– Нелли, ваша русско-армянская семья вынуждена была бежать в российскую столицу из Тбилиси, когда там начались этнические конфликты. Вам тогда было четырнадцать. Как вас приняла Москва?
– Здесь всё было другое. Всё! Мы приехали в 1994-м, вы наверняка помните, что это за время. Москва порадовала тем, что из крана текла горячая вода, в магазине продавались продукты, ходил транспорт, работало метро… В Тбилиси мы отвыкли от такой жизни. Там вообще было страшно спускаться в подземку, во всём городе постоянно выключали свет, и существовал риск остаться под землёй в замершем вагоне. Поэтому мы ходили пешком. То есть в России было много приятных моментов. Но вместе с тем… Я помню свои первые минуты в Москве. Приехала на поезде, вышла из вагона с ощущением, что вот сейчас начнётся новая удивительная жизнь… Теперь-то мне понятно, что на перроне столичного вокзала останавливаться нельзя, тебя снесут, ведь все спешат. А я остановилась – решила вдохнуть воздух новой жизни, немного оглядеться… И меня снесли! (Смеётся.) Но это ладно. Меня поразило, что человек, который буквально сбил меня с ног, даже не обернулся. Вот таким оказалось моё первое впечатление о Москве, о её темпе, о том, как здесь живут люди.

– После такого можно невзлюбить город.
– Нет, я его очень люблю, очень. Но первые два года в Москве каждый вечер плакала, не могла смириться с мыслью, что это навсегда. И не потому, что меня обижали, нет. У меня появились друзья буквально на следующий же день. Я была очень общительная, не пугливая, поэтому быстро обрастала знакомыми, особенно когда пошла здесь в школу. Образовалась своя крепкая компания, нам было интересно друг с другом. Но вечерами я тосковала по прежней жизни. Лишь спустя два года поняла, что Москва – мой город. Поняла, когда полетела в Тбилиси на свадьбу к подруге. Родители меня, 16-летнюю, впервые отпустили одну в такую поездку. Это выглядело как свидетельство, что теперь я взрослая. Больше недели провела в Тбилиси, а когда возвращалась в Москву, в самолёте опять заплакала. Но это были уже другие слёзы. Слёзы радости, потому что я поймала себя на мысли, что возвращаюсь домой.

– А что для вас Тбилиси?
– Этот город мне тоже бесконечно дорог, хотя я застала там очень непростые времена, была свидетельницей неприятных событий. Там я узнала, что такое настоящая беда, и испытала первое сильное разочарование в людях. Взрослела в такой атмосфере. Но вместе с тем о Тбилиси у меня остались светлые воспоминания, связанные с периодом детства, такого солнечного, такого радостного! Моё детство прошло в любви. Дети в Грузии – боги, вне зависимости от национальности, от того, свой или чужой, знакомый или незнакомый. Поэтому мы никогда не боялись оказаться в чужом месте, с незнакомыми людьми. Дети там избалованы любовью.

– Вы всегда хотели стать актрисой?
– В подростковом возрасте возникали мысли по поводу журналистики, ещё в Тбилиси этим грезила. Потом приехала в Москву и поняла, что не знаю русского языка в достаточной степени, чтобы дерзать на этом поприще. Мне было очень стыдно. Пришлось подтягивать грамматику. В принципе, я могла бы попробовать – трёх школьных лет до поступления вполне хватило бы, чтобы восполнить пробел. Но я к тому времени увлеклась театром и ни о чём другом думать уже не могла. Кстати, чтобы состояться в актёрской профессии, мне тоже пришлось серьёзно заниматься языком, только на этот раз уже не грамматикой, а произношением. Интересная, надо сказать, получилась история.

– Расскажите.
– У меня был сильный грузинский акцент. Я это поняла, только когда поступила во ВГИК. Педагог по речи сказала, что говорю я чудовищно, что такой акцент практически неисправим, следовательно, в театре мне делать нечего. Но я поставила перед собой цель научиться говорить по-русски безукоризненно чисто. На это ушло два года упорной ежедневной работы. Победу я торжествовала на третьем курсе. Нужно было подготовить чтецкую программу – как раз задание педагога по речи. Я взяла отрывок из повести Нодара Думбадзе «Закон вечности». У меня была задача перемежать чистую русскую речь, когда я говорила за автора, с русской, но с грузинским акцентом, когда говорила за персонажей. Я жонглировала этими двумя вариантами, и это у меня очень хорошо получалось. Больше про акцент мне никто не говорил. И это была моя личная победа.

