Ничего нет скучнее, чем наблюдать за поселковыми собаками. Я снова пересчитываю их, хотя прекрасно знаю: 27. Но рано утром в посёлке делать нечего, поэтому всё равно считаю: пегий – раз, черныш – два, серый – три, рыжик номер один – четыре, рыжик номер два… Где рыжик номер два? Наверное, спит за копной старых рыбацких сетей, где и остальные. Они всегда там спят.

Сейчас без пяти восемь, на собак навалилась первая утренняя лень, когда солнце начало припекать по-настоящему, по-южному. Но я знаю: не пройдёт и двадцати минут, и сон слетит с барбосов так же быстро, как пена с кружки пива, которую любил сдувать мой дядя Толя. Уши встанут торчком, морды развернутся в сторону моря, а потом, словно по команде, псы потрусят к поселковой конторе – хоть часы по ним проверяй. Туда к девяти вернутся рыбаки со свежим уловом. Именно поэтому нет ничего интереснее, чем наблюдать за поселковыми собаками.

Наши ребята ушли в море на промысел вместе с местными рыбаками ещё до пяти утра, в это же время в море уходят десятки судов всех рыбколхозов от Ейска до Тамани. Парни захотели посмотреть на настоящий рыбацкий труд, а меня не взяли, хотя я очень просила. «Слушай, ну правда, нечего там бабам делать, – утешал меня старший нашей группы, Сашка. – Да и рыбаки не поймут».

Тем летом мы колесили по Приазовью в составе студенческой этнографической экспедиции. Опрашивали потомков старообрядцев-некрасовцев и липован, которых судьба помотала по берегам Чёрного моря – в Турции, Румынии, СССР. Поражали их имена, звучавшие, словно ожившие летописи: Василист Авксентьевич, Иона Дормидонтович… Кое-где мы останавливались на берегу Азовского моря, разбивали палатки, в других местах нам давали приют рыбаки, пускали ночевать в пустующий клуб или колхозную столовую.

Наконец в полосе прибоя показались лодки, и вскоре здоровые загорелые мужики и наши студенты внесли здоровенные ёмкости со свежей рыбой. А потом началось то, к чему я так и не смогла привыкнуть за время обитания в посёлке. Один из рыбаков взял короб с рыбой, пошёл к собакам и вывалил им гору огромных, жирных белобрюхих судаков. Псы не набросились на еду скопом, а брали её степенно, но соблюдая иерархию. У меня от их чавканья стоял ком в горле. Я ещё помнила, как мы с мамой в конце восьмидесятых давились в очередях за склизким хеком, а тут свежий первосортный судак шёл на корм собакам!

– И не жалко вам такую рыбу собачкам отдавать? – спросила я старшего рыбака, Лёшу.

– А куда её девать-то? – удивился тот. – Ладно хоть собаки едят. А так все сети ею забиты, устали уже выбрасывать.

В этот момент я мечтала только об одном: чтобы рядом с этой рыбой появился пространственно-временной портал в 1989 год. Но я понимала Лёшу: им нужно сдавать осетра, на остальное размениваться нет сил.

– Ладно, пионеры, – весело сказал Лёша. – Приглашаем вечером на шашлык. Дамам быть строго в вечерних платьях.

Вечером мы сидели вместе с Ленкой и Сашкой, пили домашнее вино и ели шашлык из свежего осетра. Нигде, ни в одном ресторане я больше не ела такой вкуснятины. И завидовала: эти обгоревшие на солнце бородатые небожители могут есть тающую во рту осетрину, когда захотят.

Спустя пару дней вечером Лёша отозвал нас с Ленкой в сторону.

– Хотите, покажу кое-что интересное? Помните яму с лечебной грязью?

На окраине посёлка возвышался небольшой холм, на вершине которого булькало озерцо с отвратительной сине-серой жижей. Это самый настоящий вулкан, только грязевой, более того, ближайший к Москве центр вулканической активности. И практически все грязевые вулканы расположены здесь, в Темрюкском районе. Грязь лечебная, помогает от множества болячек. Наша группа в первый же день устроила там купание, а я постеснялась – лень было потом два километра топать к морю и отмываться от отрыжки матушки-земли.

