После праздников наступает тишина и возникает сожаление, что всё закончилось. Вспоминаешь эти дни, волхвов с бумажными бородами и пастухов в старых бабушкиных платках, как самое драгоценное. И скучаешь по недавнему прошлому, которого уже не догнать. Как хорошо, что наши далёкие предки приняли православие. Ведь, кроме того что православие истинно, оно ещё очень красиво и по-детски радостно. Наверное, руководствуясь этими соображениями, они и отдали ему предпочтение.

С такой же грустью, как об очень хорошем, но безвозвратно ушедшем, вспоминаю и своё рукоположение в священство. Рукополагали меня в Крещенский сочельник в центральном храме митрополии. Было очень холодно. После литургии настоятель кафедрального собора принялся освящать воду. В боковом приделе приготовили огромные ёмкости. Я стоял рядом с настоятелем, следил за процессом освящения и ничего не понимал. Мне ещё нужно было прийти в себя после потрясения, случившегося в момент рукоположения. В памяти остались только громкое чтение молитв и огромная очередь людей с банками и бидонами в руках.

Ночью владыка вновь возглавил служение литургии и повёл народ на иордань. Раньше воду на Крещение освящали в открытом водоёме, но сегодня иорданью считается и бак с водой, выставленный на свежий воздух. Люди двинулись из храма за священниками, а на улице минус тридцать.

Все ушли, а я остался – как на грех, не подумал заранее о подходящей одежде. Другие отцы утеплились и, когда владыка выходил из Царских врат, слаженно выдвинулись за ним. Владыка шёл впереди, а по бокам веером в своих фелонях, словно огромные птицы, плыли священники. Они отправлялись в лютый холод, а их ход напоминало рыцарскую атаку с копьями наперевес. Воинство Христово. Это было так прекрасно, что всё во мне возликовало, ведь теперь я тоже частичка воинства.

В те годы уже набирала обороты новая традиция – окунаться в ледяную воду на Крещение. Однажды утром, когда спешил в храм на очередное великое освящение, вспомнил рассказ приятеля. Он шофёр, возит большого чиновника. Годом ранее к его шефу приезжал друг из Москвы – такой же ответственный товарищ.

– Приехал друг как раз на Крещение, – рассказывал приятель. – Везу их 19 января, в машине тепло. Сидят на заднем сиденье, коньячок попивают, беседуют. Вдруг шеф спохватился и кричит мне:
– Ваня, где-то здесь должен быть источник, а рядом купальня! Помню, я ещё подписывал разрешение на установку.
– Зачем тебе купальня в такой мороз? – поинтересовался друг.
– А затем, что сегодня Крещение, – объясняет шеф. – Ночью здесь было столпотворение желающих нырнуть. А сейчас наверняка никого.
– На что намекаешь? – заподозрил неладное москвич.
– Ты крещёный, православный? В Бога веруешь?
– Крещёный, – признался друг. – В Бога, правда, не очень верю, но сочувствую. С верой вот никак не могу определиться, не могу выбрать между православными и католиками. Мне у последних больше нравится. У них на службе сидеть можно.
– Раз сочувствуешь, значит, человек ты ещё не потерянный, – ободрил шеф своего приятеля. – А определиться с верой мы тебе сейчас поможем. Сегодня православные в прорубь окунаются, обычай у нас такой. А тебя в прорубь не тянет?

Пока москвич ломал голову, начальник наполнил рюмки.

– Ты мне друг? – перешёл шеф в решительное наступление.
– Какой вопрос!
– Тогда в прорубь! Ваня, давай к источнику.

К источнику ближе чем на 150 метров я подъехать не смог. Пассажиры, опрокинув ещё грамм по сто, принялись раздеваться.

– Мужики, – говорю им, – далековато до купальни. Хоть бы дублёночки накинули.
– Ваня, для чистоты эксперимента – в одних трусах, – категорически заявил шеф, и друзья решительно побежали по снегу.

Через несколько минут двое заиндевевших мужчин, с которых напрочь слетел хмель, уже не бежали, а летели назад. Всё-таки 150 метров в одних трусах, когда минус 25 и только что из проруби, – это много. Даже очень много.

Бегут начальники, волосы заледенели, на головах образовались такие оригинальные ледяные ирокезы, что и лучшим московским стилистам их не повторить – природа вне конкуренции. Подбежав к машине и на ходу стянув трусы, чиновники принялись заворачиваться в дублёнки. Покачивая сосульками на головах и клацая зубами, экспериментаторы припадали к бутылке и постепенно приходили в сознание.

Разомлев от печки и спиртного, шеф спросил друга:
– Ну, теперь-то ты понял, почему князь Владимир выбрал православие?
– Да-а-а… – протянул согревшийся москвич. – Православие – это такой…

Он защёлкал в восхищении пальцами, пытаясь подобрать нужное определение. Наконец нашёл:
– …это такой драйв!

Утром около собора при скоплении верующих снова освящается иордань – вода в огромной ёмкости, сваренной из сверкающей на солнце нержавейки. На улице градусов на десять теплее, чем ночью, но всё равно холодно. Я поискал в алтаре и нашёл чью-то скуфейку малинового цвета. Натянул на макушку и пристроился к шеренге священников по левую руку от настоятеля.

Тот посмотрел сперва на меня, потом на мой головной убор, но ничего не сказал. Тогда ношение цветной скуфьи являлось наградой священнику, и получалось, что я как бы дерзнул наградить самого себя. Но своей скуфьи у меня ещё не было, потому ко мне отнеслись с пониманием. Пока шло освящение, я шепнул стоявшему рядом батюшке:
– Что я должен делать?
– Молись, отец. И всё повторяй за настоятелем. Он крестится, и ты крестись. Он кланяется – и ты.

Я так и делал.

После каждого погружения креста в воду под него подставляется сосуд, собирается стекающая вода. И так все три раза. Потом настоятель снимает с себя митру и, несмотря на мороз, с воодушевлением умывается ледяной влагой, обильно поливая сверху свою лысину. Мне и без того холодно, а ещё я представил себя обливающимся на морозе ледяной водой. И вспомнил вопрос Ваниного шефа: «Ты понял, почему князь Владимир принял православие?»

«Сейчас пойму», – ответил сам себе и стал следить за действиями отцов. К счастью, никто не спешил повторять за настоятелем. Успокоившись, я понял, что вопрос выбора веры нашими предками так и останется для меня лежать в плоскости чисто теоретических умозаключений.