Токсичной мамой называет меня дочь. Или ещё любовно – кислотная, на молодёжном сленге. О таких, как я, говорят: ребёнка родила, а пуповину отрезать забыла.

Но разве мы не все такие? Каждая из нас, в большей или меньшей степени, повторяет подвиг Божьей Матери. Вынашивает, рожает, кормит, утыкаясь в волосики, дышит птенцовым, молочным запахом. Из тёплого, уютного, надёжного животика, из домика, гнезда, яйца бросает дитя в этот непредсказуемый, равнодушный мир, обдуваемый всеми ветрами. Своими руками нанизывает дитя на уготовленный крест. Нате, рвите, терзайте, начиная от яселек и садиков, с грубых рук нянечек и сопливых кулачков малолетних асоциальных элементов.

Дочь Юлечка выросла, получилась картинка, тьфу-тьфу, без всяких уродских пластик и силиконов.

«Дочери, дочери, взрослые дочери, только бы не были вы одинокими после разлук и утрат», – пела Ольга Воронец. Как права певица. В голове мечется мысль: спешить поделиться опытом, научить, поправить, направить, пока живы самые родные люди. Не набивать шишек, не повторять моих юношеских ошибок, когда фыркала и хлопала дверью родительской квартиры, запираясь в своей комнате. После и вовсе собрала чемодан – и привет, на другой конец страны!

Вообще отец характером был деспотичный, но когда мы получили аттестаты зрелости – растерялся и даже как будто постарел, уменьшился ростом, обмяк. Будто у него разом выбили из-под ног почву. Как теперь с детьми себя вести? Ругаться, грозить ремнём или топать ногами. Он и топал, и ругался – да никто его уже не слушал. А ведь если бы слушали, Юлечка… По шёрстке гладит враг, а друг говорит горькую правду.

– Мама-папа, успокойтесь. Медленно сосчитайте до десяти. Дышите носом.

Вот так всегда. Юля выработала ироническое противоядие против моих «токсинов». А ведь я её воспитывала по книжкам, которые писали психологи, доктора наук. Книжки учили: не жалейте любви для ребёнка. Не уставайте повторять, что он самый-самый. И вот результат: топчет землю не прынцесса, а королевишна. Вся из себя загадка, да только загадку ту я вижу насквозь. Юлечка это понимает, и это её злит.

Ох, доченька, не перед теми ты рисуешься, для родителей ты и так первая принцесса и королевна. А вот с чужими людьми враз тушуешься, теряешься, превращаешься в замарашку Золушку, заискивающе заглядываешь в глаза. Особенно дорожишь подружками, готова им под ноги стелиться. Телом взрослая женщина, а в душе осталась взъерошенным, заносчивым подростком.

Вместо снотворного я перечитываю на ночь классику. А из головы не идёт дочь. Поэтому, наверно, невольно нахожу в романах ситуации, схожие с нашей.

«Сторешников до сих пор трусил матери и, конечно, тяготился зависимостью от неё. Для людей бесхарактерных очень завлекательная мысль: «Я не боюсь, у меня есть характер». (Прямо о нас с Юлечкой!)

Юлечка, когда на неё находит, ведёт себя совершенно по-детски. Куксится, капризничает, дуется, вредничает, даже живя вдалеке, даже в редкие (три-четыре раза в год) встречи. Она воспринимает родительский приезд как покушение на личное пространство. Как будто что-то в ней в этот момент вздымается против нас, нарушающих её частную территорию. Впрочем, и по телефону говорит нехотя, через хорошенькую губку, так что приходится по три раза переспрашивать.

Стыдно сказать, даже в ничтожных мелочах Юлечка упорствует не на жизнь, а на смерть.

