Пекинский поезд опаздывал прибытием в Улан-Батор на три часа. Последние деньги я оставил в привокзальном заведении с красными бумажными шариками. Безгрудая хозяйка принесла говядину с острым перцем, рис и чайник зелёного чая. К поезду я вышел сытым, но без средств. На четверо суток пути пропитание моё состояло из бутылки минеральной воды и пачки несолёных крекеров «Нежность».

Поезд пришлось брать штурмом. Монгольские «челноки» остервенело закидывали баулы – стоянку сократили. Я продрался сквозь оравших торговцев и открыл дверь купе. Ящики и сумки штабелями громоздились на полках, под ними и на столе. Окно было зашторено. Маленькая женщина с лицом испуганного кролика дремала на краю дивана. А в центре, по колено в разбросанных шмотках, стоял мокрый от пота китаец с люстрой. Меня здесь явно не ждали.

– Здравствуйте, товарищи, – оторопело приветствовал я попутчиков.
– Сясюсися! – воскликнул мокрый китаец, и люстра в его руках заиграла колокольчиками.

Женщина с лицом кролика подвинулась в угол. Мужчина закидал её вещами, лежавшими на моей полке. Я заполз в купе, как в нору, и подумал: «Зато у них наверняка есть супы. С голоду не умру».

Через пятнадцать минут заявился проводник с причёской как у Адольфа Гитлера.

– Иде? – загадочно спросил он.
– Что иде? – не понял я.
– Иде едес? – повторил он.
– Москва, – угадал я.
– Карашо, – согласился китаец. – Там сойдёс?
– Обязательно.
– Осень карашо, – проводник облегчённо вздохнул.

И тут из коридора донёсся родной голос:
– Етить твою душу, Мао Цзэдун! Дай хоть дух перевести! Есть у меня билет, но не в зубах же мне его нести!

Торговец прижал к себе звеневшую люстру, женщина свернулась колобком, а проводник выскочил наружу. На пороге возник небритый русский мужчина лет пятидесяти с необыкновенно светлыми зелёными глазами.

– О! – возбуждённо заметил он. – Далеко едем?
– До конца, – сказал я.
– Отлично, – сказал мужчина. – Я тоже до конца, в город Губкин Белгородской области. Слыхал? А про Лебединский ГОК? Я там семь лет бульдозеристом, копеечка в копеечку… Земляк, у тебя лицо интеллигента… По-китайски понимаешь?
– Нет.
– Жаль. У проводника важную вещь надо спросить.

Проводник тряс ладонью перед лицом россиянина, требуя билет. Бульдозерист опустил сумки на пол, поймал ладонь китайца в свою и нечеловечески стиснул в знак приветствия.

– Осень карашо, – неизвестно чему обрадовался проводник.

И я перебрался в купе к соотечественнику.

Сергей Семёнович Жилкин, 52-летний бульдозерист из города Губкина возвращался домой с золотых приисков Монголии. Восемь с половиной месяцев его не было на Родине.

– Погнул я спину на этих рвачей, – вздыхал Сергей Семёнович. – Хоть щас готов буржуев кромсать. Грех так измываться над трудовым человеком. Я тебе, парень, всё расскажу, а ты напиши… А ещё лучше сочини поэму. Стихи сильнее пробирают. В прошлом году ехал в вашем метро, прочёл сильную вещь.

Сергей Семёнович нахмурил лоб и прочитал:
– Твои глаза лежат в рекламном мареве,

А Россия угорает в приватизационном зареве…

– Страшные стихи, – сказал я. – В самое сердце бьют.
– Кому ни прочту, всем нравится! – воскликнул довольный бульдозерист.

Поезд уходил всё дальше на север. Монгольская степь дремала под снегом. Мы обогнали всадника на мохнатой лошадёнке.

В нашем шестом вагоне ехало только двое россиян – бульдозерист Жилкин и я. Все остальные места занимали жители Поднебесной и их товар. Количество китайцев не поддавалось учёту. Молодёжь сновала из вагона в вагон. После монгольской столицы китайцы несколько часов усиленно шелестели скотчем и резали свои ящики. Картонные коробки в сложённом виде были запиханы по щелям.

Проводник-«фюрер» принёс постельное бельё. Сергей Семёнович развернул комплект и обнаружил, что полотенца нет.

– Мао Цзэдун! – крикнул он.

