– Филя! Ты, чё ли, здесь? Чертяка. Гляжу, дверка открыта.

Приятель просунул голову в сарай.

– Ты чё там прячешь, бляха-муха. Чекушку поймал, что ли? Неужли один опрокинешь, не поделишься?..

Он подошёл ближе. Филипп быстро сунул в ящичек стола нечто, завёрнутое в тряпицу.

– Да не. Это детали на базаре приобрёл. Для велосипеда. Внуку. Ты чего спозаранку шастаешь по сараям?
– Да муторно мне, бляха-муха. Чем бы горло промочить? Так, значит, нечем.

Он пристально и недоверчиво смотрел в глаза другу.

– Ты топай, Колян, топай. Нынче нечем.

Филипп Степанович, пожилой, чернявый, ещё бодрый фронтовик, встал возле двери, желая побыстрее выдворить назойливого приятеля. Колян, чувствуя необычность поведения друга, покрутился немного и вышел, зорко посмотрев на ящичек, куда приятель что-то спрятал.

– Чёрт бы тебя побрал, глазастый, – буркнул Филипп Степанович, закрыл дверку сарая ржавым висячим замком, для порядка подёргал и поплёлся на работу. В огромный новый спортивный комплекс поблизости, где слыл мастером на все руки.

Дело происходило на Пресне, возле Тишинского рынка, в переулках бывшей Живодёрки, застроенных ещё с войны сараями и мастерскими.

К обеду окончательно издёрганный от похмелья Колян трясущимися руками разворачивал чистую тряпицу перед носом ювелирного мастера Гургена Акопяна, известного в криминальных кругах на Тишинском рынке.

– Слышь, Гургеныч, бляха-муха. Может, дашь на четвертинку за эту стекляшку.

Одного взгляда опытного ювелира хватило, чтобы оценить стоимость «стекляшки». Но он сдержался и, не глядя на Коляна, насупил густые белые брови.

– Где взял? Там, наверное, ещё есть такие. Тащи все. Для моих девчонок как раз. Ну а тебе на пару бутылок, может, и натяну.
– Да ты что, на литруху потянет, Гургеныч, – глаза Коляна загорелись в предчувствии неожиданно большой выпивки.
– Ты не беспокойся, Бляха. Мой напарник подвезёт тебя на тачке.
– Да не, я сам…

А через пару дней рынок облетела страшная новость. В огромной деревянной бочке с огуречным рассолом нашли утопленника. Был засунут головой вниз, лишь жёлтые пятки торчали. Сразу определили – Колян, алкаш местный, одинокий и бездомный, по прозвищу Бляха-Муха… Пару-тройку дней новость колбасила рынок, а потом всё утихло. Только вот на дверях ювелирной мастерской Гургена появились большой замок и корявая надпись на куске картона «Уехал надолга, к родственникам».

А на далёком от рынка подмосковном кладбище в те же дни хоронили фронтовика Филиппа Степановича. Горе надломило жену и взрослых дочерей. Младшей была Настасья Филипповна Гурвич.

По мнению окружающих, она была богатой – из-за границы приехала, три года в Монголии зарабатывала. Она взяла на себя немалые для тех смутных времён расходы на похороны и поминки по отцу.

За столом в маленькой квартирке на пятом этаже собрались соседи, одни женщины, да пара сослуживцев со спортивной базы. Как водится, молча выпили по одной, потом по… третьей. Ну а затем сослуживцы ушли, сославшись на работу. Женщины с облегчением вздохнули, ещё выпили, и понеслись бабьи печальные разговоры. Жена Филиппа Степановича не принимала участия в беседах. Сидела с сухими глазами, во всём чёрном, оглушённая неожиданным горем.

За что? Кому мог помешать мой раненый Филя, бедный пожилой фронтовик. Ведь так уважали и ценили. Ведь, почитай, вся округа тащила в его сарай на ремонт разные механизмы. Всё чинил, кажись, с удовольствием. Денег не брал. И на тебе! Внезапно умер. Господи! За какие такие грехи!

