Всё чаще в газетах, по телевидению и в интернете нас просят помочь собрать средства для лечения за границей. Конечно, очень жаль людей, особенно детишек, попавших в беду, но ведь у этой медали есть и оборотная сторона.

Если речь идёт о сложной высокотехнологичной операции – а их в России в принципе не делают, – безусловно, нужно использовать шанс, который предлагают европейские клиники. Это безумно дорого, но жизнь-то бесценна. Хотя, к сожалению, во многих случаях шанса нет, о чём честно предупреждают российские врачи. И не берутся оперировать не потому, что не умеют, а просто хотят оградить больного от лишних мучений, а родных – от колоссальных затрат, которые всё равно окажутся бессмысленными.

А люди почему-то считают, что лечение или операция за рубежом – гарантированный пропуск в бессмертие, безусловное исцеление от всех болезней. И готовы выложить за это огромные деньги, собирая их буквально по рублю со всей страны или продавая последнее имущество, квартиры. Но ведь европейские врачи совсем не боги, к тому же среди них тоже попадаются непорядочные люди, которые просто разводят на деньги.

Мои утверждения не голословны, к сожалению, сужу по собственному опыту. Восемь лет назад в нашей семье случилась трагедия – тяжело заболел муж моей сестры. Был молодой здоровый мужчина без вредных привычек, и вдруг в 41 год страшный диагноз – рак поджелудочной железы. А у них три дочери-школьницы. Сестра была в шоке, да и мы все, родные, ужасно переживали, готовы были отдать последнее, лишь бы зять поправился.

Сестра бросилась к лучшим московским специалистам-онкологам, их приговор был страшным: болезнь запущена, опухоль дала метастазы в печень, больному осталось недолго. Оперировать не отказывались, но дали понять, что это бесполезно.

Но сестра – человек активный, пробивной, оптимистка в любой ситуации. Она никак не хотела смириться, постоянно повторяла притчу о лягушке в кувшине с молоком, которая трепыхалась из последних сил, взбила лапками масло, выбралась и выжила. Ругала врачей, называла их не иначе как «наши русские коновалы», жаловалась, что они лентяи, циники, грубо с ней разговаривают. Твердила, что в России просто «никто не хочет брать на себя ответственность», «не умеют ни оперировать, ни выхаживать», «ненавидят больных».

Во Франции живут наши дальние родственники, настолько дальние, что мы никогда не общались, только что-то слышали друг о друге. Сестра разыскала эту семью, связалась с ними, рассказала о своей беде. Мне показалось, что они были не в восторге от неожиданно свалившихся на них «бедных родственников», да ещё с такими проблемами. Но согласились помочь, навели справки, нашли клинику, где зятя взялись прооперировать.

Так как он, естественно, не имел ни французского гражданства, ни медицинской страховки, лечить его можно было только за «живые» деньги, да за какие! За обследование, операцию, химиотерапию нужно было выложить такую колоссальную сумму в евро, которую вся наша семья не только в руках никогда не держала, но и представить себе не могла. А ещё ведь перелёт туда-обратно, лекарства, жить там на что-то нужно. Французские родственники к себе не приглашали, дали понять, что их помощь ограничивается информацией, а уж дальше – как хотим.

Я очень любила зятя, искренне желала ему выздоровления, жалела сестру и племянниц, но эта затея мне не нравилась с самого начала. Правда, сестру не отговаривала, считала, что она сама «упрётся» в отсутствие денег и поймёт абсурдность своих планов. Но я недооценила её решительность – не посоветовавшись ни с кем, она продала квартиру, доставшуюся им в наследство от свекрови.

Квартира, в которой они жили все впятером, небольшая и неудобная. Она явно мала для такой семьи, но сестра специально не стала обменивать две площади на большую, оставив бабушкино жильё дочкам в приданое. Пока что они его сдавали, и, честно говоря, эти деньги составляли существенную часть их семейного бюджета.

Как я потом узнала, зять был против этой продажи, говорил: «Я всё равно умру, не отбирай у детей последнее». Но сестра как-то его уговорила. Продала она квартиру дешевле рыночной стоимости, главное, чтобы поскорее.

Из Франции сестра мне звонила окрылённая: врачи их обнадёживали, подбадривали, никто, конечно, не грубил, все им улыбались. Сестра взахлёб рассказывала, как были поражены европейские медики, увидев результаты обследований, сделанных в России, – снимки, анализы, томограммы… Они ужасались – мол, прошлый век, да как там у вас вообще больных лечат? Она плакала от счастья: «Наконец-то мы попали в надёжные руки, здесь настоящие врачи, современное оборудование. Они обещают, что помогут Игорю!»

Слушая её, я засомневалась в своей правоте, думала, как же могла я опустить руки, согласиться, что всё бесполезно! Действительно, это только российская медицина бессильна, а в Европе всё на другом уровне, там зятя вылечат, и никаких денег на это не жаль.

Сделали операцию, провели химиотерапию, которую Игорь перенёс очень тяжело, мучительно – гораздо тяжелее, чем до этого переносил саму болезнь. Им объясняли, что это очень сильный препарат последнего поколения, у которого такие мощные побочные действия, но зато он обязательно поможет.

И правда, потом Игорь почувствовал себя неплохо. Вернулись они домой счастливые, надеялись на лучшее. Зять вышел на работу, водил машину, приходил к нам в гости, строил планы. А через пять месяцев его не стало. Страшная болезнь всё же догнала его, съела изнутри, полностью отравила организм.

К счастью, он не очень мучился, болей не было, только вдруг навалилась страшная слабость. За две недели до смерти он даже пытался ещё выходить гулять, но сил совсем не было, не мог преодолеть две ступеньки у крыльца подъезда. Он до последнего дня не верил, что умирает, ведь его же лечили «лучшие врачи Европы»! И мы все не хотели верить в неизбежное, увы…

Мы потеряли родного человека. Сестра осталась вдовой, дети – сиротами. Конечно, никто не винит французских врачей, они сделали что могли. Как мне объяснили, на Западе не принято отказывать в лечении, операции самому безнадёжному больному. Там медики работают по принципу «даже если не сможешь вылечить – всё равно лечи».

Наверное, это правильно, ведь надежда умирает последней. Но всё-таки такой принцип больше подходит жителям Европы, за лечение которых платит государство или страховые компании. А российские граждане (к сожалению!) не могут позволить себе такой роскоши.

Сестра попробовала бороться до конца, плыть против течения – и осталась не только без мужа, но и без денег, без надежды решить жилищный вопрос для дочек. Если назвать вещи своими именами, она отобрала у живых, чтобы отдать мёртвому.

Может, и жестоко так говорить, но ведь я вижу, как она мучается теперь от безденежья, не может нормально одеть дочерей, свозить на отдых. Вижу, как страдает её старшая дочка от невозможности выйти замуж, – у её любимого тоже нет своего жилья.

Моя сестра и её дети слишком дорого заплатили за призрачную надежду, которую им дали «оптимистичные» европейские медики.