Вот и я продала родину четыре года назад – наш дом в деревне, построенный моим прадедушкой Яковом в 1912 году. Для краткости буду называть его просто дедом. Дед родился в 1871 году и прожил очень тяжёлую жизнь.

В 1890-х годах они с молодой женой пришли на лесную полянку, прихватив с собой топор и пилу, и с нуля начали строить дом. За свою жизнь неграмотный дед построил три дома удивительной прочности и красоты. Самый первый, которому сейчас уже 130 лет, до сих пор стоит в нашем селе. Ещё один дом, который чуть моложе, также ещё цел, и в нём живут люди. А наш дом он строил как времянку, у него даже не было капитального фундамента.

Дед Яков был очень предприимчивый. Этот временный дом он задумал для сдачи горожанам под дачу. Село наше находится в 15 километрах от Томска. До революции университетская профессура, да и просто состоятельные горожане, снимали на лето дачи. Вот дед самым первым в селе и построил такой дом.

Он был сложен из крепких кедровых брёвен, имел большие окна, в отличие от подслеповатых маленьких окошек в избах односельчан. На окнах резные кружевные наличники, карнизы с затейливой резьбой. У входа – изящное крылечко, дверь тоже была вся резная, и вела она не сразу в избу, а на открытую террасу, где летними вечерами дачники пили чай из самовара и вели неспешные беседы. Крышу дед покрыл красными железными листами, что редкость для тех времён. Внутри дома тоже всё было необыкновенно, как-то совсем не по-деревенски: изящные филёнчатые межкомнатные белые двери, стены затянуты симпатичным ситцем. Надо сказать, что первый дом, тот, в котором первоначально жила семья, тоже, как говорят, был очень хорош, но я этого уже не увидела, поскольку новые хозяева перестроили всё по своему вкусу и дом потерял былую красоту.

Так вот, дачный дом дед сдавал городским жителям на лето. Я иногда спрашивала свою бабушку, дочь деда Якова: а на какие же доходы жили люди в сёлах до революции? И она рассказывала: держали хозяйство, возили в город и продавали там мясо, молоко, сметану, творог, масло, шерсть, овощи с огорода, картофель, рожь, овёс, собирали грибы и ягоды в лесу. Зимой возили на продажу дрова и молоко, замороженное кружками. Дачники были хорошим подспорьем.

После нашего деда Якова некоторые односельчане последовали его примеру и тоже стали сдавать свои дома. Наше село пользовалось популярностью среди горожан именно как дачное место: свежий воздух, кругом кедрач, земляничные  поляны, тишина и спокойствие, свежие овощи и молочные продукты. Можно было от души попариться в сельской бане, срубленной дедом «по-белому», что в те времена в деревнях встречалось нечасто.

Кстати, большой доход сельчане имели от кедрача. Шишки лущили, делали кедровое масло, использовали его при готовке вместо подсолнечного, излишки продавали. Бабушка говорила, что когда дачники к осени съезжали, дом пустовал, и зимой его использовали как склад: насыпали чистый орех прямо на вымытый пол. Ореха было по высоте до подоконников, а площадь дома – 30 квадратных метров.

У деда Якова и бабушки Александры родилось десять детей. Но лютовала скарлатина. Моя бабушка говорила, что только за неделю у них в семье умерло сразу трое детей-подростков. Я ужаснулась: как это пережили родители? Ведь от такого горя можно тронуться умом. Выжили только трое: два сына и дочь – моя бабушка. Они её называли Поскрёбышек, она была последняя, десятая по счёту.

Потом началась Первая мировая, старшего сына, Михаила, призвали на фронт. Там он отравился газами, попал к немцам в плен, и четыре года родители ничего не знали о его судьбе. А затем по Сибири прокатилась Гражданская. Зимой через село на восток проходили отступавшие белогвардейские части, и солдаты стали отбирать у сельчан лошадей. Бабушкин средний брат вцепился в лошадь и никак не хотел её отдавать, тогда белогвардейцы забрали его вместе с лошадью.

Несколько недель семья ничего не знала о его судьбе. Потом дед Яков от кого-то услышал, что в городе были массовые расстрелы, и поехал в Томск. Представьте отца, ищущего среди убитых своего сына! Но спустя несколько дней сын вернулся живой и здоровый, и даже со своей лошадью. Каким-то образом ему удалось бежать от белогвардейцев. В 1918 году из плена возвратился старший сын, из-за отравления газами до конца жизни страдавший болезнью лёгких.

