Мы должны были тянуть линию электропередач от Усть-Илимской ГЭС. Помните песню: «Усть-Илим на далёкой таёжной реке. Усть-Илим от огней городских вдалеке…» Естественно, в комсомольском десанте все должны быть комсомольцами, но затесался среди нас один несознательный элемент. Пришлось обкому принимать его в пожарном порядке, буквально в день отъезда. Здесь уже не до характеристики – поезд дальнего следования ждать не станет. Но если бы функционеры ознакомились с характеристикой этого претендента на высокое звание комсомольца, они бы его и на пушечный выстрел к отряду не подпустили.

В тот жаркий майский день на перроне собрались все, кому вручили путёвки на ударную стройку, провожающие друзья, официальные лица и родные. Звучали напутственные речи, комсомольские песни. Наконец под бравурный марш поезд отошёл от перрона. Километр за километром, всё дальше и дальше от дома, через всю страну уносил он в тайгу молодёжь, знакомую с романтикой лишь по книгам и кинофильмам.

В специально выделенном нам вагоне давно уже все перезнакомились и распределились по интересам. И вот под гитару из нашего купе на весь вагон понеслась неожиданная залихватская песня: «Чижык-пыжик после пьянки похмелился из Фонтанки. Откачали эту птицу только в Боткинской больнице».

Это на своей семиструнной выдал Ваня, наш сорок пятый стройотрядовец. Сопровождавший нас комсорг схватился за голову. Под звуки гитары неслись такие песни, каких мы никогда и не слышали. Оно и неудивительно: детдомовский мальчишка, когда-то вместе с младшей сестрой брошенный родителями на произвол судьбы, за свою короткую жизнь прошёл через такое, что нам и не снилось. Расстроенный комсорг пытался навести порядок, стыдил Ваню и просил не порочить имя советского комсомольца – мол, он не должен разлагать коллектив песнями с блатным душком. Но кто слушал инструктора?

Впрочем, это только цветочки. Каждый вечер в наше купе набивалось полно народу, и все требовали от Вани ещё и ещё неведомых песен. Стоило парню взять гитару, он сразу преображался. Неслыханные, только появившиеся песни Высоцкого стали для нас откровением. «Вульгарные», не из школьной программы, стихи Есенина тоже были в Ванином репертуаре: «Я не знал, что любовь зараза. Я не знал, что любовь – чума…»

Но вот мы прибыли на место, и потекли напряжённые рабочие будни среди тайги. Были и те, кто, не выдержав первых трудностей, сбежал назад, к мамам под юбку, их имена мы быстро забывали.

Жили в палатке, потом перебрались в вагончики. Так мы с Чижиком – прозвище за ним закрепилось раз и навсегда – вновь оказались соседями. Каждый вечер он без устали пел нам новые и старые песни.

Недалеко от нас в тайге был лагерь, заброшенный в пятидесятые. Наш Чижик добросовестно его обследовал и списал со стен бараков с полсотни талантливых стихов.

Не только работа, но и праздники с комсомольскими концертами были на нашей улице – естественно, с обязательным присутствием руководства стройки. Организаторы концертов старались Ваню и близко к сцене не подпускать. Но прокуренный импровизированный палаточный зал неистово орал:
– Чижика давайте!

В тайге у заматеревшего народа свои законы. И зал стихал лишь тогда, когда Ваня появлялся на деревянной сцене. «Голуби летят над нашей зоной. Голубям преграды нет. Как бы мне хотелось с голубями на свободу вольным улететь…» Не одна скупая слеза была пролита суровыми монтажниками от его песен. Сила, жажда жизни, страдание, разлука, несправедливость судьбы, любовь – всё было в этих зэковских песнях, которые Чижик подбирал на гитаре.

Но он славился не только песнями. Ох, каким ловким и бесшабашным пареньком был Чижик! На высоте сорок метров по опорам да проводам лазал как мартышка. Выговоров за своё «геройство» нахватался, что собака блох.

Нам, комсомольцам шестидесятых, есть что вспомнить. И лежнёвку в тайге делали, и под опоры бетон заливали, и провода натягивали, и мошкару своей кровью поили, и в палатке спали покатом, согревались, прижавшись друг к другу. Всё было.

Пришла суровая зима с морозами за 50 градусов. Однажды нашу бригаду послали на лесовозах за 20 километров на железнодорожную станцию за лесом-кругляком. Вокруг тайга, леса навалом, а нам зачем-то два вагона пригнали нежданно-негаданно, наверное, по ошибке. Но надо было этот «подарок» быстро разгрузить, чтобы вагоны не простаивали.

Чижику полагалось ехать с другой бригадой на трассу, натягивать провода на опоры ЛЭП. Да от судьбы разве уйдёшь! Проспал у какой-то комсомолки, вот и поехал с нами, лишние руки не помешают. Лихо подскочили к вагонам, подрубили крайние стойки, а верх и не думает падать. Не успели и головы почесать, как Чижик с верёвкой уже подобрался к средней стойке, но набросить не успел – она сама обломилась. Вмиг брёвна похоронили его под собой.

В жестокий февральский мороз занесли мы на руках гроб Чижика на поросшую высокими елями сопку рядом с Илимским кладбищем. Сестрёнка из детдома вместе с воспитательницей на похороны прилетела. И обе вместе с нами пили спирт, чтобы как-то согреться на жестоком морозе.

Ребята сварили скромный обелиск со звёздочкой. Вместо калитки – скрипичный ключ, а на оградке с четырёх сторон красовались гитары из металла.