– Владимир, как себя чувствуете?
– Знаете, в этом положении, когда уже не сильно болит нога, есть своя прелесть. Ведь столько внимания получаешь, что это начинает нравиться. И вовсе не потому, что раньше его не получал. Просто в стремительном беге жизни не обращаешь на это такого пристального внимания. Когда по жизни мчишься, как в скором поезде, не успеваешь заметить красивые пейзажи за окном, а только думаешь, когда же следующая остановка. Но когда садишься в медленный поезд или машину, можешь насладиться тем, что являет собою жизнь за окнами. Как-то раз с Колей Басковым мы ездили с гастролями по Америке на машине. Вот эти длинные-длинные американские автомобили, где можно лежать, сидеть, пить, есть, спать… Я тогда понял эту прелесть – как удобно ехать полулёжа, неспешно, останавливаясь по своему желанию, и по пути рассматривать страну. Остановились, заправились, зашли в магазинчик или кафе. Вот сейчас чувствую себя так, будто в такой машине еду. И ещё подумал сегодня: господи, как же давно я не произносил два слова – «моя семья» – с таким удовольствием, с гордостью и нежностью. Как же я люблю, оказывается, свою семью! Как же она меня любит! В жизни всякое бывало – и потеря работы, и потеря друзей, но такого положения, в котором сейчас нахожусь, не припомню. Семья быстро перестроилась под меня, перестроился весь быт в нашем доме под Сергиевым Посадом.

– А кто сейчас ваша семья?
– Те, кто рядом. Жена Людмила, а ещё моя сестра Валентина с мужем, которые переехали сюда несколько лет назад, чтобы помогать ухаживать за нашей мамой. Моя семья – это также кошки и собаки, огромные алабаи… Как только я сажусь во дворе, рядом сразу оказываются они. Все бегут ко мне, включая кур. И все уделяют мне внимание. И хотя дочка давно живёт с мужем во Франции, мы с ней каждый день общаемся по видеоконференции. Признаться, раньше так часто не разговаривали, и в этом моя вина, потому что было некогда. Я просто работал. Но, понимаете, если бы не работал, то мы бы сейчас не наслаждались жизнью в собственном доме, не играли в лото под абажуром. Мы бы мучились, складывали наши пенсии и думали, как прожить.

– Владимир, ваша публичность влияет на общение с родственниками?
– У меня родственники разные по культуре. Французские родственники моей дочери, наверное, представляют меня персоной уровня премьер-министра. Они с таким пиететом ко мне относятся, что, когда мы приезжаем с Людой, сидят, молчат и просто смотрят, как мы общаемся. В ближнем кругу ко мне обращаются по-домашнему: жена называет Вовчиком, сестра – Вовой, племянница – дядей Володей. Это говорит о том, что они ко мне относятся как к живому человеку. Я очень признателен жене, с которой мы уже сорок два года вместе и прошли огонь, воду и медные трубы.



– Вы не потеряли в себе того деревенского парня из Орловской области?
– Нет, я этого никогда не потеряю. Страстно держусь за своё прошлое. Например, в доме сестры моими фотографиями увешаны стены. А у меня дома на видных местах нет ни одной собственной фотографии. Почему? Это сужает пространство жизни. Я сам и моя жена никогда не хотели относиться к Березину только как к телевизионному ведущему или известному артисту эстрады. В душе я сохраняю ощущение счастливого деревенского детства. Это увеличивает спектр радости. Я себя научил относиться с лёгкой иронией к собственному образу. Есть образ – «Владимир Березин», а есть Володя Березин. И вот теперь, когда жизнь почти описала круг в триста шестьдесят градусов, я снова здесь, в сельской местности. Устроил себе гнездо, чем-то похожее на ту деревню в Орловской области, где родился и вырос. Когда привёз сюда тётушку, которая меня воспитывала, она воскликнула: «Прямо как наша деревня!»

– Но популярность – это хорошо?
– К этому я научился относиться спокойно и с благодарностью. Однажды иду по улице, замечаю, что женщина внимательно смотрит. Улыбаюсь, думаю, сейчас скажет: «Здравствуйте!» Прохожу мимо – она провожает меня взглядом и вдруг произносит: «По-о-о-одумаешь!» Как-то раз выхожу из магазина, две девочки бегут: «Ой, извините! Вы могли бы автограф дать?» «Да, пожалуйста. Что бы вы хотели, чтобы я написал?» А они мне: «Тане и Наташе от Петра Марченко». Тоже телеведущий, если знаете. И я написал: «С любовью, Пётр Марченко». И ещё многие считали, что мы с певцом Ярославом Евдокимовым похожи друг на друга. Однажды я был в Сочи на фестивале «Кинотавр». Мы с друзьями не могли попасть на пляж, ворота оказались закрыты. Вдруг одна из смотрительниц, увидев меня, подбегает, открывает замок: «Пожалуйста, проходите, мой дорогой! Как же мне нравится, как вы поёте, Славочка!» Я пошутил: «Знаете, я ещё и танцую». Она говорит: «Как вы танцуете, я не видела, но как же хорошо вы поёте вот это – «колодец, колодец, дай воды напиться». Когда выходил с пляжа, она уже попросила прощения: «Ну вы так похожи! Так люблю Славочку Евдокимова!» Я ответил: «Ну что ж, у вас очень хороший вкус». Так что к узнаваемости отношусь с юмором.