Через несколько лет Михаил женился, и тогда дед Яков отдал ему свой первый построенный дом, а сам с семьёй переселился во времянку. Одновременно он построил ещё один дом – уже для подросшего и тоже женившегося второго сына.
Вот с той поры временный дом и стал постоянным: в нём выросло четыре поколения нашей семьи. В начале тридцатых у деда Якова трагически погиб младший сын. Его вдова по молодости и глупости лишилась дома, родственники отказались принять её у себя, и дед Яков взял её к себе с двумя детьми. Отделил ей половину своего дома.

Подросла дочка – моя бабушка – и в 1933 году вышла замуж. Моя двоюродная тётя рассказывала, какая это была свадьба: все молодые, жизнерадостные, полные надежд. Жениху 20 лет, невесте 19, и не ведают они, что впереди война и многие из родственников и гостей сложат на ней головы. В этом же доме у молодожёнов родилась дочь – моя мама.

В годы войны дед Яков в свои 70 с лишним лет опять стал единственной опорой своим родным: овдовевшей дочери с внучкой, вдове сына с её детьми. У старшего сына Михаила болезни скосили троих из четырёх сыновей и жену. Единственный его уцелевший сын опору тоже находил только в деде Якове.

В войну и дочь, и сноха работали по 12 часов без выходных на мебельной фабрике, которая была перепрофилирована на выпуск продукции для фронта. А дед со своей женой и внуками управлялся по хозяйству: на них были заготовка дров, уход за большим огородом и немногочисленной живностью и множество других необходимых на селе дел. Благодаря деду и его жене все они смогли пережить страшные военные годы.

Наша «времянка» простояла 103 года и стала разрушаться: повело окна и двери, в комнате рухнул потолок, провалился пол. Поскольку не было фундамента, то семь венцов в основании дома сгнили в труху. Ничто не бывает вечным. Умом я понимаю, что другого выхода не было, только продать дом под снос, а вот душа никак не хочет смириться с потерей. Но боже мой, как мне было больно, когда продавала его! Последний раз я побывала там с покупателями и попрощалась с домом.

Вот здесь стояли комод, тумбочка и стулья, сделанные ещё молодым моим дедом, погибшим на фронте в августе 1941-го. А вот тут стоял сундук, отданный родителями прабабушки Александры ей в приданое в 1890-х. Сидя на этом сундуке, я делала уроки. На дне его лежала цветная шаль, которую мне показала как-то бабушка. Шаль тоже из приданого прабабушки. Она была шерстяная, но при этом немного просвечивала. Судя по рисунку – павловопосадская. Я тогда удивилась размеру: из неё можно было спокойно сделать четыре головных платка. Бабушка пояснила, что в приданое сибирским девушкам в конце XIX века обязательно давали полушубок и шаль. Причём шаль непременно такого размера, чтобы, будучи надетой на голову невесты, она закрывала собой весь полушубок. Ещё меня поразило, когда бабушка показала, что эта шерстяная шаль, на вид такая огромная, легко проходила в обручальное кольцо.

А ещё в доме всюду лежали кружевные накомодники, салфетки, скатерти, на кровати – подзоры, прошвы на наволочках. Всё это было связано моей бабушкой. Когда её не стало, я забрала вещи себе на память. Они сейчас живут в моём доме, и мне тепло на душе от их присутствия, как будто бабушка рядом. В доме на крашеном полу лежали вытканные ею дорожки.

Как же тепло и уютно было на душе, когда я переступала порог этого дома! У бабушки всегда пахло выпечкой. Как-то в декабре я приехала её проведать. Захожу и вижу на столе плетёное лукошко, полное белых грибов. Это было так необычно: на улице мороз, а тут грибы, вон даже ножки грибные с землёй. Когда подошла поближе, поняла, что это всё выпечка: лукошко из теста, шляпки грибов – из шоколадной глазури, ножки грибов – из взбитого белка, а земля на ножках – мак. Бабушка пояснила: дальний родственник женит сына, просил что-нибудь интересное испечь на праздничный стол.

