В последние месяцы разве что самый ленивый из друзей не подкалывал меня смешными картинками про «Наташу и котов», которые стали популярны в интернете этой весной.

До сегодняшнего дня каким-то удивительным образом я не видела подборку этих картинок в сети и не могла понять, чего от меня все хотят. Совершенно не связанные друг с другом товарищи с маниакальной настойчивостью отправляли мне на телефон фотографии банды домашних котов, склонивших над объективом свои нахальные усатые морды и бросающих реплики: «Наташ, ты спишь? Уже шесть часов утра, Наташ. Вставай, мы там всё уронили. Мы уронили вообще всё, Наташ, честно».

Коты требовали дать еды, сшить им маски, сообщали коронавирусные и политические новости, курс валют, беспардонно лезли в мою личную жизнь: «Ты должна найти себе мужика, Наташа. Котам нужен отец», «Наташ, ты чё опять лежишь? Часики-то тикают. Мужика-то хоть нашла себе?», «Наташ, хватит жрать. Уже шесть часов вечера, Наташ! Отойди от холодильника», «Наташ, ты упала, что ли? Наташ, почему ты рыдаешь?», «Хочешь ещё шампанского, Наташ?»
Я начала подозревать, что это какой-то мировой заговор, меня тайно чипировали и установили за мной тотальную слежку.

Я с оглядкой подходила к холодильнику, болезненно реагировала на каждый шорох, с извиняющимся видом расплачивалась за шампанское на кассе, писала гневные СМС любимому: «Вот, ты там самоизолировался на своей даче, а коты считают, что я брошенка, и требуют найти им отца!» – на что любимый крайне удивлялся: «Какие коты? Ты что, завела котов в квартире или совсем уже ку-ку в своей городской изоляции?»

Но когда даже главный редактор газеты на один мой невинный розыгрыш ответил сообщением: «Вот что с Наташей сделали коты», – я не на шутку встревожилась и полезла в интернет за ответом: «Что означает, если вас преследуют несуществующие коты? Это помешательство?»

И вот тогда я увидела в сети тьму-тьмущую этих картинок под общим названием «Наташа и коты».

Я всю жизнь считала себя собачницей. С собаками мне как-то проще и понятнее: язык через плечо, слюни восторга во все стороны, взгляд преданный, душа нараспашку, хвост дружелюбно ходуном, даже если он ещё в детстве купирован почти под корень. Вы замечали, как радостно подёргивается у бульдожек этот крошечный обрубочек, когда их ласкает хозяин?

Когда-то в детстве у меня был боксёр Абрик, у него не было хвоста, но сколько страсти он вкладывал в движение несуществующей конечности, в эти фантомные вращения вентилятора!

Кошки у меня в детстве тоже бывали, но отношения складывались не со всеми. Помню грозного сиамского кота Фёдора, мама его откуда-то привела уже взрослым. У него, кстати, тоже почему-то не было хвоста, вернее, нечто такое имелось, на три четверти короче положенного, да ещё и заканчивающееся крючком.

Я спросила маму, где Федин хвост. Мама сказала, что это какой-то специальный габровский кот из Болгарии, где всем кошкам обрубают хвосты, чтобы они быстрее заходили в дом и не запускали холод.

Фёдор был зловещей личностью, сущий пират, меня не жаловал и едва терпел, сверкал в мою сторону молниями своих голубых холодных глаз. А вот к маме относился уважительно, даже с почтением.

Я была ещё соплюшкой и страшно ревновала маму к коту. Как-то раз случился у нас с Фёдором конфликт: он на меня шипит, уши прижимает, я его за усы – он меня когтями – я ему пинок, прямо в его неполноценный тыл. Оскорбительно, конечно, получилось.

Но Фёдор оказался не благородным Портосом, он не вызвал меня на дуэль открыто, как д’Артаньяна. Мстительный сиамец затаил обиду и готовил чёрную месть, как гвардеец кардинала. Ночью, когда все уже заснули, он пробрался из своей кухни в мою детскую, прыгнул прямо на грудь и разодрал от души.

С тех пор к котам я стала относиться с недоверием и опаской. Кто знает, что скрывается за этим нарочито ленивым видом и сощуренными глазками. Коты для меня всегда были инопланетянами с амбициями высшей расы.

Иногда, правда, меня всё-таки тянуло к дворовым кошкам, но у них, очевидно, работает какая-то цыганская почта, причём с явными преувеличениями. Уж не знаю, что там наболтал им Фёдор, но при моём приближении кошки округляли глаза, выгибали спину, пятились бочком, всем своим видом демонстрируя ужас, смешанный с омерзением: «Так ты ещё жива? Или ты пришла к нам из ада? Федя говорил, что давно покончил с тобой. Изыди!» Причём кошки неприлично наигрывали, как артисты немого кино, разве что руки не заламывали в стиле Веры Холодной.

