СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Действующие лица Александр Зацепин: Вся моя жизнь – это 31 июня
Александр Зацепин: Вся моя жизнь – это 31 июня
29.06.2020 16:34
ЗацепинОн совершенно не похож на собственные песни. Композитор Александр Зацепин несколько старомоден, но тем изумительнее всё, что вышло из-под клавиш его рояля. Он совершенно не совпадает с нашими привычными представлениями о гениях. О таких, как он, хочется сказать: эти люди жили во времена, когда ещё была музыка.

– Александр Сергеевич, у вас большая интересная жизнь, в которой случилось много интересного. Но вас прежде всего знают как великолепного кинокомпозитора и сочинителя песен Аллы Пугачёвой. Вы не возражаете, если мы вместе перечитаем некоторые моменты вашей удивительной биографии?
– Это не так просто, предупреждаю вас.

– Тем интереснее, начнём сразу с середины. Для меня загадка, почему вы выбрали консерваторию не в Ленинграде или Москве, а остановились на Алма-Ате.
– А приехать в Москву сразу после армии и показать, что я забыл ноты, – правильно? Прежде чем ехать в Москву, надо попотеть за партой! Такая парта нашлась для меня в Алма-Ате. Потом я там играл художественную гимнастику в Институте физкультуры, то есть аккомпанировал спортсменам. Пока не оказался на киностудии «Казахфильм» в должности музыкального оформителя. Под фильм о машиностроении – бери Бетховена, к ткачихам – Моцарта, но хорошо подходит и Чайковский. А затем на меня обратил внимание первый казахский режиссёр Шакен Айманов. Он снимал свой фильм «Наш милый доктор» и пригласил меня в картину.

Песня из этого фильма «Надо мной небо синее» в исполнении Ермека Серкебаева стала популярной, и скоро её услышал Леонид Гайдай. Мне Нина Гребешкова потом рассказывала. Гайдай только что поругался со своим Богословским, она ему и говорит: «Лёнь, возьми этого молодого композитора Зацепина на свой новый фильм, у тебя же пока нет никого. Смотри, какая песня хорошая». «Хорошая, но мне нужна эксцентрика, а он лирик», – отвечает Гайдай. Но потом он всё-таки меня взял.

– И вы оказались в большом кино у Гайдая? А почему «Песенку о медведях» он не сразу принял? И потом то же повторилось с «Островом Невезения».
– «Остров Невезения» он сразу принял, как это «не сразу»? Он просто долго думал, куда её поставить. В результате придумал эпизод – Миронов поёт на корабле. Это был один из первых советских клипов.

– Но «Песенку о медведях» он всё-таки оценил не сразу?
– Вы сравниваете несравнимое. Над «Кавказской пленницей» работа и у меня, и у Гайдая началась одинаково плохо. Он ходил хмурый, и у меня с музыкой не ладилось. В своё время, ещё работая над «Ы», я ему предлагал поставить песню. Помните, Шурик с Селезнёвой во второй новелле сдают экзамены? И там, где идут под музыку их тени, как раз могла бы звучать песня. Гайдай заупрямился, а потом всё время зудел: «Вот, ты не настоял на своём, а у меня бы песня осталась!» Ругал меня за то, что я его не уговорил.

В «Кавказской пленнице» Леонид Иович решил исправить ошибку, песня была нужна, песню он заказал, я её написал и показываю ему вариант. Пока без слов. Он мелодию утверждает. Дербенёв, с которым мы только начали сотрудничество, сочиняет текст. Песенка называлась, если не ошибаюсь, «Первый день календаря». Гайдай сразу дал её послушать и друзьям, и недругам – каков будет результат? Потом мне говорит: «Знаешь, половина сказала, что песня хорошая, а другая – что она так, средненькая. Надо писать снова».



Я, конечно, расстроился, но раз не получилось – что поделаешь… Уехал в Дом творчества, устроил себе «болдинскую осень», в поте лица написал пять мелодий и, между прочим, среди них ту самую «Песенку о медведях».
А Гайдай уже был в Алуште и вовсю снимал фильм. Послал ему в Крым плёнку с мелодиями и написал, что когда появятся слова – песня может стать шлягером. И что лучше я уже ничего не напишу. А если тебе не нравится, пригласи Арно Бабаджаняна!

– И почему не пригласил?
– А он находился в таком состоянии невесомости, как это у него случалось иногда, недели на две.

