Солнце перевалило за полдень, а я всё ещё не добрался до вяза. Сделал старое раскидистое дерево мысленным ориентиром: вот дойду до него и немного передохну. А потом продолжу копать каменистую землю. Она плохо поддаётся лопате, в некоторых местах пригодилась бы кирка. Но где её взять в женском монастыре?

Иногда возникает мысль: зачем всё это надо, лучше бы нашли другой участок. Но монахини указали именно на этот клочок земли, который необходимо вскопать под новый цветник. Там, за монастырскими стенами, такое задание показалось бы глупостью, граничащей с унижением, но в монастыре работается иначе. Сегодня я добровольный трудник монастыря, а значит, не на кого обижаться.

Пот валит градом, а ведь надо ещё выворачивать камни из земли. Помню, как в школе нас, пионеров, заставляли копать никому не нужные газоны, и это выглядело каким-то холодным, безличным издевательством. Как и чистка бесконечной картошки на военных сборах. Но в монастыре никто никого не неволит, ты сам попросил дать тебе послушание.

Вскоре наступает момент, когда бессмысленный монотонный стук лопаты становится незаметен для слуха и его сменяют щебет птиц, далёкий смех молодых послушниц, блеяние монастырских коз. Послеполуденный зной продолжает терзать, но теперь возникает необычное ощущение, что он мучает не тебя лично, а какого-то другого человека в твоей оболочке. Вяз в качестве ориентира уже кажется не таким важным, как час назад, да и само время течёт по-другому. Несмотря на усталость, приходит странный покой. Я вспоминаю бессмертные слова Дикого Прапора из комедии «ДМБ»: «Дело не в умении, не в желании и вообще ни в чём. Дело в самом пришивании подворотничка», – и ещё больше успокаиваюсь.

Рядом пыхтит мой дядя. После похорон бабушки я пытался затащить его на всенощную, но неудачно.

– Не, так долго в храме не простою, что ты! – отнекивался дядька. – Полчаса ещё куда ни шло. Ну, час. У меня возраст!
– Старые бабки под девяносто спокойно стоят, и ничего, – заметил я родственнику. – Они тебе в матери годятся.
– Так они же давно привычные, – не уступал дядя. – А у меня не получится. Нет, не уговаривай!
– А как насчёт идеи потрудиться в монастыре ради бабушкиного помина? Ну, например, землю покопать или стройматериалы потаскать?
– Землю покопать – это совсем другое дело, – согласился дядька. – Это запросто.

Вяз давно пройден, а мы даже пропустили эту отметку, забыв об отдыхе. Тени удлинились, осталось совсем немного, и мы скоро по-корчагински добьём свою одноколейку.

– Вы прямо стахановцы, – улыбается мать Мария, проходя мимо.
– Хотим сегодня закончить.
– Хорошо, только обязательно сделайте перерыв, – забеспокоилась матушка. – Спины надо поберечь. Особенно Андрею Васильевичу.
– Сейчас, вот только до того камушка дойдём, – хорохорится дядя.

Мать Мария ещё несколько раз подходила, звала на чай, но мы твёрдо решили добить свой каменистый пятачок. К тому же хорошо знали, что путник большую часть дороги проходит до приёма пищи.

– Слушай, как-то неудобно, – забеспокоился дядя, когда всё было кончено и мы относили шанцевый инструмент в сарай. – Зачем в трапезную? Им, наверное, и так есть нечего. Вон какие худые.

Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Дяде это простительно – он прежде ни разу не бывал в монастырских трапезных.

– Пойдём, а то обидятся, – потянул я дядьку за рукав. – Не строй из себя сироту казанскую.

В трапезной мать Мария поставила перед нами дымящийся рыбный пирог и виновато спросила:
– Простите меня ради бога! Недавно послушницы были, весь чай выпили. Сейчас сбегаю на кухню, новую пачку открою, заварю. Но, может, вы пока квасу попьёте?

Мы с дядькой переглянулись.

– С большим удовольствием!

Пить горячий чай в жару после такой работы, честно говоря, совсем не хотелось.