В очередной приезд заметили, что дочь пишет ужасной ручкой (а работа у неё связана с бесконечной писаниной). Не ручка ужасна, а чернила в стержне. Бледные, прерывистые, точка-тире. Такой тщетно нажимаешь, и царапаешь, и рвёшь бумагу, и хочется зашвырнуть ручку куда подальше. Ну, со мной такой номер не проходит. Я десять стержней проверю, продавца до белого каления доведу, пока выберу идеальные, яркие, жирные чернила.
Но нужно же кому-нибудь всучивать бракованные ручки? Вот таким витающим в облаках, рассеянным королевишнам Юлечкам. Уж она не будет унижаться, требовать клочок бумаги, черкать по нему. Не царское это дело – в стержнях копаться.
Юлечка из принципа скинула набор моих привезённых ручек в ящик стола и продолжила царапать в тетрадке азбуку Морзе… Лишь бы мне досадить, и смех и грех. Назло бабушке отморожу нос.

Другое дело – в кругу подружек. Здесь никто не «достаёт», не учит Юлечку жизни. Они весело лакомятся на её деньги кофе, орешками, фруктами и пирожными (у одной карточка заблокирована, другая мама-одиночка, третья безработная). В благодарность изображают из себя преданных слушательниц. Юлечка разливается перед ними соловьём, как удачно она вложилась в иностранные инвестиции, очень советует… Подружки ахают и желают в честь такого события выпить самое дорогое шампанское за счёт свежеиспечённого финансового гения. Юлечка звёздно усмехается, открывает кошелёк, который топорщится от купюр… В скобках заметим, наших с отцом купюр.

Но не это важно. «Юлечка, деньги любят тишину. Человеку с длинным языком не сопутствует успех. Никогда не говори о задуманном мероприятии – не сбудется». Самое главное, это же опасно! Завистливая подружка шепнёт любовнику, тот – подозрительному дружку… Официанты или посетители услышат, что у чиксы за соседним столиком денег куры не клюют…

Рисуются картины одна страшнее другой. Похитят мою девочку, запрут в гараже, сунут ноутбук. Под пытками вырвут пароли, явки, адреса. Потом компьютерный шнур на девичью шейку – и забетонируют в пол… Да сейчас человеческая жизнь гроша не стоит, за 500 рэ наркоши в подворотне кокнут, не то что за миллионные акции…

– Мама-папа, умерьте пылкие фантазии… Успокойтесь, дышите носом.

Мы раздражаем Юлечку и понимаем это. Юлечка понимает, что мы понимаем причину её раздражения, и это раздражает её ещё больше. Замкнутый круг. Мы всё более чужеем и отдаляемся друг от друга. Впору вскрикнуть с отчаянием по-ахматовски: «Ты дочь и боль моя!»

В минуты откровений обнимаемся, тычемся носами, сладко просим прощения и говорим, как любим друг друга.

Не понос, так золотуха. Которую неделю на сердце камень. Стою, беспомощно уронив руки, как когда-то с первым мужем, Юлькиным отцом. Кошмар пришёл откуда не ждали.

В свои редкие приезды Юлечка сначала останавливается у отца, потом у меня – чтобы никому не было обидно. Мой первый муж, её отец, по-детски ревниво подсчитывает: не дай бог дочь проведёт у меня хоть на полчасика больше!

И вот в последнее время Юлечка появляется от папаши с синевой и припухлостями под глазами, вялая, сонная, заторможенная. Сразу удаляется в свою комнату, укрывается пледом и ныряет в смартфон. С нами общается неохотно, отводит взгляд и при этом интенсивно жуёт мятную жвачку. А запашок-то пробивается, то пивной, то свежий водочный! Сердобольный папаша после вчерашнего облегчил любимой доченьке похмелье.
Он ещё в детстве, помню, гостям разливал и Юльке плеснул, как котёнку.
– Ты с ума сошёл, ребёнку!
– Пусть лучше на глазах у родителей пьёт, чем по подворотням.

Ну вот и дождался отец-хроник дочкиного совершеннолетия и теперь с полным правом поджидает её из баньки с накрытым столом, с водочкой-закусочкой, с полуночными разговорами по душам. Дружки-алкоголики потихоньку отсеялись: кто помер, кто завязал. А тут готовая собеседница-собутыльница, родная дочь.