– Загулял?
– Именно. И потому ему было плохо всё, что бы я ни делал. Сложный человек. В дальнейшем-то я его узнал, мне и Нина, жена его, говорила: «Саш, ты на него не обижайся: в таком состоянии он обязательно кому-нибудь делает неприятности. Придёт домой – мне делает, а утром извиняется».

Гайдай в письме мне отвечает: «Вроде ничего мелодия, но я думаю, композитор из тебя не получится, лучше приглашу Арно Бабаджаняна».

Зацепин«Сожалею», – отвечаю ему. Пошёл в музыкальный отдел «Мосфильма» с заявлением об уходе из картины. Написал на имя Лукиной – была такая чиновница, Лидия Александровна, которая рулила в те года киномузыкой. Протягиваю заявление. Дама мне в волнении отвечает: «Во-первых, я против, а во-вторых, я так не могу, я должна показать ваше заявление своему начальству – руководителю комедийного отдела Ивану Александровичу Пырьеву». Я и ему показываю письмо Гайдая. Он вспылил: «Как, вы уходите? Мы же вас отметили ещё на «Ы», что вы как раз чувствуете гайдаевскую эксцентрику, его энергетику, почерк… Ну что это такое! Давайте сюда Гайдая! Где Гайдай?» Говорю: «В Алуште снимает». Он – Лукиной: «Вот и командируйте его туда, отправляйте заодно с Дербенёвым, пускай решают этот вопрос на месте». И Пырьев порвал моё заявление.

Приезжаем с Дербенёвым в Алушту, а в гостинице – вся наша «троица» – Трус, Балбес и Бывалый. Уже напевают: «Ля-а… ляля, ляля-а, ляля». Сразу запомнили эту мелодию! Только Гайдай им говорит: «Мне надо, чтобы народ запомнил эту мелодию, а не вы. Запомнил и пел!»

Мы зашли к нему, он – в любимом сумрачном состоянии. И говорит: «А чего вы приехали?» Отвечаю: «Мы хотели уйти с картины, я написал заявление», – и всё рассказываю. Леонид Иович вспыхивает: «А что мне Пырьев, что мне Пырьев?!» Хлопнул дверью и ушёл, оставив нас у себя в номере.

Мы с Дербенёвым переглянулись – ну чего мы будем здесь сидеть? Если не нужна наша песня, то мы здесь лишние. Решили на следующий же день улететь обратно. Но тут приехали сценаристы картины Костюковский и Слободской. Те наши мелодии послушали и сразу запомнили. Лёня Дербенёв срочно родил стихи. Точкой опоры для песни, которую все тут же одобрили, стала земная ось, и мы полетели этот шедевр записывать.

– Маэстро, а Костюковский являлся для Гайдая авторитетом?
– Ну как не прислушаться к сценаристу? Всё-таки он автор. Но песенка и актёрам понравилась. Куда уж Гайдаю было ­деваться – принял! Что до отношений Костюковского и Гайдая – они были нужны друг другу, но даже это не мешало им в очередной раз поругаться. Скажу только, что когда они окончательно порвали отношения после «Бриллиантовой руки», Гайдаю долгое время нечего было снимать.
Но я всё-таки был композитором Гайдая, а не Костюковского. И знаю, что они строили планы на другие фильмы. Однако Гайдай говорил мне: «Саша, ты не в курсе, но то, что они со Слободским мне приносят, – это капустники. Юмора у них много, а сценария как такового и рядом нет».

– Скажите, а после завершения эпопеи с «медведями» Гайдай стал вам доверять? Ведь вы вместе сняли четырнадцать картин.
– Да, после этого фильма он стал доверять. Когда дело касалось музыки, всегда говорил: «Ты лучше знаешь, тебе видней, что нужно и что не нужно». Но это лишь слова. Я понимал, что если покажу музыку, то опять услышу: «Это всё не то. Мы договаривались об одном, а ты сделал всё по-другому».

Спорить с Гайдаем никому в голову не приходило. Кто с ним ругался – тот долго не удерживался. О Костюковском я уже говорил, но ещё с ним постоянно был не в ладах Моргунов, которого после «Пленницы» Гайдай больше не снимал…

Я уже начал рассказ об «Острове Невезения», хочу продолжить. У этой песни всё сложилось сразу: Лёня написал стихи, которые мне понравились, с музыкой я угадал с первого предъявления. Показываю Гайдаю, тот говорит: «Куда я её вставлю? У меня нет лишнего метража. Ты же помнишь, мы планировали только две песни, и обе уже приняты – «Помоги мне» и «Песня про зайцев». Хотел бы, да некуда». Тогда я даю совет: «Помнишь то место, где они плывут на теплоходе? Им там вроде и говорить не о чем. Давай туда вставим».