А ведь я хотела их только погладить, но быстро отходила с мыслью: да ну, на фиг!

Однако в долгу решила не оставаться. За время жизни с Фёдором я научилась имитировать его крайне противные воинственные вопли со сложными руладами, переходами, а где-то добавляла импровизацию, переходя на жалобные мявканья. Иногда от скуки, завидев бродячую кошку, я дразнила её Федиными воплями. И все кошки, как одна, поддавались на провокацию! Не знаю уж, какой тайный смысл был заложен в Фединых криках – ругалась ли я нецензурно по-кошачьи, угрожала ли, призывала, соблазняла, – но кошки замирали в смятении, таращили глаза, вертели башками, искали источник звука, то шли на него, то пятились. Может быть, я запутывала кошек, посылая противоречивые сигналы, но то, что они были не на шутку взволнованы, – это точно.

Сытые домашние кошки моих друзей вели себя благосклоннее, они были кастрированные, по дворам не шлялись, сплетни не собирали, ничего дурного обо мне не слышали и временами позволяли их гладить, награждая мою одежду килограммами шерсти. Иногда из хулиганства мне хотелось подразнить кошку. Когда хозяйка удалялась на кухню поставить чайник, я робко пыталась воспроизвести своё «мэ-ау!», и подруга тут же влетала в гостиную.

– Наташа! Что ты сделала с моим пупусиком, моим ляпусиком, моим сладопусиком? – и принималась отчаянно наглаживать эту толстую мохнатую драгоценность. – Эта плохая тётя тебя обидела? Где болит у моего пуфыстика? Ушко? Хвостик?

– Да это не пуфыстик орал, а я, – пыталась я оправдаться. – Я к нему даже не прикасалась. Просто хотела поговорить на его языке.
– Старых, ты дура, что ли? – возмущалась хозяйка.
– А что я ему такого сказала? – мне было даже любопытно. – Ну вот переведи! Переведи, если знаешь!
– Я не знаю, что ты ему сказала, но голос у тебя противный! А он от нервов начнёт гадить мимо лотка.
– Ага, а если бы это был его голос, тогда – не противный?
– Потому что он мой кукусик, – почти стонала от блаженства хозяйка, зарываясь лицом в шкурку «пуфыстика».

Чтобы все кошатники мира не ополчились против меня после таких признаний, спешу сообщить, что однажды я совершила подвиг во имя котят.

Как-то поздно вечером, поднимаясь в лифте на свой этаж, я отчётливо услышала из шахты жалобный писк котёнка. В тот момент помочь я ничем не могла, но плохо спала ночь, постоянно выбегала на лестничную клетку и прислушивалась – жив ли ещё, пищит ли? Уговаривала его потерпеть до утра.

В диспетчерскую я прибежала к самому открытию и потребовала достать котёнка из шахты. Меня спросили, как я его туда уронила. Я ответила, что, кроме ключей, в шахту ничего не роняла, но если они достают ключи, значит, могут достать и котёнка.

Диспетчерша смотрела на меня как на сумасшедшую и не соглашалась потворствовать моим галлюцинациям. Я угрожала, что пойду в муниципалитет, напишу в «Гринпис», я предлагала деньги. В конце концов один сердобольный гастарбайтер, присутствовавший при скандале, согласился спуститься со мной в подвал дома и посмотреть, что и как.

Мы пробирались с ним между длинных пыльных труб душного и влажного подвала, от первого подъезда до моего шестого. Но всё оказалось напрасно, голос котёнка мы слышали, но исходил он из бетонной коробки шахты, входа в которую не было.
Гастарбайтер оказался азартным, предложил вернуться в подъезд и подвесить лифт между этажами, чтобы спуститься на дно шахты.

Я держала распахнутыми створки лифта, чтобы он, не дай бог, не поехал вниз и не превратил парня в лепёшку. Гастарбайтер спустился на дно, гулко крикнул оттуда, что котёнок не один, их много, но все они за сеткой-рабицей в каком-то отсеке. Мы приняли решение проделать кусачками дыру в рабице, но когда дыра уже была готова, оставалось только протянуть руку и вытащить детей подземелья на свет – гастарбайтер заверещал, как ребёнок, что боится, потому что там сидит ещё какая-то огромная кошка, у неё горят глаза, чудовищные клыки и когти, и она его порвёт.

В пылу азарта я скомандовала парню вылезать из шахты и держать двери, а операцию на дне решила завершить сама.