Наш дом люди купили под снос, чтобы построить там новый. Когда мы едем на деревенское кладбище проведать могилы родственников, прошу сына, чтоб он провёз меня мимо места, где когда-то стоял наш дом. И мы медленно едем и всё смотрим и смотрим… Недавно сын признался, что если бывает вместе с моими племянниками где-нибудь поблизости, тоже непременно сворачивает на эту улицу. Я приятно удивилась: значит, в душе у них тоже сохранилось тёплое чувство к нашему дому. Сын и племянники – это уже пятое поколение, если считать от деда Якова. И если предыдущие четыре поколения жили в этом доме, то этим уже не довелось. Но маленькими мы их привозили сюда, когда ещё была жива моя бабушка.

Все мы живём в благоустроенных квартирах в городе. Но боже мой, какими восторженными воплями встречали тогда наши подраставшие дети известие, что мы едем в деревню! Там они носились вокруг дома, мылись в бане, ели жимолость, крыжовник и малину прямо с кустов, помогали в огороде, сажали и копали с нами картошку, сгребали и жгли картофельную ботву, подметали двор, с восторгом колотили что-то у моего отца в сарайчике, где он хранил инструменты: ведь деревенский дом требовал ухода. Ещё они очень любили бабушкины пирожки с калиной, как они говорили – самые вкусные в мире.

Дед Яков прожил до 96 лет. Когда в конце жизни он слёг, его пришла навестить 94-летняя старушка – баба Мотя. Моя бабушка её знала: та жила на другом конце деревни и связь с нашими родственниками не поддерживала. И тут моя бабушка впервые узнала, что, оказывается, в молодости дед Яков встречался с этой самой Мотей и они любили друг друга. Но родители Моти нашли ей жениха побогаче и, не спрашивая дочь, выдали за него. Когда баба Мотя узнала, что наш дед слёг, она первый и последний раз пришла в гости, принесла ему конфет, пряников и призналась, что всю жизнь любила только его, а ослушаться родителей в молодости не посмела.

А наша прабабушка Александра была работящей, хорошей хозяйкой, но по характеру – очень вредной: от неё не раз плакали и дети, и внуки. Как-то дочь спросила деда Якова: «Почему ты женился на нашей матери?» Он ответил: «Да сваха, холера такая, нахвалила моим родителям, что в соседнем селе хорошая девка на выданье, вот они и заслали ей сватов». Тем не менее прожили мой прадед с прабабушкой вместе больше 65 лет.

от такая была жизнь у деда Якова: в молодости разлучили с любимой, всю жизнь прожил с женой, имевшей тяжёлый характер, похоронил девять детей из десяти, троих внуков. Я как-то сказала маме – хорошо хоть репрессии миновали наших родственников. И тут она ответила, что активисты сельсовета в своё время, оказывается, объявили моего деда кулаком. Я была поражена: за что? Ведь всю жизнь он только и делал, что работал, всё нажил своим трудом, никаких батраков сроду не держал. А в сельсовете посчитали, что раз три дома построил, значит, кулак. Неважно, что в одном доме живёт семья сына с четырьмя детьми, второй дом ушёл в чужие руки, а вдову второго сына с детьми он приютил во времянке, где живёт со своей семьёй, и там на 30 квадратных метрах теперь восемь человек. Так у него же ещё корова и лошадь! Конечно, кулак! И тогда сельсовет отобрал у деда половину дома, и всех домочадцев переместили во вторую половину, на 16 метров.

В отобранной половине дома сельсовет решил разместить аптеку и даже прорезал в стене окошечко для выдачи лекарств. Когда я была маленькая, всё удивлялась этому уродливому окошку, которое домашние всегда старались чем-нибудь прикрыть. Вот тогда у деда не выдержали нервы. Он поехал в город и обратился за защитой к прокурору. Надо отдать должное, тот быстро разобрался, аптеку из дома выдворили и вернули дом в полное владение хозяев.

Деда Якова нет на свете уже больше пятидесяти лет. Но моя старенькая мама до сих пор вспоминает его с теплотой. Его любили дети, обожали внуки, он стал им опорой, заменил погибших отцов, учил всякому ремеслу, необходимому в жизни, а главное, воспитал в них порядочность и уважительное отношение к людям, был примером во всём. Все его внуки выросли достойными людьми.

Прошло уже четыре года со дня продажи нашего дома. Три года он мне часто снился, и во сне была только одна мысль: ну вот же – отремонтированный, крепкий, зачем его продавать? Сейчас тоже снится, но реже. И вновь вижу в этом доме покойных деда Якова, бабушку, тётю и отца, которые расхаживают по дому и занимаются своими делами.