Она закрыла лицо руками и разрыдалась. Бабы ещё выпили и… запели. Настя со старшей сестрой возились на крохотной кухоньке.

– Смотри, Матрёна, какой стол отгрохала Настька. Вот что значит замуж за еврея. А моя, дурёха, за алкаша, шоферюгу.
– Где ж она подцепила-то еврея?
– Где-где! В центре. Недаром говорят, сучка сильно захочет – кобель найдётся и вскочит.
– Эх, Филя, Филя. Ну, давай, бабоньки, ещё по одной. За упокой его души. Царствие тебе…

В спальне, за тонкой стеночкой, на диване перед телевизором сидел тот самый кобель, еврей Роман Гурвич. Зять Филиппа Степановича. Он всё слышал. На экране что-то мелькало и бегало. Роман был трезв и внешне спокоен, хотя сознание терзала оглушительная мысль.

Пора бежать, бежать из бандитской Москвы, пока не поздно. Браслеты исчезли, и чёрт с ними, но бандюки могут узнать истинного хозяина. Подберутся. Господи! Жена. Мои мальчишки. Надо срочно оформлять отъезд, получать статус беженцев. Распродавать квартиры. Господи, навалилось! Прощай, спокойная сытая жизнь. Проклятые безделушки… Вот тебе и подарок Акихиро.

Он забегал по комнате. Вошла Настя.

– Как так могло случиться, Ромочка? Ведь не раз предупреждала его – не трогай. Забудь о них. Проклятые браслеты.
– Ты матери не говорила о пропаже?
– Нет. Она ничего не знает.
– Всё случай, Настюха. Я расспрашивал тёщу. Оказывается, он надумал перестроить сарай. Вот и вытащил всю рухлядь. А с ней и браслеты. Наверное, залюбовался, ведь мастером был великим. В камнях-то ничего не понимал, а вот работа его поразила. Наверное, и поделился с каким-нибудь приятелем, а может, и показал. А ещё наверняка добавил, что вот зятёк, еврей, прячет у меня вещицы… Вот и всё, моя рыжая. Теперь надо думать о нас. Становится очень опасно.

Далеко-далеко от Москвы, в солнечной Армении, прячется в горах, садах и виноградниках крошечный городок Мегри. Примостился прямо на границе с Ираном. Армения вновь, как и в стародавние времена, стала в ту пору самостоятельным государством. Маленьким и слабым. И потому границы республики в порядке бескорыстной помощи продолжал охранять российский погранотряд.

Со времён СССР стояла в городке погранзастава, и военный оркестр по воскресным и праздничным дням будоражил горы бодрыми маршами и лирическими песнями. Это было единственным развлечением для жителей городка.

А ещё городок славился, правда в узких кругах, контрабандой из Ирана и Турции. Естественно, и обратно. СССР исчез, а опасный промысел сохранился.

Под вечер на пустынной улице в ворота старого каменного дома постучался бедно одетый старик с рюкзаком на спине и посохом. Дверь со скрипом открылась.

– Барев тга джан, – с улыбкой произнёс старик. – Здесь живёт Вазген Азизян?
– Да-да, здесь, – произнёс из полутьмы проёма дверей крепкий статный мужчина. – Что хотели, уважаемый?
– Вам должны были сообщить обо мне. Можно войти?
– Конечно, уважаемый.

Дверь плотно закрылась.

– Я Гурген Акопян из Москвы.
– Да, уважаемый, заждались вас.

Они протянули друг другу руки, и старик, чуть приобняв хозяина, устало опустился на стул.

В чистой просторной комнате, ближе к широкому окну, стоял большой стол. Шумел большой тульский самовар, словно давно ожидая гостей.

– Эй, Шушан! Принимай гостя, – хлопнув в ладоши, негромко сказал хозяин.