Нам, дуракам, подумать бы тогда немного и рассудить, что вся эта кошачья семья не могла просто так провалиться в шахту. Наверное, мама-кошка знала тайные ходы, и, вероятно, там, в отсеке, у неё была родильная палата. Но, одержимые благородной идеей, мы уже не соображали ничего.

Я спустилась по железной лесенке в шахту, дыра оказалась на уровне пола, и мне, одетой в хороший плащ, пришлось лечь на весь этот мусор животом, чтобы посветить фонариком. По счастью, котята сгрудились совсем рядом с дырой, а кошка сидела на высокой стене, над которой виднелся просвет. Я решила, что котятам ни за что не преодолеть эту высоту, они не выберутся на улицу, пока не вырастут, а вырасти в этом мраке и антисанитарии им не удастся, значит, их надо спасать!

Пока длилась спасательная операция, у раззявленных дверей лифта на первом этаже скопились соседи, желавшие разъехаться по своим этажам. Перед их изумлённым взором из недр шахты предстала я, пыльная, замусоренная, но счастливая, с пятью котятами на груди.

Они были крошечные, грязные, с гноившимися глазками. Полдня я приводила их в божеский вид, лечила глазки, потом, добыв у соседей большую коробку, устелила её тряпьём и уложила детишек туда. Довольная, вынесла домик к подъезду, благо было уже тепло, и оставила для мамы-кошки, положив ей рядом вкусняшку-колбасу.

Кошка следила за мной из-под ступеней подъезда со страхом и ненавистью. Я самонадеянно подмигнула ей и отошла на почтительное расстояние. Кошка тут же метнулась к коробке, проигнорировав колбасу, залезла к котятам, внимательно обнюхала каждого и вдруг принялась перетаскивать их в зубах по одному в какую-то дыру под ступеньками.

Мне было обидно, конечно, что она не оценила такой уютный домик, но, как говорится, мавр сделал своё дело, мавр может уходить, и я отправилась по своим делам.

Когда же вечером вернулась домой, зашла в подъезд и вызвала лифт, то услышала из шахты всё тот же кошачий писк – всё вернулось на круги своя…
Вот и делай после этого кошкам добро!

Я уже смирилась, что романа с кошками у меня не получится, но прошлой зимой судьба распорядилась иначе.

Я часто гостила на даче у своего любимого. Зима долго была бесснежной, но потом как-то навалило, и мы даже слепили снеговика под сосенкой. Избушка любимого своим забором граничит с лесом, и меня настораживали маленькие частые следы на снегу.

– Кто это к тебе таскается из леса? – волновалась я. – Зайцы, что ли?
– Да это кошки деревенские шляются, они через мой участок бегают иногда, – успокоил любимый.

В окошко, выходящее на соседний дом, в тёплые дни я наблюдала этих кошек. Их была целая стая: одни грелись на солнышке, рассевшись на подоконнике в ряд, как фарфоровые слоники на бабушкином комоде, другие гроздьями свисали с веток яблони, раскинувшись наподобие лемуров. Иногда, чуть приоткрыв окно, я поддразнивала их своим излюбленным способом, имитируя голос Феди, и тогда они, все семеро или сколько их там было, абсолютно синхронно поворачивали головы в мою сторону и дико округляли свои инопланетные глаза.

Изредка какая-нибудь рыжая кошка брела через наш участок, пробираясь по сугробам, осторожно переставляла лапки и была прекрасна, как огненный амурский тигр на снегу. Если я выходила на крыльцо и прохожая кошка меня замечала, она жалобно мявкала, без особой надежды, так, на всякий случай, – мол, сами мы не местные, отстали от поезда, подайте на хлебушек… Сердце моё сжималось, я подзывала её, она осторожно приближалась к крыльцу, я протягивала руку, она принюхивалась, томно изгибалась и начинала тереться об меня и пьяняще урчать. Я приносила ей из дома кусочек колбаски.

Но однажды за этими действиями меня застукал любимый и страшно раскричался на нас с кошкой:
– Наташа, фу! Что ты делаешь? А ты – кыш, брысь отсюда! Пошла прочь!
– Милый, ты что? – удивилась я. – Тебе жалко кусочка колбасы?
– Да, это моя еда! – гневался любимый. – А ты не ведаешь, что творишь! Их нельзя прикармливать, это банда! Завтра все деревенские кошки сбегутся на мой участок. Они будут лазать везде, незаметно проникать в дом, а потом я уеду на гастроли, запру двери, вернусь через неделю, и у печки лежит трупик! Ты этого хочешь?

Объяснения вполне убедительные, но когда к порогу вместе с кошкой стал таскаться маленький смешной котёнок, я давала слабину. Если во двор выходил любимый, мы дружно разбегались в разные стороны, но как только он удалялся, всё начиналось заново.

