Складывается ощущение, что вся наша большая страна вдруг дружно занялась гончарным делом. Все в одночасье заделались матёрыми глиномесами и месят её, эту глину, и месят… Кругом гончарные мастерские, гончарные кружки и группы, мастер-классы, курсы гончарного мастерства. Повсюду только и слышишь: «керамика», «политой обжиг», «терракота», «глазурованье», «шамотная масса», «глинистый мергель», «глинотерапия».

В целом мне это очень нравится. Всё-таки не нюханье клея и даже не компьютерные стрелялки. Наконец-то людей потянуло к земле, к органике, так сказать, к почве, к традиционным нашим ценностям. Что-то мне подсказывает: какая-нибудь Кончита Вурст, не к ночи будь помянута, гончарным делом не увлекается. Не могу себе представить: сидит трансгендерная бородатая тётя и смиренно лепит свистульку для любимого дяди с шестым размером груди. Хотя в наши времена всякое может быть.

Больше всего мне – как лингвисту, филологу – нравится изобретательность, которую гончары и гончарки проявляют в названиях своих групп, кружков, мастерских и прочего. Во многих случаях они объединяются не только в своей любви к лепке свистулек и всяких разных кружек и мисок, но и совсем по другим причинам.

Например, кружок принципиально незамужних гончарок: «Глиномисски». Гончарная группа, наоборот, ветеранок брака: «Я его слепила из того, что было».

Мастерская поэтов-гончаров: «Глинада, Глинада моя!» Сидят, лепят и сочиняют. Перифразируя известные строки Владимира Владимировича Маяковского, «землю попашет, попишет стихи» – «глину помесит, попишет стихи».

Группа кулинаров-гурманов-гончаров: «Ели, пили – налепили». Готовят, едят, поют, лепят. Для сравнения: кружок анонимных алкоголиков – «Пили, пили, налепили».

Курсы для детей: «Глинарики» или «Гончарики». Можно «Лепирики». Много чего можно.

Женские группы: «Глина-фемина», «Демиургини», «Глиномамки».

Просто: «Гончарный кружок». Или «Гончаручки». Даже совсем просто: «Лепилы». Или еще проще: «Лепо».

Конечно, в ход идут всякие литературные, исторические и прочие названия: «Гончаров и Ко», «Княгиня Глинская», «Наташки Гончаровы», «Глинка».

Есть даже «Глиняное Ребро» и «Глиномесса».

У меня на работе есть такой персонаж – Юлька Ладошкина. Она уже дважды была разведёнкой, анонимным алкоголиком (один раз), активисткой-феминисткой (один раз). Естественно, посещала психологические расстановки. Увлекалась тантризмом, который бросила после какого-то, скажем так, не совсем удачного посещения тантрической бани где-то то ли в Балашихе, то ли в Долгопрудном. Потом был период заботы о бесхозных собаках, ну и много чего ещё. Ничего не поделаешь: творческая личность.

И вот, наконец, после увлечения нумерологической астрологией и каббалой Юлька Ладошкина случайно посетила гончарную мастерскую с милым названием «Весёлый голем» и, так сказать, залипла там на несколько лет. И регулярно ходит туда до сих пор.

Ничего мистического и каббалистического в «Весёлом големе» не было и нет. Голем, как известно, персонаж еврейско-чешский, такой довольно странный глиняный чувак. Не поймёшь, хороший он или плохой – то ли доброзлодей, то ли злодобряк. Можно снять триллер, а можно – комедию.

Дело в том, что гончарную мастерскую «Весёлый голем» открыл чех, профессиональный гончар, который женился на русской и живёт в Москве, Мартин Бржиза. «Бржиза» по-чешски значит берёза, в мастерской его так все и зовут – пан Берёза.

Пан Берёза, как и большинство чехов, человек неунывающий и весёлый, вроде бравого солдата Швейка. Поэтому вся зловещая демонология вокруг голема его совершенно не интересует, для него голем – всего лишь прикольный глиняный чувак. Точка.

В мастерскую к пану Берёзе ходит много людей. Здесь лепи что хочешь, но есть единственное условие: каждый должен хотя бы один раз слепить своего личного, персонального Весёлого голема. Так, как он его видит. Причём это должна быть самая первая работа человека в мастерской пана Берёзы, а значит, самая несуразная, дилетантская и, как следствие, прикольная.

В мастерской есть целый музей таких Весёлых големов, около двухсот экспонатов. На почётном месте – Весёлый голем от Юлии Ладошкиной.