– У вас не было момента, когда вам предлагали, а может быть, самому хотелось что-нибудь сыграть на сцене как актёр?
– Часто предлагают сыграть в театральных антрепризах. Но не соглашаюсь, потому что всё-таки это разные профессии. Я весьма серьёзно отношусь к любому делу, которым занимаюсь. Когда предлагают преподавать в Институте современного искусства, тоже отказываюсь. Удивляются: «Почему? Разве вам нечего рассказать?» Есть, причём очень много. Но у меня к делу такое серьёзное отношение, какого сегодня, наверное, уже не встретишь. И если займусь преподаванием, то перестану работать на экране, на сцене. Получается, я должен себя раздробить. Ведь нужно делать одно дело, только так хорошо, как другие не смогут.

– Это сложно – владеть залом, когда на сцене ты один?
– Мне – нет. Когда-то Алла Пугачёва сказала: «Когда выходишь на сцену, то надо знать, что хочешь сказать, с чем ты выходишь. Не просто спеть песню и уйти, а оставить некое послание». Что, собственно, она всегда и делала. Я не соглашаюсь участвовать в чём попало, когда мне попросту неинтересно. Отказываюсь приблизительно в таких выражениях: «Нет, это очень высокий уровень, не дотягиваю». Я ведь не могу сказать: «Ну, знаете, это какой-то балаган». Приходится отказываться прилично. Зачем обижать людей? Я иду только к тому залу, который ко мне хорошо относится.

– А были моменты, когда на сцене вы понимали, что всё идёт не так и надо спасать ситуацию?
– К сожалению, в последнее время только тем и занимаюсь, что спасаю ситуацию. Ведь уровень профессионализма в нашем деле резко понизился. На мой взгляд, сегодня мало хороших сценаристов концертов. Мало осталось и режиссёров, которые могут тебя вписать в это пространство, помочь тебе, поднять тебя. Всё стало примитивным! Один человек, чьё мнение ценю, сказал: «Какой бы вечер вы ни вели, вы всегда это превращаете почти в свой бенефис». Я предположил, что, наверное, это плохо. Он возразил: «Нет-нет, это вы научились создавать настроение так, что самый обычный концерт превращается в спектакль хорошего театра». И тогда я сказал себе: как бы трудно ни было, держи вот такую планку. Потому что, простите за самонадеянность, это и является искусством. А ведь иначе что мне делать? Тридцать лет я положил на то, чтобы самый незатейливый текст прочитать на высочайшем уровне.



– Но всё-таки, Владимир, случались казусы?
– Конечно. Когда это зависело от меня, казусов не было, потому что я очень серьёзно морально-психологически готовлюсь. Вот представьте: Кремлёвский дворец, юбилей одного из крупнейших подразделений ракетных войск стратегического назначения. В 1990-е годы встал вопрос о сокращении этих войск. Это решалось на уровне президента – быть или не быть. И вот юбилей. Люди готовились, потому что прекрасно понимали, как важно произвести впечатление на главу государства. Ведь можно в театрализованном представлении показать историю этих войск и спасти положение. Какое счастье, что спасли! И я шутя теперь говорю, что тоже приложил к этому руку. Репетировали почти неделю, приезжали ночью после всех мероприятий, каждый нюанс отрабатывали. Мы читали сопровождение под кадры хроники, чтобы всё совпало секунда в секунду. И вот в зале президент, председатель правительства, министр обороны… Все сидят в первом ряду. По сценарию я говорю: «Мы хотели бы поприветствовать всех военачальников, просим внимания. Первым приветствуем министра обороны, генерала армии Сергеева». Девушки должны были вынести ему цветы, а я – объявить: «Примите этот букет в знак благодарности». Проходит секунда, две, три, четыре, пять… Никаких цветов. Я говорю: «Дорогие друзья, наверное, мы не поприветствовали достойным образом. Давайте я поторжественнее объявлю: министр обороны Российской Федерации, главнокомандующий войсками, генерал армии Сергеев». Он опять встаёт. Цветы не выносят. Я говорю: «Дорогие друзья! Очень вас прошу, давайте ещё раз поаплодируем». Но цветы не выносят. И тогда произношу: «Дорогие друзья! В этом деле мы должны разобраться. Сейчас для вас споёт Олег Газманов, а мы пойдём и выясним, что произошло». Олег начинает петь. Заходим за кулисы. Там все в полуобмороке – катастрофа, режиссёр собирается застрелиться. Что же произошло? Ведь отрепетировали все нюансы. Не учли одного: когда появляются президент и глава правительства, за кулисами работает Федеральная служба охраны, которая перекрывает всё. И на сцену разрешено выходить только артистам по списку. А сотрудники ФСО – это роботы: им сказали «нельзя» – значит всё. Я-то как ведущий могу ходить. Артист тоже проходит только в определённую кулису. А девочку, которая берёт букет и пытается через сцену спуститься в зал, не пускают, потому что её в списке нет. И что делать? Три раза подняли с места генерала! Вдруг мне приходит мысль, говорю: «А давайте моя соведущая Ангелина Вовк преподнесёт цветы министру обороны». Лина спрашивает: «А где он сидит? Не вижу». Показываю из-за кулис. И вдруг замечаю, что рядом сидит его супруга. Я представил положение: выходит Ангелина, дарит цветы, а рядом жена генерала. Тогда придумал так: Лина идёт с букетом медленно, я тоже выбегаю с цветами, и мы вместе подходим к этой паре. Вовк дарит цветы министру, я – его супруге. В микрофон я сказал: «Вот что значит дисциплина: ракета без приказа не может взлететь!» Шквал аплодисментов. Кстати, с ФСО был ещё один случай. Выступали в Сочи. В зале президент Медведев с супругой. Выступает Дима Хворостовский. И вдруг микрофон перестал работать. Дима продолжил петь без микрофона. Позже я узнал, что в месте, где находятся охраняемые лица, ставят эфирные глушилки. Отныне на таких концертах прошу включить мне шнуровой микрофон, чтобы не возникало недоразумений.