– Как же её забудешь? – хмыкнула Ленка.
– Пойдём, сейчас увидите кое-что интересное.

Лёша не сводил с Ленки глаз. Вроде женатый, хотя кто знает, на какие глупости может толкнуть заевший быт человека, особенно измученного осетриной.

Мы залегли на пригорке. Лёша прислонил палец к губам.

– Тс-с-с. Теперь ждите.

Солнце садилось, и я не представляла, чего тут можно ждать. Озерцо жижи, вокруг выгоревшая скудная растительность.

Но минут через десять я увидела странное зрелище. Все двадцать семь собак пришли и сели вокруг грязевого озера. Не шелохнувшись, они несколько минут смотрели на его середину. Солнце садилось, удлиняя тени псов, и от этого зрелище казалось ещё более зловещим. Будто водоём окружили ожившие статуэтки египетского бога Анубиса с острыми шакальими ушами.

– Что они делают? – шепнула в ужасе Ленка.
– Смотри-смотри.

Собаки посидели ещё минуты три, потом одна за другой ушли прочь.

– Они грелись около вулкана? – спросила я.
– Ага, как же, за день замёрзли, – усмехнулся наш провожатый. – Там ещё сероводород выделяется и всё такое. Обычно собаки, наоборот, держатся подальше от таких мест.
– Впечатление, будто они кому-то молились, – сказала я и даже поёжилась. – Какому-то своему собачьему богу.

Лёша пожал плечами.

– Может, и молились. Только завтра утром будет шторм.
– Шторм? – удивилась я. – Вроде обещали ясную погоду всю неделю.
– Вот увидишь.

Ночью я выбралась из нашего лагеря и взглянула на небо. Звёзды яркие, южные, большие, словно яблоки, ни единого облачка. Но едва залезла в спальник и уснула, как меня разбудило завывание. Открыла глаза и не могла поверить: на улице всё ревело и грохотало в отблесках молний. Сколько я спала после ночного променада? Полчаса? Двадцать минут?

– Ну и как это можно объяснить? – спросила я днём Лёшу, который чинил снасти. – Хочешь сказать, что вы определяете погоду по собакам?
– Определяем, – кивнул Лёша, но остался серьёзным. – Тут много чего интересного творится, вокруг этих вулканов.

Вечером снова распогодилось, и начались посиделки с домашним вином и рыбой. Но нам с Ленкой пить не хотелось.

– Алексей, а расскажите нам ещё что-нибудь о вулканах, – донимала Ленка Лёшу.

– Да пожалуйста, – оживился тот. – Азовское море вообще странное. Вроде мелкое, средняя глубина метров семь-восемь, однако здесь случаются настоящие цунами. А ещё здесь на пляжах встречается радиоактивный песок – то ли со дна наносит, то ли от этих вулканов. Мигрируют они, эти пески. В некоторых местах до тысячи микрорентген в час, как в Чернобыле. Здесь вулканы и на морском дне есть. Иногда бывают такие мощные извержения, что в море образуются новые острова, из той же вулканической грязи. А потом их за несколько дней размывает.

Рыбак щурился, рассказывал, и по всему было видно, что он давно не встречал благодарных слушателей, точнее, слушательниц, таких как Ленка. Моя однокурсница явно нравилась Лёхе. Я даже хотела уйти, но, с одной стороны, не могла оставить подружку одну, мало ли что? А с другой, меня не меньше Ленки увлекали Лёхины истории.

– Неподалёку в одной станице жил старый дед, Иван, помер уже давно, – начал Лёша. – Вот он рассказывал, как его отец мальчишкой при царе участвовал в разграблении скифских курганов, когда те ещё встречались в степях. Отец был мелким, старшие ребята его особо не жаловали. Им попадались и золотые украшения, и древние кинжалы, и самоцветы. Однажды разрыли очередную могилу и, чтобы посмеяться над пацаном, крикнули: «Иди сюда, малой, всё, что там, – твоё». Заржали и ушли.

