Наконец-то лечение в санатории дало плоды. Во мне завязался крохотный будущий плод. Это произошло в южном городе, вдали от дома, от мамы, родных и подруг.

Уже когда лежала на сохранении, ночью началось кровотечение. Девушка из нашей палаты разбудила медсестру. Та отправилась за дежурным доктором – и пропала. Прошло двадцать минут, полчаса. В палате все уснули. Я встала, законопатилась всеми ватно-марлевыми принадлежностями, которые нашла в тумбочке, и поплелась спасать себя и ребёночка.

Сестринский стол пуст, только лампа горит. Тощая, в длинной белой сорочке, я была похожа на Кентервильское привидение. Слонялась по длинному холодному этажу и несмело взывала в спящее пространство: «Эй, пожалуйста, помогите кто-нибудь!» Только эхо в ответ.

Совалась в какие-то двери. За одной обнаружила спящую как ни в чём не бывало нашу дежурную сестру: так-то она искала доктора! Я тронула её за плечо.

– А-а-а! – заорала она, подскакивая, путаясь в простынях. – Чуть не родила, блин! Чего тебе?
– Кровь не останавливается, – заплакала я.
– А я при чём, что могу сделать без назначения? Не подошёл, что ли, врач? Сказала же ему, вот паразит. Он в ординаторской дрыхнет, – выдала она с потрохами своего шефа.

Сообщив эту информацию, зевнула и снова рухнула в койку, досыпать. Я поковыляла дальше. В ординаторской на кушетке вырисовывался под простынёй уютно свернувшийся калачиком крупный силуэт. Закашлялся басом, поднял бородатую голову.

– Я из шестой палаты, у меня кровь.
– Раз кровотечение, так чего шляетесь по коридору? Идите в смотровую.

Силуэт широко зевнул, слегка обдав приятным запашком коньяка. Закурил, осветив зажигалкой мятый нос и всклокоченную бороду. Я узнала заведующего отделением, он сегодня дежурил. Слава богу! О нём говорили – волшебник. Грубиян, но руки золотые.

Он действительно пришёл минут через десять. С недовольным лицом, даже с отвращением осмотрел меня. А разбудите-ка вас в третьем часу ночи, я посмотрю, какое у вас будет лицо. Такая у меня, у всех нас тогда была психология. Мы все чувствовали себя вечно виноватыми.

Ладно ещё если бы я была жена или дочь уважаемого в городе человека. А то приезжая без прописки: ни навара, ни шерсти, ни мяса, один визг, как от поросёнка.

В нашей-то родной северной больнице порядки были ещё старые. И девчата в палате ни за что бы не уснули, подняли всех на уши, нянечки бы суетились, доктор прибежал. В маленьких среднерусских и уральских городках ещё сохранялись островки советской дисциплины.

Но здесь вам не тут, как тогда говорил по телевизору серебряный голос России Черномырдин. И я уже не удивлялась, что к дочке директора молокозавода лечащий врач подходит пять раз на дню, а ко мне дай бог хоть раз на обходе лицо обернёт.
К слову, та дочка была прелестным, славным существом – Людочка, если читаешь, привет! Она щедро кормила соседок дефицитом, которого многие из нас до этого в глаза не видели. Лично я впервые попробовала крабов и чёрную икру.

Она тоже была беременна и привередничала в еде. Однажды из ресторана ей привезли большой пакет горячих киевских котлет. А она к тому времени уже их расхотела. Пировала вся палата!

Но я отвлеклась. В ту ночь заведующий, бегло осмотрев меня, сообщил, что «всё нормально, шейка закрыта». Сам сделал укол магнезии – видимо, не хотел беспокоить медсестру-мегеру. И беременность потихоньку покатилась себе дальше. Никто наутро не успокоил и не объяснил, что за фонтаны из меня били. Делали уколы, а когда животик подрос, дали какие-то таблетки: жуй!

Всё на свете имеет конец, в том числе и больничное заключение. В выданной на руки обменной карте ни слова не говорилось о том ночном происшествии. Врач, через некоторое время делавшая мне УЗИ, удивлённо воскликнула:
– Да у вас предлежание плаценты! А тут об этом не написано.

В силу своей медицинской безграмотности я не придала значения грозному диагнозу. Гораздо больше меня занимал пол ребёнка. Придя домой, обрадовала мужа:
– Кричи ура и бей в ладоши, у нас будет девочка. Сказали, сердечко хорошее, бьётся громко и ясно. А срок – больше на целый месяц. Выхожу в декрет.

У мужа как раз заканчивались экзамены, и рожать мы поехали домой.

Дома всё было хорошо, всё своё, родное. А что такое предлежание плаценты и чем оно опасно, я не имела представления. Молодая, легкомысленная, я вообще забыла о словах докторши на УЗИ.