Из комнаты слева быстро вышла молодая женщина в длинной красной рубахе, с ободком на голове, покрытым зелёным платком, кивнула головой и молча стала привычно накрывать стол.

И снова молча пили крепкий чай, заедая лавашом с чанахом. (Армянский сыр. – Ред.)

Вазген всё как-то критически смотрел на старика, но, видимо, решившись, наконец произнёс:
– Извини, уважаемый, ты давно, видимо, не был в горах, не жил среди нас. Ты городской армянин. Это я вижу. Боюсь за тебя. Тропы узкие, скользкие, мокрые. Видимости в тумане никакой. Камнепады, опять же. Сможешь ли перенести тяжёлый путь, особенно когда тебя будут преследовать?..
– На месте посмотрим, джан, – насупившись, произнёс Гурген Акопян.
– Доски все с тобой? Оттуда спрашивали.
– Да, все три.

На том разговор и закончился.

Тем же вечером на заставе раздался звонок.

– Это я, капитан, – пророкотал молодой бас с акцентом. – У Вазгена гости. Под утро переход.

Ночью в горы ушли наряды с собаками. Пограничники заняли тропы и затаились. Густейший туман, словно из парового котла, всё валил и валил, окутывая и заполняя складки гор, жидкий лес и ущелья хлопьями мокрого дыма. Глубоко внизу грозно шумел ручей.

Они шли быстро и осторожно. Рассвет только-только осветил верхушки гор. Впереди Вазген. Двигался осторожно, как кошка, останавливался, поднимал руку, приказывая и Гургену остановиться, прислушивался и продолжал движение. За ним грузно и неуклюже передвигался старик. Вдруг старик задохнулся туманом и закашлялся, прикрывая руками рот. Эхо понеслось вниз. Вазген присел от неожиданности, и тут послышалось рычание собаки. Гурген рванул вперёд, потом назад, завертелся, увидев, как удаляется Вазген, и, поскользнувшись, упал на спину. Немедленно послышался нарастающий шум камнепада, и дальнейшие события приняли роковой характер.

Когда наряд спустился в ущелье, то обнаружил внизу, невдалеке от воды, полузасыпанного старика. Белые спутанные волосы развевались ветром во все стороны, широко раскрытые глаза неподвижно смотрели в родное небо.

– Карев, закрой ему глаза, не люблю мертвецов.
– Я не умею, товарищ капитан, никогда не делал.
– Ну так сделай в первый раз, дьявол тебя возьми. Давай-давай. Остальные с собакой за мной. Может, перехватим Вазгена. Это он опять шалит.

Сержант Карев остался в одиночестве. Пугливо озирался на заросли и большие валуны. Но любопытство оказалось сильнее, и он нагнулся к старику. Листом лопуха накрыл ему лицо, но вспомнил приказ и дрожащей рукой опустил всё ещё теплые веки. Затем стащил с плеч старика рюкзак, с трудом открыл и вытащил старую икону.

«Тьфу, чёрт! Я-то думал, золото тащит, а тут потрескавшиеся доски, краски рассохлись, трещинки, похоже на мозаику, а некоторые части вообще встали домиком. Кому они нужны? Говорят, на Западе за эти иконы миллионы дают. Оборзел там народ».

Он присел на корточки, закусил травинку.

«Господи, счастье-то какое. Через недельку домой, в Москву. Демобилизуюсь», – чуть не пропел сержант.

Он опять оглянулся. Никого, лишь привычно пел ручей. Туман почти рассеялся. Сержант обыскал старика и обнаружил за широким вязаным поясом что-то твёрдое. Вытащил и стал разворачивать.

Вот это да! Браслеты. Стекляшки, бижутерия, а как блестят на солнце. Наверное, позолоченные. Кому он нёс? Наверное, в подарок любимой внучке.

Тут блеснула мысль. Точно. А я-то исстрадался, что подарить моему Верунчику.

Он вновь огляделся и быстро засунул тряпку с браслетами в глубокий карман шинели.

