Каждое утро Викторина Петровна начинает с трёх стаканов живой воды. Вода из крана пропущена через электрофильтр, затем отстояна от органики (медузы из слизи колышутся на дне). Затем помещена в морозилку (от тяжёлых металлов).

На завтрак салат из свёколки с черносливом – для удовлетворительного стула. Перед обедом – клевер на водочке, для очистки сосудов.

У Викторины Петровны возраст, когда комплимент «выглядите на все сто» звучит бестактно. Где-то она прочитала: смерть не ждёт там, далеко впереди, а идёт рядом, рука об руку, как подружка. Викторина Петровна возмутилась: она вовсе не хотела обзаводиться такой подружкой.

В кухне работает телевизор. Раньше был Малахов, сейчас Малышева. Малахов был более душевный, домашний дядька. Иногда ТВ переключается на спортивные новости. Как-то, подражая фигуристке, пробовала исполнить полуторный тулуп и не разогнулась. В скрюченном состоянии увезли на «скорой».

Больше она опасные трюки не повторяет. Прыгнет раз пять через скакалку или просто мелко семенит на месте.

Снова заявится мадонна с младенцем снизу, с претензиями. Викторина Петровна выслушает, закроет за ней дверь, возьмёт специальные палки и отправится в парк, к таким же целеустремлённым приверженцам скандинавской ходьбы. Вернее, приверженкам – мужчин среди них нет. Ни одного.

Мамочки с колясками, которым они мешают фланировать, комментируют с лавочек:
– Чем бессмысленнее жизнь, тем яростнее старухи за неё цепляются.
– Ничего, Анджел, скоро эти ископаемые вымрут, и воздух станет чище.
– Ага, жди. Они ещё простудятся на наших похоронах.

Пенсионерки сжимают зубы и ещё ожесточённее вонзают в снег свои палки.

Гражданская война, гражданская война… Она ведь не обязательно со стрельбой и взрывами. В стране давно идут вялотекущие необъявленные братские войны. Молодёжь против пенсионеров, бедные против богатых. По разным сторонам окопов – ЖКХ и население, автомобилисты и пешеходы, учителя и родители, старики и Пенсионный фонд. Настоящая ожесточённая передовая линия фронта, с жертвами и кровью, проходит по больничным коридорам. Белые – врачи, красные5– пациенты. Или наоборот.

Викторина Петровна обедает супом из куриной печёнки со срезанной горбушкой чёрного хлеба. Мякоть, особенно белого хлеба, – яд, прямой путь к онкологии. Её она покрошит голубям.

Печёнка, когда её тушат, выделяет сытную густую коричневую жижицу – чем не соус? На второе лепесток печёнки в «соусе» с кабачковым пюре. Трудно соблюдать ЗОЖ с пенсией в 14 тысяч рублей.

Но у Викторины Петровны недавно появился свой персональный ангел. Он материализуется на пороге несколько раз в году в виде молодой миловидной домохозяйки с седьмого этажа. Они недавно заехали, муж какой-то шишка. Она, сияя перламутровой улыбкой, окутанная полупрозрачной пеной пеньюара, вручает красивые хрустящие пакеты, набитые деликатесами.

Мороженые ягоды и зелень, фарш из индейки, окорочка, дорогие импортные котлеты и пельмени, морепродукты, сыр, копчёные колбасы и ветчина… Вредно, холестерин, но ведь бесплатно…
Когда-то Викторина Петровна получала такие продукты в спецпайке. Потом всё это появилось в магазинах. Как сладко перед сном погрузиться в те времена, когда она занимала в городе не последний по значимости пост – «сидела» на социалке.

Дёрнул чёрт связаться с прямыми линиями. Повальная мода, видите ли, заигрывание с народом. Доиграются. Население надо держать в ежовых рукавицах.

Изображай из себя чуткого руководителя, вежливо и твёрдо обещай: «Возьмём на контроль… Внесём в план… Сделала пометочку… Я вас услышала… Примем меры».

Работяги в это время трудятся, им не до прямых линий. Трезвонят активные бездельники: пенсионеры, домохозяйки, сумасшедшие мамашки. Викторина делит всех на категории: «почемучки», «истерички» и «патриоты».