– Очень вкусно, – поблагодарил дядька, уплетая второй кусок пирога. – Вы сами готовите, или вам привозят?

Я тихонько пнул его ногой под столом.

– Конечно, сами, – отозвалась мать Мария из кухни. – И квас ставим. У нас матушка Ксения по этому делу большой специалист.

Более вкусного напитка я в жизни не пробовал. Это был настоящий домашний белый квас, пахнущий мёдом, хлебом и травами, с приятной кислинкой и довольно ядрёный. Мы с дядькой быстро осушили кринку.

– Сейчас ещё принесу, – засуетились монахиня и снова убежала в свои закрома.

Мы ещё посидели немного, поговорили о том, как здесь было раньше. Семидесятилетний дядька рассказывал, как мальчишкой лазил в развалины старой церкви, как они ходили в рабочую школу через речку по старому деревянному мосту, а река была намного полноводнее.

Когда настала пора уходить, дядя приподнялся и снова грузно опустился на скамью:
– Знаешь, я что-то ног не чувствую.

Я тоже встал, но меня качнуло назад. Странно – голова совсем светлая.

– Это всё квас, – охнул дядька. – А пьётся как вода. Стыдно-то как!
– Да брось ты, – начал я успокаивать его. – Мы же трезвые. Только вот ноги не держат.
– Давай вызовем такси.
– Ты что! Такси в монастырь не приезжает.

С грехом пополам мы выползли из трапезной и, поддерживая друг друга, окольными тропинками дошли до выхода из монастыря. Дома нас ждал небывало глубокий сон.

Говорят, человек, приходящий в монастырь потрудиться за просто так, стяжает особую милость Божью. Кто-то, как и мы с дядькой, работает ради успокоения родственников и прощения их грехов. Другие приходят, чтобы самим очистить душу – труд в монастыре спасает не хуже молитвы. Хотя есть трудники, работающие в обителях на постоянной основе. Они получают полноценную зарплату. Это профессионалы, без которых не обойтись: строители, реставраторы, плотники, маляры… По старинной традиции трудниками работают и паломники, которые остаются в монастыре дольше чем на три дня. Хотя сейчас паломников почти везде встречают платные гостиничные сервисы, и больше гостей не просят подсобить по хозяйству. Но в небольших обителях и скитах старинная практика остаётся. И люди, которые приходят потрудиться бескорыстно, рано или поздно понимают истинное значение труда в монастыре. Поняла однажды его и мать Мария.

– Я тогда была ещё совсем молодой монахиней, а настоятельница поставила меня следить за трудниками, – рассказывает инокиня, и глаза её вновь улыбаются. – А мне страшно – сколько страстей! Ведь какие работники чаще всего приходят? Бомжи, пьяницы, всякое перекати-поле. Даже те, кто в бегах, бывают. Работают ради куска хлеба – это всё, что мы можем им дать. Некоторые не понимают, обижаются – за работу просят заплатить. А ещё их всех надо организовать, дать посильные задания, да ещё наблюдать, не отлынивает ли работник. Иные и воровать умудряются.

Матушка Мария рассказывала об одном случае. Как-то раз в монастырь явился бомж с мутным прошлым. Видимо, раньше сидел. Поработал несколько дней, разнюхал все входы и выходы и позарился в церкви на ящик с пожертвованиями. Забрался ночью в храм и вскрыл. А там аж всё распухло от купюр!

Поскорее, пока никто не заметил, вор набил банкнотами карманы и смылся. А через день пришёл и упал на колени перед батюшкой и матерью игуменьей, раскаялся. Сказал, что Бог его покарал – все деньги превратились в «билеты банка приколов», купюры для розыгрышей. Но, как выяснилось вскоре, ларчик проще открывался.

В монастырский храм часто ходил дядя Коля, мужичок в летах и немного не в себе. Все его звали Колей-дурачком. Большинство прихожан считало, что он обычный умственный инвалид, но находились и те, кто признавал дядю Колю юродивым. Как бы то ни было, дядя Коля был абсолютно безобиден, как и все его странности. Вот кто-то и вспомнил, что накануне после литургии дурачок хвастался, что у него целая куча денег, и показывал прихожанам «прикольные» банкноты. А потом, судя по всему, «загрузил» их в ящик для пожертвований.