Занося дрова в дом, любимый в очередной раз засёк меня за подозрительными манипуляциями в холодильнике. Я постаралась быстро-быстро пересечь залу по направлению к сеням.

– Стоять! – скомандовал он. – Что ты там взяла?
– Ничего.
– Как ничего? Я же вижу, ты прячешь за спиной сосиску! Куда ты её понесла?
– Никуда.
– Как никуда? Ты ведь куда-то идёшь!
– Я хочу съесть сосиску на ходу.
– Сырую?
– Не такая уж она и сырая…
– Сядь за стол и ешь!
– Я хочу съесть её на крыльце, там воздух.
– Ты хочешь съесть сырую сосиску во дворе?
– Хорошо, диктатор, вот твоя сосиска, я кладу её обратно в холодильник! Доволен? Но на воздух я всё равно выйду, пусть даже и голодной! – гордо заявила я, пряча в кармане вторую сосиску.

И всё же диктатор оказался прав, через пару дней к крыльцу стали подтягиваться остальные кошки. Я превратилась в бытовую воровку, тайно таскала продукты из холодильника, когда любимый был занят баней или каким-нибудь ремонтом. Банда караулила меня во дворе с раннего утра до глубокой ночи, прячась в разных укрытиях.

Я делила большой кусок на равные части и бросала каждой кошке конкретно, потому что характеры у всех разные, как и расцветка. Более нахальные толкались у моих ног, вставали на задние лапы, а перед ними выхватывали куски. Более робкие опасливо переминались с лапки на лапку на расстоянии, но боялись не меня, а своих подружек, которые кусали их за носы.

По дорожке, ведущей от дома к бане, я уже не могла нормально пройти. При виде меня банда слеталась под ноги, и каждая кошка устраивала своё шоу. Одна бежала на шаг впереди и вечно падала на спину, похотливо извиваясь и преграждая мне путь. Другая струилась змейкой между моих ног, как будто брала курс занятий у Куклачёва. Котёнок без затей прыгал на меня и карабкался вверх по банному халату. Робкая шла на расстоянии и, жалобно мяукая, проникновенно заглядывала в глаза.
Это была группа захвата! А остальные уже сидели на изготовку у самых дверей дома, на лавке, под лавкой.

Кошки атаковали меня, как те, с картинок из интернета: «Наташа, мы хотим есть! Дай колбаски, Наташ! Мы знаем, ты сможешь украсть ещё еды! Ты сможешь украсть вообще всю еду, Наташ, честно!», «Наташа, ты самая красивая! Ты самая добрая, Наташ. Зачем тебе этот жадный мужик, Наташа? Брось его и будь нашей, Наташ. Брось его вообще, Наташ, честно!»

Кошек становилось всё больше, а еды всё меньше, воровать её незаметно было уже невозможно. К тому же диктатор не мог не замечать, что девственные снежные поляны его участка, прежде лишь местами пересечённые тоненькой полоской маленьких кошачьих следов, теперь стали ноздреватыми, и стоптанными по всей площади – живого места не осталось.

Кошки обнаглели настолько, что, стоило мне открыть дверь, как котёнок пулей влетал в сени, а мама-кошка с видом «яжемать» шествовала за ним: «Наташа, я на секундочку, только заберу этого нахала. А заодно посмотрю на ваш интерьер, Наташ. Так, ради любопытства – как люди живут. Хороший интерьер, Наташ, но карпик потрошённый на столе смотрится не очень. На полу он будет выглядеть куда эффектнее, Наташа. Нет, лучше брось его вообще под крыльцо, Наташ, ему место там, честно!»

Всё разом закончилось следующим утром, когда любимый проснулся и, взяв ведро, собрался пойти к колодцу.

Я никогда прежде не слышала, как ревёт Зевс, но в то раннее утро услышала и прямо из постели метнулась в сени, они же – летняя кухня. Зевс в одних трусах и флиске, грозно расставив ноги, стоял посреди кухни с ведром наперевес, на полу валялись останки нашего карпа, а под столом, за табуреткой, по углам жались перепуганные кошки, штук семь или сколько их там было.

Понятия не имею, как они проникли ночью в кухню при закрытой двери!

С тех пор в нашем романе с деревенскими кошками была поставлена жирная точка. И если огненная амурская тигрица, иногда пробегая по нашему снежному участку, притормаживала и заглядывала мне в глаза, я отвечала ей нарочито жёстко: «Давай, продолжай движение! Вам нужно больше рабов, а я вам теперь не Наташа! Я вообще больше не Наташа, честно!»