Под старость люди становятся любопытны как дети. Вот и сегодня завсегдатай прямых линий, престарелая бабка, интересовалась: чавой-то на рынке орехи прогорклые? А чавой-то на яйцах штампики со сроком годности не ставят?

Викторина про себя скрипнула зубами, вслух же ласковенько переадресовывала бабку в торговый отдел и потребнадзор – пускай отдуваются.

Молодая неврастеничка сразу взяла визгливые ноты:
– Я с вашими блатными разберусь! С ребёнком перееду жить в вашу приёмную! В суд подам. Путину напишу!

Разобравшись с нервной мамашей и электронной очередью в садик, Викторина долго морщилась и тёрла виски. Секретарша поставила аппарат на режим «занято», сочувственно поила шефиню травяным чаем.

– Не жалеете себя, Викторина Петровна. Может, хватит на сегодня?
– Давай ещё один звоночек, последний, – томно, слабо откликнулась Викторина.

Последним, согласно классификации, звонил «патриот», работник краеведческого музея. Напористым, вздрагивавшим от глубокой печали и обиды голосом сообщил такое, отчего хозяйка кабинета подпрыгнула до потолка.

16 мая сего года (то есть послезавтра) надлежало вскрыть капсулу времени. Капсула была замурована в 1960 году, ровно сорок лет назад, у мраморного обелиска Славы в центре города. В капсуле – письмо пионеров к ровесникам-двухтысячникам.

Почему до сих пор молчал? А всё ждал, когда кроме него кто-нибудь вспомнит сие из ряда вон выходящее событие. Та ещё ехидна.

Батюшки! Без ножа зарезали! Викторина в панике даже забыла спросить имя музейного благодетеля. Крикнула секретаршу, бросила трубку, тут же снова схватила, сама начала набирать номера. Вообще-то это дело управления культуры, но пока начальница в отпуске, Викторина вызвалась замещать коллегу. Лишняя денежка не помешает.

Вот стыдоба была бы, прозевай знаменательную дату. Тут же пронюхают, набегут щелкопёры, борзописцы, прославят на весь свет. Дойдёт до Москвы… У нас с этим быстро, только споткнись. Полно вокруг ослов, желающих лягнуть мёртвого льва. Викторина мысленно показала ослам внушительную фигу.

Так, что у нас 16 мая в плане мероприятий? По закону подлости – с утра сразу два ввода в эксплуатацию стратегически важных объектов: суда и СИЗО. С речами, разрезанием ленточек, оркестром и аплодисментами. С высокими гостями, которые сунут обрезки ленточки в кармашки, вместо бутоньерок. С прессой, торжественным обедом в главном ресторане города.

Ввиду оптимизации и недостатка бюджетных средств пришлось отказаться от пышной стройки. Суд скромно разместили в бывшем детском садике, а тюрьму – в цехах обанкротившегося завода.

И всё объяснимо: закрылся завод – молодёжи куда податься? Образно говоря – с кистенями на большую дорогу. Их за это куда? В СИЗО и в суд. Половина населения совершает преступления, а половина их ловит. И все при деле.

На открытие обязательно припрётся горстка засланных казачков, вражеских припевал с плакатами: «Стройте заводы и фабрики, а не тюрьмы!», «Даёшь садики вместо карательных органов!» Митинг не санкционирован, а потому активистов препроводят в чистенькие камеры СИЗО – главное, рядом, заодно и обновят.

Это до двух часов. После обеда отменить всю мелочёвку и плотно заняться капсулой-2000. Обзвонить газеты и ТВ – опять расходы, корми эту падкую на халяву ненасытную братию. Заказать бравурную музыку, шары, цветы… Что там ещё заказывают по случаю вскрытия писем будущего?

Если вы вообразили Викторину типичной административной деловой женщиной, с чудовищным начёсом, в твёрдом мужском костюме, пошитом на века, в пышном индюшачьем жабо, – вы ошиблись.