Песне повезло, у Гайдая было хорошее настроение, и, как вы знаете, Андрей Александрович с ней дебютировал в качестве певца. Безусловно, в этой песне огромная заслуга Миронова как исполнителя. Выдержать на одном дыхании такой темп, сыграть с артистизмом и спеть «в ноль»!.. Дальнейшую музыкальную карьеру он продолжил в роли Остапа Бендера уже у Захарова.

– А почему Гайдай не предложил ему эту роль в своём фильме?
– Ну, Гайдай не мог брать Миронова, сами понимаете…

– И с ним характерами не сошлись?
– Что-то вроде того. Они оба главные. И потом, это другие режиссёры, которые послабее, готовы снимать уже готовых героев. А Гайдай должен был найти своего, нового. Он на эту роль человек двадцать пробовал – ужас сколько, а взял Гомиашвили. И потом в своей обычной манере в нём разочаровался.

– Позвольте вас спросить о фильме «31 июня», для которого вы написали музыку. Налицо какая-то мистика: песни, прозвучавшие в нём, записывались изначально Пугачёвой, в том числе «Ищу тебя», но в фильме её голоса нет.
– Насчёт Пугачёвой – это лишь слухи. Ещё до фильма я показал эту мелодию Алле, просто сыграл на рояле, и ей понравилось. Сказала, что это похоже на мою песню «Куда уходит детство». А потом мы о ней просто забыли. Ничего она не записывала, она больше и не бывала у меня дома.

– А голос Татьяны Анциферовой в этом фильме – ваш выбор?
– Пугачёва у меня петь не стала, а фильм же музыкальный – кого искать, кого брать? Опять помог случай. Приехала ко мне на студию записываться группа из Харькова. Привезли кассету с песнями неизвестной тогда певицы Анциферовой, попросили послушать. По тембру и интонации она мне понравилась. И внешне Татьяна оказалась такая же хрупкая, гибкая, как героиня фильма Мелисента. Я рискнул пригласить её на главную роль и не ошибся – она прекрасно со всем справилась. Потом ещё несколько песен со мной записала очень достойно, не зря же она окончила музыкальное училище. Музыкально-хоровое, как и Пугачёва, и у неё был хорошо поставленный голос, почти как у Аллы. И обе приходили на запись всегда готовые. Никогда не было такого – «ой, я забыла ноты или слова, повторите снова».

Годом позже Анциферова спела «Мишку» на закрытии Олимпиады в Москве. Хотя фактически даже не пела, а лишь присутствовала в паре со Львом Лещенко. Лев Валерьянович тогда её, мягко говоря, аккуратно отжал. Пели-то дуэтом, а на фонограмме слышен он один – как такое может быть?

– Грустно. Талант её так и не развернулся.
– У нас часто такое случается. Вы ведь знаете историю фильма «Красная палатка» Калатозова. Музыку написал я, но в итоге там звучит Эннио Морриконе. Для меня этот фильм мог бы оказаться дверью на Запад, но, как видите, дверь оказалась бутафорской. В принципе, в дураках остались Банионис, я и Калатозов с его новым режиссёрским взглядом. А итальянский продюсер в результате своего блестящего розыгрыша бесплатно получил для съёмок русский ледокол, что ему и требовалось. Впрочем, я на него не сержусь, он с самого начала планировал использовать музыку Морриконе, а я написал свою, и весьма, мне кажется, неплохую. Я уважаю Эннио и не считаю, что он виноват передо мной. Кино есть кино. Я всю жизнь хожу по камням. Привык, что ровных и прямых дорог мне как-то не предлагалось. Если верить в тексты, то это Лёня Дербенёв кинул мне под ноги ухабы…

– Возможно, Леонид Петрович предсказал вам судьбу, нагадав трёх жён в песне «Если б я был султан». Но Бог пошёл дальше – дал вам четвёртую, простите за шутку.
– Это для вас шутка, а для меня… Вот послушайте. Моя третья жена француженка. Познакомились так. У меня в Москве был друг француз, он преподавал у нас в университете французский язык. Жена у него русская. А мне надо было как-то выезжать за границу, я работал с американцами, с этим было очень сложно. И тут друг делает неожиданное предложение – женись на моей сестре! Ни больше ни меньше.