– У вас были моменты, когда приходилось обращаться к сильным мира сего? Есть легенда, что именно супруга президента Ельцина, увидев вас в Свердловске по телевизору, посоветовала пригласить на Российское телевидение, где у вас появилась официальная должность – главный диктор.
– Да, это правда. Помню времена, когда сильные мира сего не находились на такой большой дистанции, как сегодня. Я мог запросто поговорить с Борисом Николаевичем, Наиной Иосифовной, Владимиром Владимировичем, Юрием Михайловичем Лужковым… Но не просил ничего для себя, только для других. Помню, Лужков меня спросил: «А вы где живёте?» «В хрущёвке в Кузьминках». Он удивился: «А почему не переезжаешь?» Говорю: «Юрий Михайлович, я не олигарх». И он посодействовал нашему обмену, мы стали жить на Шаболовке. А просить для других меня научил великий Махмуд Эсамбаев, который говорил: «Я добрый. Если бы был девушкой, всё время рожал бы». Он же тридцать семь лет был депутатом Верховного Совета, привык помогать: из тюрьмы вытащить, выбить квартиру, прописку, звание, устроить на работу…

– Владимир, а интриги на телевидении вас коснулись?
– Был в моей жизни серьёзный момент, когда даже пришлось уйти с телевидения. Хотя раньше я не понимал, что ЦТ – тот же Большой театр. Ещё в первый год работы в Москве испытал шок, узнав, что за моей спиной коллега обсуждала меня как профессионала: «Он ничего не умеет делать, он не журналист». Я тогда впервые понял, что такое интриги. За что меня так? Я столько работал, мне некогда было интриговать. Вёл такое количество передач, что сейчас столько бы не выдержал. А спустя несколько лет нужно было продлевать контракт, и телепродюсер сказал: «Идите к генеральному, просите, чтобы вас оставили в штате». Тогда я ответил: «Я не буду проситься в компанию, которая благодаря мне и другим людям стала общегосударственной в 1993 году». Ведь я был одним из нескольких человек, которые в октябре 1993 года в эфире государственной компании с девяти вечера до девяти утра вещали новости на весь мир. Данный случай меня обидел… Но сейчас я хорошо себя чувствую, востребован, больше зарабатываю и притом свободен, мне никто ничего не может отменить. Это круто – осознавать, что тебя любят зрители всех каналов, что я им интересен. Ко мне с уважением относятся на «России 1», Первом канале, на НТВ. Оглядываясь назад, могу сказать, что благодарен судьбе за то, что произошло. Меня это заставляет держать планку.

– Как вы относитесь к себе на экране, сочетанию голоса и изображения?
– До сих пор отношусь к своему образу с лёгким раздражением. И к своему голосу отношусь без удовольствия. Я всегда представляю себя другим, нежели мой образ на экране. Когда сам себя слышу, запоминаю, что следовало бы изменить в лучшую сторону. Не представляю людей, которым нравится всё, что они делают. Телевидение – это миг, там уже ничего не переделаешь, как в спектакле. Я стал опытнее и, наверное, чуть мудрее. Коллеги часто говорят, что завидуют мне. Ведь у меня нет начальства, которое может отчитать, никто не может сказать: «Ты больше не работаешь». Вот почему мне так легко говорить, что в кругу семьи я просто Володя. А на экране – Владимир Березин.