Юлечка-то характером скрытная, а выпивка кому хочешь язык развяжет, расслабит, согреет желудок и душу. Приятное тепло разливается по телу, языки развязываются, жаркие речи длятся за полночь… И никто там не пилит Юлечку, не учит жизни, как я. Выискался водочный «духовник». Одно дело для веселья выпить в компании, другое – когда тебе наливает запойный, сто раз зашитый и закодированный пьяница.

Это я на днях заметила, а тянется-то у них, поди, давно. А мачеха-то, новая мужнина жена, непочатые бутылки на стол таскает, домашние соленья подкладывает, ухмыляется. И снова рисуются картины одна страшнее другой: зачем мачехиным дочкам конкурентка-наследница в виде Юлечки? «Перепутают» этанол с метанолом – и поди доказывай.

И снова я в роли нудной училки. Сказала Юлечке, что есть серьёзный разговор. Посадила напротив и… разрыдалась.

Тебе ли не знать, дочушка, каких волевых людей водка сжирает, не тебе, девчонке, чета? Как тихо и вкрадчиво этот дьявол в бутылке уничтожает человека? У него, зелёного змия, тысяча голов, тысячи ходов. И первый – начинать с малого, приучать постепенно. Первая рюмка колом, вторая соколом, третья мелкой пташечкой.

Ты не торопись, доченька, не морщись, не кивай, чтобы отвязаться от «токсичной» матери с её «паранойей». Если ты сейчас думаешь: «С кем угодно алкоголизм случится, только не со мной, я-то себя контролирую», – тогда это почти приговор. Если честно признаешься: «Да, женский алкоголизм неизлечим. Я могу опуститься на дно, спиться», – есть ещё надежда. Слишком в тебе с отцовской стороны плохие гены, отравленная кровь.

Поставь на моё место себя. Поставь на своё сегодняшнее место своих будущих детей – ведь будут же они у тебя? Как бы ты повела себя?

Помнишь, у Константина Лёвина родился ребёнок – он ожидал чувства облегчения, счастья и радости? А вместо этого в нём в ту же минуту на всю жизнь поселились страх и тревога за нового человечка.

– Мама, успокойся, дыши носом. И прекрати цитировать, где надо и где не надо, свою любимую классику, меня уже от неё тошнит!

Кажется, Юлечка нашла себе пару. Дышат в унисон, жених говорит как она, мыслит как она.

Брак, как нынче принято, гостевой, чтобы не нервировать и не надоесть друг другу. Никаких всклокоченных спросонок голов, нечищеных зубов, мятых халатов и растянутых треников. Никаких ночных горшков и неприличных физиологических звуков из туалета. Даже если отправляются в путешествие – разные каюты, разные гостиничные номера.

Девиз: все проблемы оставляем за порогом. Каждая встреча – праздник, романтика, вино, свечи, музыка. Полное доверие, полная свобода, разумеется, кроме беспорядочных половых связей. Если всё же случился секс на стороне – только с контрацептивом. Здоровье постоянного партнёра превыше всего. У них и в контракте данный пункт прописан, с выплатой солидного штрафа.

– С ребёнком не спешите, – сказали мы с мужем, Юлечкиным отчимом, на свадьбе, если странную вечеринку в арт-клубе можно назвать свадьбой. – Здоровье у тебя слабенькое, а тут токсикоз, почки, лейкоциты, маститы, бессонные ночи…

– Мама-папа, ребёнка у нас нет не то что в ближней, но и в дальней перспективе, – расхохотались молодые и пошли танцевать, оставив нас в недоумении. Зять развивал намеченную тему постепенно, при встречах.

Оказывается, сейчас модно движение чайлдфри. Супружеские пары не только не идут против природы – они помогают ей! Разве земля не стремится стряхнуть с себя людскую плесень посредством войн, мора, стихийных бедствий, экологических катастроф? Ведь не случайно появление гомосексуальных и лесбийских пар… Рожать нынче не в моде.