Он похож отчасти на динозавра, отчасти на Чебурашку. Это ушастый стегозавр, который хочет кровавого мяса и одновременно – любви и ласки. При этом сверху он обильно полит всеми видами глазури, как будто радостными карнавальными помоями. Каких только странных Весёлых големов там нет, но Юлькин – самый отвязный.

Сейчас Юлька почти профессионал, у неё свой фирменный стиль.

Каждый уважающий себя глиномес находит свой неповторимо-уникальный стиль. Например: «горячее китайское барокко», «арктический минимализм», «брутальный эрокубизм», «стиль французской поганки», «зюзинское рококо», «эльфийский фейк», «семь оттенков невидимого», «дзен-ампир», и так далее, и тому подобное.

У Юльки Ладошкиной стиль называется, я считаю, гениально – «сны Колобка». То есть концепция у Ладошкиной беспроигрышная.

Наш фольклорный шарообразный придурок, согласно Юлькиной творческой идее, в своих снах как бы мечтает страстно изменить свою форму, каждый раз по-новому. В одном сне он хочет стать кривым подсвечником, в другом – чашей изобилия, в третьем – амфорой-тандыром и так далее.

Каждый раз Юлька начинает с того, что лепит, так сказать, первооснову мира – идеальный шар, «мировой ком», то есть Колобка, а потом спрашивает:
– Кем сегодня себя видел во сне наш Колобок, пан Берёза?
– Сегодня, Юля, наш Колобок видел себя советской пивной кружкой, которая хочет за границу.
– Замечательно, пан Берёза. Немножко политизированно, но замечательно.

И через несколько часов глиняная сфера превращается в ладонях Ладошкиной, скажем, в странную слегка деформированную кружку с мечтательно выпученным глазом на дне.

В следующий раз пан Берёза отвечает: Колобку приснилось, что он марсианин в нирване; потом – что он тендер на строительство Крымского моста; затем – летающий Бэтмен-таракан…

Как-то раз я зашёл вместе с Юлей в мастерскую «Весёлый голем», слепил своего Весёлого голема. Получилось у меня не очень, какая-то глиняная свиноматка с семитским носом.

Пан Берёза сказал:
– Это, Володя, бесподобно. Мы назовём ваш шедевр «Некошерный голем».

Так я, хотя и как-то сбоку, но всё же вошёл в историю гончарного дела. А заодно и в историю чешской и еврейской культуры.

Я спросил пана Берёзу:
– И всё-таки, за что вы любите своё гончарное дело, пан Берёза?

Пан Берёза подумал и, густо оснащая речь чешскими пословицами, ответил так:
– Вы сами знаете, Володя, из чего Бог вылепил Адама. Мы с вами, Володя, всё-таки как-никак «образ и подобие». Не так ли?
– Конечно, пан Берёза.
– Мы, конечно, не Он. Но мелкая рыба, как говорят у нас, тоже рыба. Он лепил, и нам нужно лепить, не правда ли?
– Правда, пан Берёза.
– А если не лепить, как Он, то жизнь – кнедлик в горле, как мы говорим. Тогда жизнь, как пальто покойнику. А вот если лепить – это, как выражаются чехи, совсем другой кофе. Я ничего не понимаю в богословии и прочих высоких штуках, это, выражаясь по-чешски, для меня как испанская деревня. А вот своё гончарное ремесло я знаю всё-таки хорошо, да и Юля изучила его, сказать по-нашему, как свои ботинки. Она хороший человек, Юля, много пережила. И – возраст. Мы, чехи, любим говорить грубо, но честно. Юля, да простит бог чехов, женщина между сорока и смертью. И это нормально. У неё впереди много хорошего, между сорока и смертью и есть самое-самое хорошее. Человек уже не лезет к другим, более сильным и важным, как мы говорим, в задницу с ботинками. Для него уже жизнь не противна, как квартплата. Это опять по-чешски. Он, человек, уже многое понимает и – как это по-русски… Припадает к глине. Можно так сказать?

– Конечно, пан Берёза. К земле.
– Вот-вот. «Жизнь в сорок лет только начинается» – неплохая цитата из вашего синематографа.
– Да, так, пан Берёза. И в пятьдесят тоже неслабо начать всё сначала, и в шестьдесят.
– Совершенно верно, Володя. Она всегда только начинается, Володя, эта жизнь. Она каждое утро – как ваш колобок, из которого можно что-нибудь вылепить. Не так ли?
– Так, пан Берёза.

Наверное, я тоже когда-нибудь начну что-нибудь из чего-нибудь лепить. И каждый день – из колобка, символа мирозданья. Воплощая сны мира в реальность.

Сильно сказал.