вьетнамки вместе с подарками, рассованными по карманам и за пазухой, сразу же унесло водой, поэтому отталкиваться от бортового киля ему пришлось босыми ногами, а от днища судна – бутылкой «Учителя», которую он, к собственному удивлению, ощутил в руке.

Человеку, незнакомому с морем и кораблями, может показаться, что Юру должно было неминуемо расшибить вздымающимся и падающим судном, но этого не произошло, потому что он колыхался в едином ритме и с судном, и с прилегающей водной массой.

Уже карабкаясь вверх по левому борту и минуя другой бортовой киль, Юра вдруг сообразил, что если никто его не увидит, то можно прикинуться дурачком и твердить, что никуда не падал, а то ведь могут за нарушение всех правил списать на берег!

Теперь всё зависело от скорости, с которой он заберётся на судно, переоденется и явится пред очами жены. Как и рассчитал, он вынырнул там, где стыковались траловая палуба и надстройка. Здесь по центру палубы, перед рубкой, почти от борта до борта располагалась траловая лебёдка, а за бортом всегда болталась «сопля», то есть крепкий конец, к которому привязывалась швабра для полоскания или одеяло, шерстяной свитер – в общем, то, что требовалось постирать. За соплю-то Юра и ухватился перевести дух. «Теперь спасён», – подумалось ему. Вода хоть и была довольно свежей, градусов семь, но он не замечал этого.

Для дальнейших действий нужны были обе руки, бутылку (не выбрасывать же её теперь!) пришлось крепко зажать зубами. Он подтянулся и, перебирая ногами по корпусу судна и перехватывая конец руками, полез вверх. Тяжелее всего пришлось, когда гребнем волны судно стало поднимать вверх, но Юра ожидал этого момента, и потому подъём не застал его врасплох. А как только судно вновь опустилось, вода подняла Юру вверх, он изловчился и забросил правую ногу, а затем и руку на планшир.

– Меня могли оторвать от судна только с куском борта, – смеялся Юра, показывая нам, как удерживался на борту.

Вот в такой крабьей позе, приникнув всем телом к обросшему водорослями корпусу, он продержался несколько долгих секунд подъёма судна, а когда оно вновь погрузилось, перевалился кулём на палубу.

Все настолько были поглощены высматриванием «утопленника» между бортами, что никто не заметил, как Юра, прикрываясь лебёдкой, шмыгнул в свою каюту, мигом содрал с себя мокрую одежду, сунул её в тазик и засыпал порошком – вроде как замочил для стирки. Так он замёл следы купания.

– Что случилось? – занося ногу на трап-мостик между судами, спросил он вахтенного, зачарованно глядевшего за борт.
– А ты не знаешь? – не оборачиваясь, ответил тот. – Самосвал за борт сиг… – и осёкся, увидев виновника происшествия сухим, здоровым и невредимым.

Мы не верили своим глазам! Ведь все же видели, как он раскорякой летел за борт. Чертовщина! А Юра с всегдашней своей усмешечкой перемахнул трап и уже обнимал жену, спеша уединиться с ней в каюте.

Тем не менее капитану надо было докопаться до истины. Встреча судов, естественно, не ограничилась двумя часами. И вот мы сидим у него в каюте – Юра с женой и я. На столе початая бутылка «Учителя». Я рассматриваю пробку с глубокими выемками – откуда они взялись?

– Так как же ты всё-таки оказался на судне без посторонней помощи? – в который раз допытывается кэп у Юры. – Я же собственными глазами видел твой полёт!
– Да никуда я не падал, – стоит на своём Юра. – Это вам всем померещилось. Наваждение какое-то!
– Он сухой и не холодный, – подтверждает его правоту Аня.

Капитан молчит, обдумывая ситуацию. И, соображая, что Юру не расколешь, машет рукой:
– Ладно! У всех налито?

И произносит тост, достойный киношного генерала:
– Ну, за самообладание!