– Ну, вот видишь! Смог же, – сказал подошедший капитан. – Для этого тебе понадобилось два года службы. Ну и тетеря ты, сержант, а ещё москвичом прозываешься. Так, сержант! Что тут у нас… Так и думал – иконы. Ты давай, очень бережно заверни. Это огромные деньги. Алексей, вызывай вертолёт! Возвращаемся. Жалко Азизян ушёл. Ну, всё равно на крючке, допрыгается…

Лишь к утру, проделав большой крюк по горам, Вазген очутился дома. Позавтракал в раздражении. Встал, бросил ложку и заходил по комнате. Шушан с испугом наблюдала в приоткрытую дверь за обычно спокойным мужем.

– Кунэм лявэт, гнусные шакалы! – услышала жена пожелания горя врагам.

Затем муж успокоился, стал про себя рассуждать.

Опасные люди стоят за стариком, доски, наверное, были очень ценные. Что-то надо делать. Вызволять быстрее, пока не переправили в Ереван. А то без головы останусь. Они шутить не будут.

Вазген быстро зашагал на почту.

– Вы меня слышите, уважаемый? – вкрадчиво произнёс он в трубку. – Слышите? – громче сказал Вазген. – Старик на небе. Так получилось… Не беспокойтесь… Дерево сегодня же будет у меня в руках… Капитан свой. Не беспокойтесь, уважаемый… Залью начальника коньяком, дам деревянные… Да-да, аккуратно спрячу и при первой же возможности переправлю вам.

Вышел на улицу, пнул ногой зазевавшуюся соседскую свинью, вытер пот со лба. Походил вокруг почты и, вдруг решившись, вновь вошёл.

– Здравствуй, капитан, – ласково пропел Вазген. – Ну, дома, конечно, где ж мне быть. Куда ж пойдёшь, когда виноградники надо подрезать, долгая работа. Ну… Клянусь святым Месропом, капитан, никуда не уходил из дома. А ведь я очень хочу тебя видеть. Давно не бражничали, да и повод важный есть, барашек в сарае заждался, – Вазген громко засмеялся. – А вчера с завода «Ной» друг привёз два бочонка отборного коньяка. Давай, капитан, сегодня ближе к вечеру, когда солнце уйдёт. Шушан такой стол накроет, что в жизни не увидишь ни у кого. Клянусь, уважаемый.
– Слушай, сержант, – икая от несварения и морщась от похмелья, говорил наутро капитан. – Последний приказ получай от армии. И увольнительная в запас у тебя в кармане. Всё как надо, все документы, зайдёшь в первый отдел, тебе выдадут. Я приказал. Ты парень ловкий и с понятием. Потому исполнишь мой последний приказ. Отвезёшь в Москву посылку. Вон она, на окне. Смотри, не разворачивать. Просто передать. За ней придут прямо в вагон. Денежку за это неплохую получишь. Понял?
– Так точно, товарищ капитан.

Сержант взял плоский свёрток, пощупал и шутливо произнёс:
– Так это что, похоже на те доски, что взяли у реки? Они к нам, а мы обратно…
– Ты это того, не шути. Экспертиза им нужна, а она только в Москве делается. Да и не твоё это собачье дело! – вдруг заорал капитан. Он вспотел, похмельный пот заливал лоб и щёки.

Поезд Ереван – Москва преодолел горы, прополз по берегу вдоль сияющих морских волн и вырвался в степи.

«Надо же, – пела у парня душа, – даже не пожалел купейный вагон. Как здоровско-то здесь, и ни души. Никто не подсел. Один на всё купе».

Счастью сержанта не было конца-края. Но вскоре мыслями овладела Верочка, которую не тискал более года. Он размечтался. Прямо в прихожей начну, возле зеркала. Или дождаться кровати, чтобы с чувством и толком… А может, на кухне, подойти сзади… Ой, господи! Хорошо-то как!