Заметьте, даже обычные родители стесняются называть детей детьми. «Экземпляр», «спиногрыз», «мелкий», «эскиз», «киндер», «деть»…

Зять ходил по кухне, потряхивая золотыми женственными локонами: ничего не скажешь, Юльке достался красавчик. Советовал заглянуть в «Крейцерову сонату». Снисходительно читал лекцию нам, оторопевшим отсталым «черепкам».

Младенец не просит его рожать – мечта забеременеть принадлежит исключительно озабоченным мамашам. Это в чистом виде эгоизм, идефикс, хвастливо именуемая материнским инстинктом. А так плавал бы себе беззаботно нигде среди триллионов не зачатых никого. А вот же родили – и живи в недоумении, мучайся, расплачивайся за мамашин закидон. Ещё в нос тычет: «Я же мать, я тебя родила, ты мне по гроб обязан!»

Ясно же, что Создатель крупно пролетел с экспериментом под названием «человечество», так зачем снова и снова, тупо и вяло множить неудачный опыт, производя на свет уродов?

– Если кто и есть урод, так это наш златокудрый зятёк, – ворчал муж, сжимая кулаки. – Где у нас были глаза?

Он-то мечтал о внуке Костике, как будут вместе смотреть мультики, собирать конструктор, кататься на велике, удить рыбу. Но «Крейцерову сонату» в тот вечер мы послушно вынули с полки.

«Всё-таки, – сказал я, – если бы все признали это для себя законом, род человеческий прекратился бы.

– Вы говорите, род человеческий как будет продолжаться?.. Зачем ему продолжаться, роду-то человеческому? – сказал он.
– Как зачем? Иначе бы нас не было.
– Да зачем нам быть?
– Как зачем? Да чтобы жить.
– А жить зачем? Если нет цели никакой, если жизнь для жизни нам дана, незачем жить».

В субботу поехали на дачу, где одновременно с костром для шашлыка разгоралась жаркая дискуссия. Я говорила, что не вами заведено и не вам прекращать, больно много на себя берёте. Писатель имел в виду совсем другое, повесть истолкована односторонне, оттуда вырваны удобные куски – для того чтобы оправдать элементарные эгоизм и лень, желание жить в своё удовольствие: дрыхнуть сколько хочешь, шляться по клубам и барам, путешествовать по миру, купаться в море, а не менять пелёнки…

– Мамочка, успокойся. Сделай глубокий вдох и медленно досчитай до десяти. В любом случае мы делаем благое дело, спасаем мир от разрушения. Знаешь, как говорят? «Пока ребёнок маленький, как в яйце, никогда не знаешь, что в нём: голубёнок, змея или крокодил». Если в ребёнке заложено добро – он обречён на страдания. Если вылупится змеёныш – к чему умножать зло на земле?

Муж с зятем уехали на ночную рыбалку. Мы легли с Юлечкой вместе. Хотите верьте, хотите нет – для матери сквозь все эти патчи, тоники, духи и кремы дочкина кожа всегда слабо, восхитительно пахнет птенцами и молоком!

– Мама, не говори глупости! Птенцы, молоко какое-то. Не лезь, ты меня щекочешь.

…Родительский бревенчатый дом. Чёрная, корявая от старости черёмуха, по которой мы без опаски лазили с сестрёнкой и братишками, и горстями ели ягоды, и чёрные вязкие рты у нас будто зарастали мохнатой шёрсткой. Но сейчас дерево продавило крышу дома. Высоко в разросшихся ветвях затаился живой пушистый комочек, испуганно поблёскивает круглыми глазёнками. Котёнок! Его зовут Костик. Егор ещё нет, он не родился, его вижу только я.

– Костик, тебе страшно спускаться?
– Да-а!
– Очень страшно?
– Очень, очень страшно!
– Тогда, может, не надо? Оставайся там.
– Нет, на-адо!
– Мама, ты кричишь во сне, – сонно бормочет дочь. – Успокойся, сосчитай до десяти, дыши носом…