Будучи в служебных командировках за рубежом, она привезла оттуда нежный и строгий офисный стиль. Золотая середина – вот конёк моды во все века.

Как одеться с изюминкой, но не вызывающе? Как выглядеть не молодящейся дамочкой, но и не тёткой, которая махнула на себя рукой? Элегантной и дорогой женщиной, но не прибавляющей себе года? Как, в конце концов, найти портниху, которая сошьёт идеальное платье: чтобы сохранялась дистанция между ним (платьем) и телом – увы, далеко не идеальным, и при этом не выглядеть мешком…

Заиграл телефон внутренней связи. В трубке – доверительный раскатистый бас:
– Петровна. Вспомни-ка должок за собой.
– Если всё буду помнить – у меня вспоминалка… – Викторина не лезла в карман за крепким словцом. На том конце провода оценили шутку, довольный жирный смешок некоторое время сотрясал мембрану. Викторина, морщась, отодвинула трубку от уха. Отсмеявшись, собеседник стал снова серьёзен.
– Значит так, Петровна. Лицо, о котором говорю, вполне устроит капсула. Ну, эта… оболочка… футляр из нержавейки… контейнер, или как его… В чём письма в будущее отправляют. Письмо – школоте, капсулу – мне, а уж я передам. Он неровно дышит к таким хреновинкам, целая коллекция у него. Надо уважить, Петровна, человек хороший.

И было всё: цветы, гроздья шаров, музыка, аплодисменты. Вызванные со стройки азиаты в новеньких оранжевых жилетах и касках картинно позировали с лопатами, кувалдами и ломиками.

И вышел ужасный конфуз. Когда сняли плитку «Вскрыть в 2000 году» и открылся маленький мраморный саркофаг – он оказался пуст! Растерянно начал фальшивить, хрипеть оркестр. «Бу-бу-бу-у-у!» – сказала последней труба и умолкла.

Местные чиновники стояли с зелёными, а приглашённые высокие гости – напротив, с багровыми от негодования лицами. Согнанные из школы ребятишки разочарованно шмыгали простуженными носами. И только репортёры, это вороньё, эти падальщики, алчно щёлкали камерами. Кровь! Сырое мясо! Сенсация!

Викторина взошла в кабинет отчаянно и покорно, как на плаху. Секретарша заранее похоронила, смотрела на начальницу как на покойника. Так бы и треснуть, эта всех пересидит. Телефоны на столе уже разрывались.

– Твою, трах-тарарах! Ты, трах-тарарах, не могла заранее проверить? У тебя, трах-тарарах, глаз не было? Плитка-то свежим цементом замазана, кто-то уже лазил! Опозорила на весь район, область, на всю страну!

Предсказуемо полетели головы. Викторина, примостившись непривычно на краешек стула, тихо отвечала на вопросы оперативника. Припёртая к стенке, выдала обладателя бархатного баса, что звонил накануне. Но тот рвал рубаху на жирной волосатой груди и отрекался и от телефонного разговора, и от капсулы, и от таинственного друга-коллекционера, и от матери родной.

Закон зоны: в какой бы ты заднице ни оказался, никогда, никогда, никогда не закладывай вышестоящего в иерархической лестнице. Викторина лишилась кресла, званий и пулей вылетела на минимальную пенсию.

Прыг-скок, прыг-скок. Когда-то в детстве порхала через скакалку, считала: «Тридцать! Пятьдесят! Сто!» А сейчас скакнёшь пяток раз – уже достижение, и валишься в кресло, и капаешь корвалол. Звонок в дверь.

– Только усыпила ребёнка! Как слониха! Вся штукатурка осыпалась! Люстра! Пожилой человек! К участковому!

В качестве вещественного доказательства на руках орало дитя. Викторина Петровна знает законы и спокойна. С 8 утра до 10 вечера она вольна делать в своей квартире что вздумается. Если кого и штрафовать за нарушение тишины, так это за младенческие вопли среди ночи.