Он облизал ссохшиеся губы и глотнул прямо из горлышка тёплый коньяк. Мысли завертелись, закружились…

Поезд подошёл к Курскому вокзалу поздним вечером. Только остановился, как в купе влетела растрёпанная Верочка. Она крепко обняла, закружила в тесном пространстве любимого парня, и волна обоюдной страсти буквально затопила купе.

– Верунчик, – на секунду оторвавшись, сказал сержант. – Это тебе первый подарок. Так, на каждый день. Есть ещё. А с этим сходи в свой геологический институт, спроси у специалистов на всякий случай. Что это такое? Наверняка безделушка, но очень красивая.

И он сунул коробочку в карман плаща Веры.

В дверях купе показался крепкий мужчина. Он вежливо хмыкнул.

– Товарищ Карев? Тут нам должна быть срочная посылочка.
– Верочка, ты выйди, – сказал сержант. – Подожди пяток минут на перроне. Я сейчас передам, всё скажу и появлюсь. Подожди!
– Да, доски… – Карев запнулся, поняв, что сболтнул лишнее. – Здесь, здесь.
– Так вы знаете, что там…

Крепкий мужчина улыбнулся, приблизился и вдруг решительно приобнял сержанта. Тот почувствовал укол в шею и… провалился.

– Ну вот, родной, – он посадил обмякшее тело к окну. Задёрнул занавеску. – Теперь посиди в уголочке, отдохни от трудов тяжких. Больше забот не будет. Никогда.

Он обернулся к напарнику.

– Бери свёрток и выходи. Я через минуту другим вагоном. Встретимся у стекляшки.

Верочка долго ждала на перроне. Все давно вышли. Она забеспокоилась.

– Ну, чего ты торчишь? – сказала пожилая проводница. – Сходи посмотри, а то смена кончается.

Из купе раздался истошный вопль:
– Убили, убили!!!

Забегали проводники, затем милиция. Верочку выволокли на перрон, и какой-то лейтенантик всё спрашивал, допытывался:

– Ну, какой он? Опишите, да успокойтесь наконец… А что взяли-то?

Только на третий день после похорон Верочка пришла в себя. Но ничего не смогла вспомнить. Поцелуи парня и слёзы от счастья тогда в купе ослепили её. Она лишь вертела в руках чудом сохранившийся подарок любимого. Эти большие, несуразные разноцветные стекляшки на позолоченных ободах невольно раздражали всё больше и больше.

– Господи! И это вся память о моей первой любви. Пустые стекляшки.

Верочка работала лаборанткой в знаменитом институте геологии в Пыжевском переулке, в лаборатории кристаллографии у доктора наук Гурвича. Тот встретил её с растерянным видом.

– Верочка, что случилось? Пять дней вас не было. Нам передали, что произошла какая-то страшная трагедия. Вы можете рассказать?

Ей пришлось рассказать о случившемся. Да, собственно, и рассказывать было нечего. Глаза шефа за роговыми очками округлились от жалости.

– Господи! Какой ужас. Чтоб вот так, не таясь… Что за жуткое время.
– Вот всё, что от него осталось, Роман Давыдович, – сказала Вера и вытащила коробку. – Подарок мне. Какие-то странные и грубые поделки из Армении. Посмотрите. Наверное, бижутерия.

Взрыв атомной бомбы был бы для Романа Гурвича меньшей неожиданностью, чем «стекляшки» из Армении. Он сглотнул слюну и, не отрывая глаз от стекляшек, залпом осушил стакан воды. Успокоиться не помогло, наоборот, сильно закашлялся.

– Что с вами, Роман Давыдович?
– Ничего, ничего. Вчера простудился… Долго гуляли с женой.

Он заставил себя успокоиться, взял один из браслетов и, рассмотрев, равнодушно произнёс:
– Да, конечно, стекло. Но мастер отличный, всё сделано под старину. Очень красиво. Армяне умеют… Если хочешь, оставь у меня, а я тебя порадую настоящей красотой. Это развеет горе. Подожди минутку.