– Раз хотели стать журналистом, значит, вы человек пишущий?
– Нет. Больше говорящий. (Смеётся.) Я почему-то представляла себе именно вот жанр интервью. Не телешоу, когда вокруг люди, а спокойный разговор, погружение в человека… Пожалуй, в нашей семье пока один пишущий человек – Ия, моя дочь. Ей девять с половиной, и она сочиняет стихи, для её возраста, я считаю, очень неплохие. Ещё хорошо рисует и учится играть на скрипке.

– Насчёт скрипки – это её желание или родителей?
– Её. В пять лет Ия сама потребовала, чтобы я отвела её на скрипку. Она, конечно, не понимала, что её ждёт. Сказала: мне нравится звучание инструмента, оно волшебное. И всё. Такая была мотивация. Мы, родители, специально на скрипку дочь не ориентировали. О музыке говорили, но, поскольку я сама оканчивала музыкальную школу по классу фортепьяно, то, естественно, Ию вела в этом направлении. Однако она не заинтересовалась. Нам даже пришлось отдать пианино, потому что дочь к нему не подходила. Отдали моим племянницам, которые тогда тоже пошли в музыкальную школу, как раз на фортепьяно. Купили Ие скрипку. Правда, пианино потом снова купили.

– Для подрастающего младшего Игнатия?
– Он считает, что да. (Смеётся.) Пришлось так обозначить. Потому что Игнатий тоже требовал скрипку. Но он мальчишка, которому всего четвёртый год, и я не могла дать ему в руки довольно хрупкий инструмент. Поэтому когда у дочки в музыкальной школе начался этап второго инструмента, а это фортепьяно, то мы его купили. Пришлось официально объявить Игнатию: это тебе. Теперь когда он видит, что кто-нибудь из членов семьи приближается к инструменту, напоминает: «Это моё пианино, у меня спрашивайте!» (Смеётся.)

– А научиться играть хочет?
– Естественно, Игнатий к инструменту питает интерес, он вообще музыкальный мальчик, и я думаю, в будущем году мы начнём фортепьяно потихонечку осваивать.



– Сегодня многие родители, сами выросшие на книгах, озабочены тем, что дети утратили интерес к чтению. Важно ли пробуждать этот интерес, или такой необходимости в нынешнем мире уже нет?
– Мне кажется, очень важно. Чтение развивает фантазию, даёт пищу уму и обогащает душу, делает её особенно чуткой. Компьютерные игры этого точно дать не могут. То, что дети сегодня мало читают, – плохо, но, я думаю, это дело поправимое. Вот у моего мужа есть сын Андрей от первого брака. Он, как правило, проводит с нами все праздники и каникулы. Помню, несколько лет назад в летние месяцы Андрею нужно было много прочитать – его мама перед нашим отъездом дала длинный список литературы, школьное задание. А он читать не хотел. И я его понимала: солнце, море… Мы всегда где-нибудь на берегу моря в такие месяцы. А меня в детстве папа усаживал за стол напротив себя – и мы вместе читали, каждый свою книгу. Папа так делал не для того, чтобы заставить меня читать. Нет, читать я всегда любила. Просто тогда в Тбилиси отключали электричество, свечи приходилось экономить, вечером мы зажигали одну свечку и при её свете читали. В моей памяти это осталось как нечто очень важное и дорогое. Вот и с Андреем я решила тоже вместе читать. Днём укладывала младших спать, в доме воцарялась тишина, и мы с Андрюшей усаживались на один диван – каждый со своей книгой. Сначала у него был спортивный интерес: он следил, сколько страниц я успеваю прочитать, и пытался за мной угнаться. Но в какой-то момент сам увлёкся, погрузился в историю. Кажется, это был «Кортик», книжка, которая его по-настоящему увлекла. И Андрей уже не страницы подсчитывал, а просто читал, обо всём забыв. Считаю, очень важно, чтобы ребёнок попал в свой интерес, встретился с книгой, которую сам захотел бы прочитать. Сейчас я стараюсь поспособствовать, чтобы такая встреча случилась и у моих детей, чтобы они нашли именно свою книгу. А после неё придут и другие.

– Ия учится в четвёртом классе. Какие книги её увлекают?
– Вот ей на лето в школе тоже давали список литературы. Конечно, я ей книги из этого списка подсовывала, но не настаивала, чтобы она читала только их. Хотела понять, что же дочери по-настоящему интересно. Например, её увлекли «Легенды и мифы Древней Греции» Николая Куна. Но мне пришлось отвлечь её от этой книги, потому что лето заканчивалось и нужно было всё-таки взяться за то, что учитель велел прочитать. Ия пыталась протестовать: «Мамочка, мне же интересно!» – «Понимаю, но ты обязательно прочитаешь её позже, она есть в школьной программе для более старшего возраста». Самое удивительное, что я тоже прочла эту книгу раньше, чем её начали проходить. В ней, помню, не было картинок, но мне очень нравились сами легенды и мифы. И настолько они меня завлекли, что я решила писать продолжение этих историй. Стала писать. Конечно, мне хотелось, чтобы мои фантазии кто-нибудь прочитал, но близким показать не решилась. А я в детстве была такой… маленький мистификатор. (Смеётся.) В общем, я писала и засовывала эти свои литературные творения на тему мифов Древней Греции – в почтовый ящик незнакомым людям, что жили в соседнем доме. Не знаю, были те мои письма прочитаны или нет… (Смеётся.)