Правда, всё же сходила на платную консультацию, красочно рассказала о той ночи, когда едва не потеряла ребёнка. Врач выслушала, полистала карту и, должно быть, подумала: «Ох уж эти нервные возрастные мамашки». Но ласково поправила меня:
– Не кровотечение, а выделения. Это часто встречается у беременных.

Так я и не поняла, почему та врач после УЗИ не вписала в карту названный мне диагноз. Это для меня до сих пор тайна тайн. Возможно, она вложила снимок, но его мог прочитать лишь узкий специалист.

Я ждала дочку, уже называла её Ксюшкой. Она росла у меня в животе чрезвычайно смышлёным ребёнком, мы переговаривались.

– Ау! – говорила я. – Ты где там затаилась? С добрым утром! Хватит спать, – и через минуту чувствовала ленивые потягушечки и мягкие, милые упругие толчки.

Дочка здоровалась со мной изнутри:
– Я тут, не волнуйся.

Вечером:
– Ты чего разбушевалась? Пора спать, все послушные детки уже спят.

Ксюшка будто несколько мгновений обдумывала мои слова. И нежно, щекотно двинув меня кулачком или пяточкой на прощание, утихала до утра. Удивительный, гениальный ребёнок.

Если она, ещё не родившаяся, всё-превсё понимает, что же нас ждёт потом? Что мы с такими талантами-то делать будем?

Эх, Ксюха, сколько нам с тобой пришлось вместе вытерпеть. Чужбину, страх потерять друг друга, адские муки токсикоза. Мечты о солёных рыжиках и простой горячей, взбитой, нежной картофельной пюрешке. Пережить элементарный голод – вам лучше не знать, как кормили в той южной больнице. Слава богу, мы всё с тобой выдержали, всё позади. Девочка моя, как жадно, нетерпеливо я тебя жду!

В среду была у врача – «Сердечко-то какое хорошее, как моторчик работает».

В субботу почувствовала тяжесть. Но ведь такое время от времени уже бывало, нужно только полежать. Ксюшка стала сонной и отзывалась неохотно, когда я пыталась её растормошить, расшевелить. Потом вообще перестала отвечать. «Эй, засоня!» Ксюшка молчала.

Во мне боролось два страха. Первый: что-то случилось. Но ведь ничего плохого с нами произойти уже не может, слишком много пережито, чтобы подвергнуть нас новым испытаниям. И примешивался второй, эгоистический страх снова оказаться в больнице. Я ведь и так несколько месяцев провела в заключении, и мне точно сказали: рожаем через месяц, не раньше.

Тяжесть всё сильнее. И если бы тогда вызвала «скорую» или пешком доплелась до дежурного врача, ещё можно было бы всё поправить, спасти.

В воскресенье, после суток молчания, Ксюшка внезапно ожила во мне. Да как бурно: живот ходил ходуном, бешено вздымался и опадал холмами.
– Ну наконец, вот она ты! Что же так меня пугаешь?

А это дочка во мне билась в агонии. До сих пор она таилась, сжавшись комочком, пытаясь беречь последние граммы кислорода. И вот всё. Конец. Мама предала дочку, не услышала, не поняла её. Стала для неё живой могилой.

Но ничего этого я ещё не знала. Я была прочно, накрепко заколота сохраняющими, расслабляющими препаратами. Кровь и воды – потом объяснили – скапливалась во мне, как в мешке. Когда он лопнул, было поздно.

Два часа ночи. Муж на практике, брат на заводе, на смене, мама в деревне. Ближняя соседка – столетняя старушка, её от вида меня, окровавленной, хватит инфаркт. Я во тьме бреду к телефону-автомату за два квартала. Только бы он работал.

Диспетчер «скорой» не может поверить, что я, рожающая, истекающая кровью, сама звоню по телефону-автомату. Долго уточняет, как проехать, как найти меня в частном посёлке среди сотен спящих домиков. Рыдая, называю координаты, говорю, что буду сидеть на заборчике ближе к дороге. Совсем скоро слышу шум и вижу свет фар.

В больнице уже всё наготове. Ярко освещённый подъезд, носилки, тёплые одеяла. Много людей в белых халатах, капельницы с двух сторон, доктора с трубками…

– Будем кесарить. Сразу предупреждаю: ребёнок мёртв, сердцебиения нет. Спасать будем вас.

Другая, молодая врач приникает к моему опавшему животу.

– А вот, вроде постукивает, трепещет.
– Это у матери, пульсирует крупный сосуд.

Всё хорошее для меня кончено. Впереди ждут недели и месяцы горя и бесконечных слёз.

А из кабинета участкового врача странным образом, с концами, исчезла моя обменная карта. Впрочем, кому она уже была нужна? Какие суды, какие претензии, какие миллионы? Бог с вами. Ни мне, ни маме, ни мужу это и в голову не пришло. Спасибо, что сама осталась жива. Да и не было тогда такой практики – судиться. Бабы ещё нарожают. Мы винили только самих себя.