Смешно, но шутка Коли-дурачка оказалась спасительной – по крайней мере, один вор пришёл к Богу.

– Одно время было так тяжко на душе, что я решила попросить матушку настоятельницу перевести меня на другое послушание, – говорит матушка Мария. – Поняла, что больше не могу управляться со всеми ними, да ещё выяснять отношения. Что греха таить – не все трудники горят желанием поработать. Мать игуменья сказала: «Ну что ж, я тебя понимаю. Правда, не знаю, кого назначить на твоё место. Ладно, пока иди на кухню, смени мать Иулианию, а там разберёмся».

Какая же я была счастливая! Чуть не летала по монастырю. Такая груда свалилась с моих плеч – не передать. Но через неделю будто стало чего-то не хватать. Такое странное чувство, словно воздух из лёгких выкачали. И эти бедняги грязные снятся почти каждую ночь. Помолилась и вдруг поняла простую вещь: а ведь это мой путь. Более того, единственный путь для меня научиться истинному смирению – не осуждать и теплить в себе настоящую любовь к людям. Попросилась на прежнее послушание. С тех пор снова присматриваю за трудниками. Это нелегко, но теперь я знаю, каков этот путь и что он был приготовлен для меня.

…Тогда я не совсем понял мать Марию. Любить всех людей – это прекрасно, но как быть с ворами и бездельниками, которым не нужны ни труд, ни эта любовь, если их и так кормят задарма. Но однажды мне всё стало ясно как божий день.

Той зимой я снова пришёл в монастырь. На душе было погано, вот и вспомнил то блаженное состояние покоя после изматывающего труда, когда мы с дядькой копали каменистый участок. Мать Мария отправила меня убирать снег – его столько выпало накануне, что послушники не справлялись. Кроме меня тогда в монастыре работало ещё с десяток трудников.

Выдали лопату. Машу исправно, расчищаю монастырские дорожки. Рядом трудится мужик в потёртом пуховике и смешной спортивной шапке-петушке времён СССР. Также с нами чистят снег три мужика явно без определённого места жительства.

Снежные кучи летят от лопаты, и я боковым зрением замечаю, что в нашей «бригаде» не все работают столь же ударно. Мужик в «петушке» трудится, а бродяжки кинут пару лопат и отдыхают несколько минут. Хотел было возмутиться – что за дела? Почему мы пашем за этих лодырей? В конце концов, не мной это придумано: кто не работает – тот не ест.

Направился к бродяжкам и вдруг понимаю, что лицо мужика в «петушке» показалось знакомым. Он не обращал никакого внимания на бездомных. Я узнал его – это известный местный депутат, мультимиллионер, хозяин строительной компании и сети магазинов. Правда, обычно он появлялся на публике в дорогом пальто и норковой шапке. Все знали, какой это суровый босс и как он кричит на стройках на нерасторопных работников. А тут не замечает нарушителей трудовой дисциплины, смиренно трудится! Видимо, тоже на душе кошки скребут. Только, наверное, какие-то совсем большие, депутатские кошки.

Не стал я делать никаких замечаний бомжикам. Кто я такой, чтобы судить их, если смиряется даже этот человек, мечущий громы и молнии? Может, и эти трое бедолаг придут к Богу, но только их полдень ещё не пришёл. И сразу осознал, что некогда испытывала матушка Мария. Хотя и сам об этом догадывался ещё тогда, долбя каменюки вместе с дядькой.

Никто никого здесь не неволит. И трудятся здесь не ради результата, а ради любви. Ради очень странной и непонятной любви, словно повисшей в монастырском воздухе и остановившей время. Она не сразу входит в тебя, а насыщает постепенно, и ты понимаешь, что не стоит тратить себя на шелуху. Потому что самые важные вещи на свете обычно нам дарованы просто так.