– Ие уже десятый год, наступает сложный возраст.
– Это правда. Да и сейчас возраст странный, когда она ещё ребёнок, но одновременно и не совсем ребёнок. Наверное, Ие тоже сложно со всем этим справляться, а мне… Ну очень трудно. Потому что я не могу понять новых границ нашего общения, той степени свободы, которую должна ей теперь давать. Иногда мне бывает просто очень страшно. Раньше ведь казалось, что мы живём в защищённом мире, но ситуация изменилась. И я тоже изменилась.



– Теперь и во двор ребёнка не выпустишь.
– Вы знаете, я уже в шесть лет всё делала сама – сама добиралась до школы, сама – из школы… Вы правы, сейчас времена пришли другие, тревожные. Но всё равно нужно ребёнку в этом возрасте давать возможность ощутить ответственность – то есть нужно предоставлять свободу. Но – каким образом? Сейчас очень трудно определить форму и степень этой свободы, чтобы она пошла на пользу, а не навредила. Я уверена, что все родители в любые времена проходят через такие метания и сомнения, и это надо как-то пережить. А потом начнётся ещё более сложный переходный возраст. И главное, время летит очень быстро, все эти переходы происходят стремительно. Мне казалось, что младший сын только-только родился, а ему уже скоро четыре года!

– Для ваших детей кто больший авторитет – папа или мама? Кого с первого раза слушаются, а кого – со второго?
– У нас как-то, слава богу, здесь всё равнозначно. Просто есть сферы, где, безусловно, крайнее слово за папой (актёр Александр Гришин. – Ред.), и есть, где крайнее слово за мамой. Мы с мужем делим сферы влияния, скажем так. (Смеётся.)



– Вы с Александром очень занятые люди – у вас то съёмки в разных концах страны, то гастроли, не говоря уже о репетициях и спектаклях в родном Молодёжном театре. Александр даёт актёрские мастер-классы даже в Ашхабаде. Кто с детьми остаётся?
– Помогают бабушка и дедушка. Мои родители. И Сашина мама помогала, но, к сожалению, её уже нет с нами. И няня у нас есть. Воспитанием, конечно, занимаемся мы с мужем. Во всяком случае, прилагаем к этому все усилия. Да, наша профессия предполагает много перемещений, но мы стараемся согласовывать занятость так, чтобы один родитель всегда был рядом с детьми, оставался дома, а няня – в помощь. Случается, конечно, вдвоём отправляться в разные концы: я – в Находку, Саша – в Ашхабад, но такие ситуации редки, мы стараемся их избегать.

– Александр вырос в деревне. В одном интервью даже признавался, что умеет доить корову. Строгий ли он родитель? Ведь известно, что в деревнях детей воспитывают жёстко.
– Он старается быть строгим, но я бы не сказала, что у него это хорошо получается. (Смеётся.) Саша очень любит детей, он в них растворяется. Ему сложно быть строгим. Я строже, мне кажется. Всё-таки стараюсь держать одну линию, а Саша сначала строгий, а в следующую минуту… размяк. Но он очень много с детьми разговаривает. Любое своё требование, к ним обращённое, тем более категорическое, всегда очень подробно объясняет.

– В какие моменты между вами и мужем может вылететь искра?
– Споры имеете в виду? Мы спорим исключительно по творческим вопросам. Как ни странно, нам с Сашей оказалось сложно работать вместе. Потому что у каждого своё видение творческого процесса, в котором участвуем, своей роли в нём, и каждый очень остро на этот счёт высказывается. Тут важно, чтобы мы совпали, но если наши мнения не совпадают, а это случается часто, – то тут уж!.. (Смеётся.) Никто не уступает. Такой спор, если он стал уж очень горячим, мы можем просто остановить и какое-то время не говорить на эту тему. И, скорее всего, к спору уже не вернёмся. Почему? Ну, мы же артисты, нам проще – есть режиссёр, который нас всегда рассудит. Мы сколько угодно можем спорить, но последнее слово всегда за режиссёром. А мы просто выплёскиваем эмоции. (Смеётся.)