– Я вам поражаюсь, – говорит она, тесня и выдавливая противницу на лестничную площадку. – Берите пример с соседки. (Имеется в виду добрая продуктовая фея.) Вашего возраста, тоже молодая, а какая милая, добрая, уважительная. Приносит подарочные корзины.
– Это с седьмого этажа? Да она всему дому рассказывает, что когда размораживает холодильники, всю тухлую просрочку тащит вам! Чтоб не выбрасывать на помойку!

…Викторина Петровна, шаркая ногами, плетётся к шифоньеру. Раздвигает плечики с добротными шерстяными дышащими нафталином костюмами: сто лет провисят – ничего с ними не будет. Раскапывает узлы с чулками и тряпками, отодвигает заветный мешочек со «смертным». Вынимает обувную коробку. Из гнезда гофрированной бумаги достаёт продолговатый округлый предмет, похожий на термос. Она всегда его достаёт, когда тяжело на сердце.

Гладит холодную сталь, дышит на неё, протирает затуманенную поверхность. Оттуда, как из зеркала, смотрит гладкое, удлинённое и от того молодое лицо Викторины Петровны. Развинчивает на половинки, там лежит свёрнутый в рулончик, перевязанный золотым шнурком, плотный лист бумаги.

«Дорогие пионеры!

Обращаются к вам ваши ровесники из далёкого 1960 года! Наша жизнь интересна и полна событий. Мы учимся, читаем интересные книжки, ходим в походы, помогаем взрослым, боремся за мир во всём мире, собираем металлолом и макулатуру.

Но мы вам немножко завидуем. Вы будете жить при коммунизме, ваша жизнь будет ещё интереснее!»

Викторина Петровна сидит над письмом и час, и два. Она была на закладке этой капсулы. В голубом небе летели прозрачные, как клубки сахарной ваты, облака. Светило солнце, разбитое на кусочки, дрожавшее в чистых весенних лужицах после дождя. Десятки луж – десятки солнышек.

Школьники хихикали, толкались локтями. И вдруг враз подтянулись, притихли, посерьёзнели. И сейчас жить недурно, но в 2000 году будет по-другому, просто фантастически, не сравнить! Процветает прекрасная голубая планета Земля. Широкие проспекты, прекрасные парки, стеклянные дома-дворцы, летающие поезда, автомобили-амфибии, красивые, стройные люди в серебристых комбинезонах. На Марсе и Луне пионерские лагеря…

– Без сегодня нет завтра! Без завтра нет будущего! Без нас не было бы вас! – звонко чеканит отличница с пушистыми косами, в бордовой пилотке набекрень.

Вздыхают ветераны. У старшей пионервожатой Викуси, отдающей честь, то ли тушь потекла, то ли ресничка попала, то ли солнце ослепило… Крупная прозрачная слеза ползёт по пухлой алой щеке, и подпрыгнувший фотокор успевает щёлкнуть удачный кадр.

Викусино лицо со счастливой слезой появилось в районной, областной и даже всесоюзной газетах… Жаль, те газеты не сохранились. Да чего там, страна не сохранилась.

На двор опускаются сумерки. Тщательно сворачивается письмо, рулончик затягивается золотым, как аксельбанты, шнурком. Тяжёленькая, нагретая на коленях капсула возвращается в гофрированное гнездо, бережно укладывается в коробку и на дно шифоньера.

Викторина Петровна обязательно отнесёт капсулу в музей, завтра… Лучше послезавтра… Нет, послезавтра пятница, бестолковый день. Лучше в понедельник.

Вот только ещё разик, самый последний, раскроет свёрток, полюбуется и вернётся в тот весенний день… Зажмурится на солнце, яснее и щедрее которого никогда больше не будет в жизни. Подставит лицо под тугой ветерок, пахнущий землёй, нежной игольчатой травкой, сладко-горькими листочками.

Тёплый ветер шевелит русые, чёрные и рыжие волосы на круглых детских головах, взбивает пышные девчоночьи банты, позванивает орденами и медалями на груди ветеранов. Играет золотыми кисточками на пилотках, борется с тяжёлым бархатным стягом. Надувает пузырями белые ситцевые блузки, трепещет в складках тёмных юбок и шорт над красными, покрытыми гусиными пупырышками голенастыми пионерскими ногами.