Никто не пришёл. Бульдозерист отправился выяснять отношения. «Только не начал бы здесь буржуев кромсать», – подумал я. Однако Сергей Семёнович вернулся в замечательном расположении духа. Полотенца ему не дали, в китайских вагонах они не предусмотрены. Зато он принёс красный пластиковый стаканчик с жидкостью. Жидкость источала запах туалетного освежителя «Морской бриз».

– Будешь?
– Нет, – пересилив себя, заявил я. – Мне работать надо.
– А у меня сегодня был тяжёлый день, – вздохнул Сергей Семёнович и задумался. – Я тебе честно скажу, как соотечественнику… Вся моя жизнь – беспросветная трудовая лямка! Надо расслабиться.

На этих словах Сергей Семёнович Жилкин поднёс ко рту китайскую жидкость и выпил. Лицо его сделалось монгольским, морщины избороздили лоб, щёки и подбородок, глаза сузились и пропали.

– Ты не думай! – просипел, задыхаясь, бульдозерист. – Я не пьяница. Это принципиальная позиция. Какая вонь!

Бульдозерист порылся в бауле и достал кусок полукопчёной колбасы.

– У меня внутри парфюмерная фабрика, – резюмировал Сергей Семёныч. – Они, наверное, на мыльном растворе её делают. Одно успокаивает: Мао Цзэдун просил сто рублей. Я дал ему тридцать, и он согласился.

Сергей Семёнович застелил полку и проговорил:
– Я посплю часок. Как говорили у нас в Монголии, «оморна!».

И заснул. Его «часок» длился ровно полсуток.

Солнце провалилось за сопки, на её место выползла толстая монгольская луна. Меня донимал голод. Кусок колбасы был единственным продуктом в сумке золотодобытчика. Тогда я вспомнил о милосердии. В соседнем купе на картонных ящиках сидело семеро молодых китайцев.

– Братцы, есть у вас сьюп? – спросил я, прижимая ладонь к сердцу. – Очень голоден. Или нудлс, но лучше, конечно, какой-нибудь чикен сьюп, всё равно. («Нудлс» – лапша, «чикен сьюп» – куриный суп. – Ред.)

Китайцы поглощали жареный рис с грибами. Рисинки висели на губах. Все они замерли, как рыбы в аквариуме, и потом заголосили:
– Кабачи-уебиси-фонзю-симона!!!

Никто не шелохнулся угостить голодного россиянина. «Жмотьё!» – с ненавистью подумал я и лёг спать на голодный желудок.

Среди ночи в купе постучали. На пороге в тусклом свете ламп стоял толстый китаец, опять мокрый, словно толкал локомотив. Китаец сунул в проём кожаную женскую сумку.

– Сумка, сумка, – лопотал он. – Пограница, пограница…
– Ага! – позлорадствовал я. – Боишься таможни?

Китаец выставил две бутылки пива. Я придирчиво ощупал товар на наличие зашитых наркотиков.

– Хорошо! – строго сказал я. – Ещё два пива моему товарищу и четыре супа. Супа, понимаешь?

Китаец радостно кивнул. Он попытался разбудить бульдозериста с аналогичным предложением. Сергей Семёнович оторвал голову от подушки и заметил:
– Карлыч, растопи печку, юрта остыла, – и снова провалился в сон.

Российская граница стала для китайцев серьёзным испытанием. Процедура длилась около двух часов. Три таможенницы описывали продукцию. Голосистая переводчица Тамара определила китаянке сумму пошлины в 700 долларов. Женщина издала истошный вопль, словно ей сообщили о самоубийстве любимого родственника. Вспотевший торговец сумками отчаянно оправдывался и голосил, как игрушечная сирена. Проводники ходили с отрешёнными лицами.

К трём часам утра перемирие было достигнуто. Торговцев основательно растрясли, но пустили в Россию.

Утром за окном всё выглядело иначе. Другое небо, другая земля, теперь всё казалось пронзительно близким. Сергей Семёнович сидел на кровати, напряжённо всматриваясь в родные просторы.

– Где это мы едем? – поинтересовался он.
– В Бурятии, – сказал я.
– Бурятия, – задумчиво произнёс бульдозерист. – Сказочная страна… Но и здесь, небось, народу жить не дают. Тоска…

Бульдозерист покосился на стол и початую бутылку водки «Ермак». Пока я спал, Сергей Семёнович уже сходил на промысел.