Он долго копался в каменных архивах и наконец, запыхавшись, принёс и, словно отрывая от души нечто очень ценное, гордо поставил на стол.

– Смотри! Это большая коллекционная друза аквамарина на обсидиановой подставке, чистейшей морской воды. Это камень отличного настроения. Так его называл Плиний Старший. Возьми, возьми, не стесняйся. И горе твоё утонет в этой бездонной красоте.

Очарованная девушка не знала, как благодарить. Наконец ушла.

Оцепенение охватило Романа Гурвича. Браслеты вновь лежали перед ним, будто вынырнув из глубин истории и пережив современный бандитский хаос, вернулись к прежнему хозяину.

Он осторожно встал и на цыпочках, словно боясь вспугнуть, подошёл к двери, закрыл на три оборота, затем задёрнул шторы большого окна, включил две мощные настольные лампы, прихватил сильные фотолинзы и поудобнее уселся в кресло.

Тишина окружала учёного, лишь монотонно шумела вытяжка.

Господи! Прошло пятнадцать лет с того дня, когда я прощался с Монголией. И Акихиро на перроне тайком от меня сделал моей любимой женщине царский подарок. Он-то сразу понял ценность браслетов, которые мы с ним нашли, когда обнаружили клад Тэмуджина – великого Чингисхана.

Господи! Страх охватил меня в поезде, когда я их разглядел. Получается, Акихиро припрятал часть клада, да ещё и нас в это втянул.

Но через три года Акихиро приехал в Москву и успокоил:
– Это подарок от меня. Просто подарок. К кладу, который мы с тобой открыли, он не имеет никакого отношения. Запомни это, Роман. Не было никакого клада Тэмуджина. Не было!

Потом всё-таки признался, что браслеты – из Южной Индии, из Голконды, сделаны мастерами VII–VIII веков.

– Вы теперь, Настасья Филипповна, самая богатая женщина в мире, – заключил мудрый Акихиро.

Вот теперь настало наконец время и мне пристальнее вглядеться в это чудо.

Роман Давидович придвинул столик с очистительными растворами, вооружился фотолинзами и приступил к осмотру.

Он долго и старательно очищал от вековой пыли глубокую ручную гравировку по золоту, бормоча при этом:
– Работали штихелем… Твою мать, двенадцать веков прошло, какое мастерство… Ага, а вот, кажется, и мастер расписался. Не разберёшь… Надо переписать.

И доктор геолого-минералогических наук, как школьник, на бумаге скопировал витиеватые линии.

– Найду индолога, и разберёмся.

Затем очистил камни специальным раствором, и комнату буквально озарило блеском.

По краям витиеватых борозд гравировки были напаяны бесчисленные маленькие золотые бусинки, изображавшие мифологические растения. Вдоль поверхности первого браслета сверкали шесть вулканов из тёмно-синих сапфиров величиной пять карат, в середине возвышался шатровым кратером семикаратный бриллиант старинной огранки. У подножия вулканов светились лужайки из золотистых кристаллов цитрина. Поверхность второго браслета была похожа, однако семь вулканов извергали кровавый свет, испускаемый очень крупными вишнёво-красными рубинами чашечной огранки. Склоны и подножия вулканов были украшены бледно-голубыми аквамариновыми слезами.

Роман долго, до рези в глазах, смотрел на драгоценное безумство старинных мастеров. Наконец очнулся.

Теперь я спокоен. Ничто, кажется, нам не угрожает. Как говорится в криминальной хронике, гора трупов, и концы в воду.

Он позвонил домой.

– Филипповна! – игриво закричал в трубку. – Я заказываю столик в ресторане. Сегодня у нас праздник с раздачей дорогих подарков. Ничего не спрашивай. Всё вечером. Оденься шикарнее, и всё...

Роман снова посмотрел на браслеты. «Они будут вечно с нами, охранять от невзгод и трагедий. Они наш талисман».

Царский подарок великого Тэмуджина.