Его сестра Женевьева занималась музыкой, была художником – профессии, очень близкие для меня. И на фотографии мне понравилась. «Даже и не знаю», – отвечаю ему. Она приехала в Москву посмотреть на меня, и её сомнения отпали. Через год мы с Евой поженились. Я написал заявление: «Хочу на три месяца уехать к жене», – получил отказ. Это повторилось, но после третьего «нет» я уже не выдержал, пошёл к начальнику ОВИРа, и он говорит: «Лучше напиши заявление с просьбой выезда на ПМЖ». «Как это? Я не хочу уезжать, у меня здесь дочь, как я могу уехать от неё?» – «Чепуха, ты ничего не теряешь, у тебя будет советский паспорт, ты не станешь эмигрантом, просто будешь жить там, а когда пожелаешь вернуться – подашь заявление в консульство».

Вариант сработал – мне всё сразу разрешили. И как только выпустили, я, проехав на жёлтых «Жигулях» пол-Европы, оказался во Франции. Прожил там четыре года, никаких предложений так и не получил. В итоге вернулся назад, как будто и не уезжал. Не думаю, что кто-нибудь ещё из музыкантов столько раз летал маршрутом Москва – Париж.

– Отчего же? Вы забыли Высоцкого, он летал к Влади, как вы к Женевьеве. Кстати, я вас хотел навести на разговор о Высоцком.
– Вы и навели, спрашивайте.

Зацепин– Собственно, я уже.
– Ну, хорошо, в «Земле Санникова» он планировался на роль Крестовского, которую в итоге исполнил Даль. А ещё раньше планировался Шакуров, и если бы поменьше выпендривался, он бы и сыграл. Когда меня пригласили и я пришёл на картину, у Высоцкого как раз были пробы. Кроме того, он был композитором. На «Мосфильме» уже сделали павильон, выстроили сцену, и на ней работал Володя. Я поднялся на сцену, подошёл и спрашиваю: «Ты что, играешь главную роль?» – «Да». – «И свои песни будешь петь?» – «Конечно. Я уже написал пять песен». – «Не понимаю, а для чего тогда меня пригласили?» – «Ну, я тебе дам одну сцену, ты тоже напишешь». Я отказался и ушёл.

А потом его не утвердили, хотя он уже написал и исполнил песню на все времена, щемящую, – «Кони привередливые». Она должна была войти в фильм, но согласитесь, что это был бы уже другой «Санников». Высоцкого не утвердили, взяли Даля, опять позвонили мне, и я пришёл.

– Песня «Есть только миг», написанная к этому фильму, – о другой жизни, которая оценивается не в благородном металле, а в благородных поступках. Её запела вся страна. А через десять лет вышла разгромная статья, песня была признана упадочнической. Вы уже были за границей, а Леонид Петрович Дербенёв всё правильно понял и заболел. Вы что-нибудь скажете?
– Немного. Когда я взял в руки газету с разгромной статьёй и прочёл её, то понял, что ничего гаже в руках не держал. Я тоже потом расстраивался и переживал очень сильно.

– Неужели не понимали, насколько вы выше этой статьи?
– Понимал. Однако в Союзе композиторов сидели главным образом «танкисты». Хотя кто бы там ни сидел, это моя Родина.

– Но всё-таки Высоцкий был вам друг или не друг?
– Скорее нет. Мы просто знали друг друга, встречались где-то, здоровались… Почему-то люди думают, что я и с троицей Вицин – Никулин – Моргунов каждый день встречался. Да ведь они друг друга годами не видели! Один в театре, другой в цирке, третий где-то снимается…

А Высоцкий певец, конечно, оригинальный, его сразу можно узнать. Как и Пугачёву. В этом он, как мне кажется, нашёл себя. А сейчас включишь радио и не понимаешь, кто поёт. Голоса одинаковые, нет выраженного тембра…

– Как бы вы ни относились к слову «судьба», она постоянно вмешивалась в ваши планы. Скажите, а если бы вам позволили начать всё снова?..
– Знаете, я бы уже не хотел. Если вторую жизнь прожить – ещё неизвестно, какие бури тебя там ждут.

– Спасибо, маэстро, за вашу музыку, песни и интересный рассказ о жизни.
– Благодарю, Игорь, что поговорили со мной, заглядывайте ещё. Если я не в Париже, то всегда готов с вами встретиться.

Расспрашивал
Игорь КИСЕЛЁВ
Фото из личного архива

Опубликовано в №23, июнь 2020 года