– Ты не подумай чего плохого, – сказал он. – Я не алкаш. Это принципиальная позиция. Просто мне расслабиться надо. Тяжело на душе, обманули меня, трудового человека. Денег не выплатили, сволочи. Давай за Бурятию выпьем.

Бурятия, безусловно, стоила того, чтобы за неё выпить, но я отказался. Тогда Жилкин налил себе в красный стаканчик. Заглянул сверху, словно оценивал глубину, и с чувством выпил.

– А начальник у нас был, – повеселевшим голосом начал он, – редкий урод. Представляешь, купил себе «Хаммер» и ездил на нём участки инспектировать. Проверял, у кого сколько туалетной бумаги. Нам на месяц выдавали по одному рулону и кусок мыла. А он, зверь, нашёл у кого-то целых три. Воруете, кричит! Какая ему разница? Может, человек летом задницу лопухом подтирал, экономил… По любому поводу деньги высчитывали. Обещали четыре тысячи долларов, а дали только две восемьсот, сволочи! Поэтому я и тоскую… Поэтому я за советскую власть. Она бы быстро таких подвесила за яйца!

Сергей Семёнович налил полстакана пива, залакировал водку, закусил студенистым зельцем и уже спокойно произнёс:
– А теперь в люлю! Как говорили у нас в Монголии, оморна. Насчёт закуси не стесняйся, ешь всё, что на столе. Когда будет Байкал, разбуди.
И мгновенно уснул.

«Сильная личность, – с уважением подумал я. – Столько спать не каждый выдержит». Я доел хлеб, зельц, выпил холодного пива и почувствовал, что жизнь стремительно налаживается.

До чего же у нас красивая страна! Необъятная, неторопливая, негромкая, спокойная и чистая. Сколько народу в ней живёт, сколько людей каждый день влюбляются, сколько улыбаются безо всяких причин, вечерами собираются ужинать, едят горячую картошку с соевой тушёнкой или капусту с сосисками и сетуют на жизнь… И у каждого человека обязательно есть хотя бы несколько минут в день, когда ему хорошо, и ладно, и надежда есть.

Через три часа из-за хребтов открылся Байкал. Все пассажиры высыпали из купе смотреть. Перед самой станцией Слюдянка на свет выполз золотодобытчик Жилкин. Он посмотрел в окно и сделал открытие:
– О! – сказал он. – Сибирь!

Это потрясло его. Он вернулся в купе и немедленно выпил.

– У меня принцип Винни-Пуха, – объяснил Сергей Семёнович. – Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. То здесь стакан, то там стакан, проснулся – уже утро! – и закрепил сказанное пивом.

В Слюдянке местные жители истошно предлагали байкальского омуля. Жилкин, шатаясь, спустился в тапочках на платформу и объявил населению:
– Покупаю всё!

Бульдозериста чуть не порвали на части.

– Мао Цзэдун! – весело кричал он. – Забирай товар, я угощаю.

Китайцы всполошились, притащили пакеты и набрали халявного омуля, сколько могли унести. А золотодобытчик договорился о покупке очередной бутылки «глупенькой». За рыбу он отдал больше тысячи рублей, притом что один омуль стоил червонец. Сергей Семёнович выпил подозрительного напитка с названием «Байкальская дорожная», съел две малосолёные рыбки прямо с костями, вытер губы и произнёс коронную фразу:
– А теперь в люлю.

И тут же заснул. Следующее его пробуждение состоялось в Иркутске. Потерев слегка вспухшие веки, он заметил:
– О! Большой город. Здесь точно есть.

В Иркутске точно было. Сергей Семёнович приобрёл водку под названием «Ангарская слава». Сюжет больше не менялся. Бульдозерист просыпался на крупных станциях и, глядя в окно на приближающийся вокзал, восклицал:
– О! Красноярск! (Водка «Енисейские дали».) О! Мариинск! (Водка «Кемеровские просторы».) О! Новосибирск! (водка «Академическая».) О! Омск! (водка «Голубой Иртыш».)

При этом он каждый раз начинал объяснять свою принципиальную позицию:
– Я не алкоголик, а Сергей Жилкин. Мне просто расслабиться необходимо, жизнь такая.

Затем, в лёгких вариациях, он рассказывал о золотодобытчиках в Монголии, которым выдают один рулон туалетной бумаги в месяц, о Лебединском ГОКе, вспоминал детей, горевал об исчезновении советской власти и с выражением повторял принцип Винни-Пуха.

Выпить совместно Жилкин не предлагал уже после Красноярска, махнул рукой. Опорожнив стакан, Сергей Семёнович заканчивал сеанс общения уже классически:
– А теперь в люлю… Оморна!

И засыпал, как только голова касалась подушки. Моя роль сводилась к поправлению сползавшего с него одеяла.

Но однажды ночью, перевалив Уральские горы и оставив за собой Пермь (водка «Камское золото»), я проснулся от голоса:
– Максим, Максим, – тихо звал бульдозерист. – Поговори со мной, Максим, пожалуйста. Чё-то муторно на душе. Ты не спишь?

Я проснулся и сел.

– Давай поговорим, – попросил он. – Это ведь не выпить, это, наверное, можно? Расскажи о себе.
– Что рассказывать? – не понял я.

Жилкин вздохнул.

– Проходит жизнь, а человека нет, – сказал он. – Нет в ней человека, места вроде бы ему нет, шестка, на котором усидеть, угла для головы. Всё тащимся и тащимся, а следов не остаётся… Как же так? Мне даже водки больше не хочется, – добавил он, испугавшись. – Оглянуться хочу, в себя посмотреть и узнать, каков Сергей Жилкин на самом деле? Ради чего воздух коптит?
– Что с тобой? – спросил я.
– Камень на душе лежит, – ответил Жилкин. – Мечтал на эти деньги машину купить и себе, и сыну, а куда теперь? Куда теперь эти паршивые остатки деть?
– Две восемьсот – не паршивые остатки, – возразил я.
– Максим! Возьми деньги, – вдруг сказал золотодобытчик. – Возьми, отдай тому, кто в нужде. Может, на операцию… от смерти спасёт.
– Если на то пошло, сам и отдай. В Губкине, – сказал я.
– Значит, не возьмёшь? Тогда я их китайцам отдам!

Он решительно поднялся и вышел в коридор в мятых трусах.

– Мао Цзэдун! – раздался его зычный голос. – Выходи, хунвейбин!

Вагон молчал. Ни одна дверь не открылась, ни одна китайская голова не высунулась.

– Тысячу долларов дам, слышишь! Только покажись! – крикнул в пустоту золотодобытчик.

Тишина. Бульдозерист вздохнул и вернулся в купе.

– Поступка я в жизни не совершил, – сказал Жилкин. – Вот в чём дело. Детям за меня гордиться нечем. Мой отец Семён Семёнович Жилкин, фронтовик, в Берлин въезжал на «Студебеккере». А потом с японской войны трофейную форму привёз, рано умер… А я тому рвачу с участка, инспектору паршивому, его «Хаммер» побоялся спалить. Вот и мучаюсь…
– Семёныч, – тихо позвал я. – Ты бы это… завязал, что ли. Москва завтра.
– Ничего, – успокоил Жилкин. – Надо пересилить себя. На четвёртый день всегда душевный кризис. Буду пить через не могу. Ты не бойся, я же не алкаш…

Бульдозерист налил себе «Камского золота» и выпил. Доел остывший китайский суп с вермишелью, лёг и отвернулся к стене.

Сергей Семёнович Жилкин прекратил запой в Нижнем Новгороде. Он попросил у меня бритву, почистил зубы и причесался алюминиевой расчёской, которой пользовался уже четверть века. За пять суток пьянства он постарел примерно лет на десять. Только глаза остались светло-светло-зелёными.

За четверо суток пути китайские проводники дважды подметали вагон сухим веником. Туалеты забились ещё в Кемеровской области. Пассажиры беззастенчиво курили в купе. Китайцы имели привычку громко срыгивать и сплёвывать в мусорный бачок тамбура.

А во Владимире проводники как по команде сняли таблички с указанием маршрута – поезд стал безымянным. А когда въезжали в Московскую область, китайские пассажиры исчезли. Вагон словно вымер, ни голоса, ни крика, ни сигаретного дыма – пусто. Китайцы растворились в воздухе. На перрон столицы из нашего вагона вышли только Жилкин да я.

– Хитрые, – с восхищением заметил белгородский бульдозерист. – Поезд утянут в отстойник, они там и разбегутся. Так они и завоюют весь мир рано или поздно…