На дне кургана лежали лишь остатки давно сгнившего хлама, одежды, конской упряжи и сёдел. На них висело много тёмных блях, вроде бронзовых. Что делать? Заплакал, забрал эти бляшки, может, в хозяйстве сгодятся? Принёс домой, потёр, а они как заблестят! Оказалось, все из золота. И вышло так, что Ванин папка взял добычи гораздо больше, чем его насмешники.

«Отец решил золото никому не показывать, хотел закопать его во дворе до лучших времён, – вспоминал дед Ваня. – И в ту же ночь увидел сон. Будто стоит он перед ямой с булькающей грязью: «Всё, что взял, нужно отдать. Кинь сюда. Не бойся, за это мы поможем тебе».

Пацан перепугался, но не посмел ослушаться голоса. Он знал, что в их районе есть такая яма, пошёл туда и швырнул в неё все бляшки. Однако ничего сверхъестественного в его жизни не происходило – в люди не выбился, кладов не находил, как жили бедно, так и продолжали жить. Вырос, обзавёлся семьёй и всё чаще жалел, что в детстве так глупо расстался с богатством. Хотел даже нырять в ту яму, поискать бляхи, но разве найдёшь? Да и за столько лет, наверное, их уже давно выгребли купальщики.

Потом революция, Гражданская война. Ванин отец воевал за белых, сбежал от них, снова осел в станице. Жил вроде мирно, но однажды ночью ему приснился сон. Снова тот же голос, что в детстве, сказал: «Вставай, собирай семью и срочно уходи в Тамань, за тобой уже идут». Так он и поступил – сбежал с женой, двумя дочками и маленьким Ванькой.
На следующий день в станицу нагрянули чекисты, искали станичников, которые служили у Деникина. Те, кого нашли, назад уже не вернулись. Так скифское золото спасло жизнь.

– Интересно, неужели об этих вулканах никто раньше не знал? – спросила Ленка.
– Знали, конечно, – ответил Лёша. – Сколько тут перебывало завоевателей, не счесть. Говорят, даже греческий царь приходил поклоняться этим вулканам, только я забыл его имя. Как Александр Македонский, но другой. А ещё рассказывали, был случай в сороковые или пятидесятые.

Купались в озере студенты. И один – вот прямо как ты, Олесь, – не хотел залезать в грязь. Ну, они в шутку обиделись, схватили его и швырнули в вулкан. А парень не всплывает! Хотя утонуть там невозможно, глубина с весло. Ныряли, облазили весь «водоём» – пусто. А минут через десять показалось тело. Думали – всё, отмучился товарищ, а он живой. Но говорил странные вещи.

Будто под землёй текут огромные реки, широкие, как моря, некоторые из грязи, но только чистой, белой, а другие – из прозрачной воды. Одна течёт под Каспием, другая уходит на север. И что эти реки живые и разумные, у них своё царство, они всё слышат и правят подземным миром. Студенты, конечно, покрутили пальцем у виска, но решили никому о бреде парня не сообщать. Может, боялись, что самим не поздоровится за то, что чуть не угробили товарища. А тот потом забрал документы и ушёл из института, пропал с концами. По слухам, уехал куда-то в Среднюю Азию с геологической партией.

…Спустя столько лет я вспоминаю этих приазовских мужиков, и мне становится одновременно светло и грустно. Светло, потому что времена юности наделяют особой ценностью каждый прожитый момент, даже если он кажется глупым. А грустно, потому что слишком многое изменилось с тех пор. Безжалостный промысел рыб ценных пород привёл к тому, что осётр почти исчез из азовских вод. И вряд ли рыбаки, если их артели ещё живы, разбрасываются судаком перед поселковыми собаками. А за посещения грязевых вулканов теперь надо платить.

Часто вспоминаю Лёшу и их наивный роман с Ленкой, но больше всего мне запала в душу одна его недосказанная мысль.

Сколько народов владело этими землями, считая себя их безраздельными хозяевами, но все они отсюда ушли. Киммерийцы, скифы, греки, генуэзцы, авары, половцы, монголы, турки… Хватит ли у нас мудрости относиться к этим землям бережно, чтобы наши реки по-прежнему были полны богатств и текли спокойно – и на земле, и под землёй?

Иногда мне кажется, что царь Понта Митридат Евпатор, последний великий наследник Александра Македонского, с которым Лёша его спутал, всё ещё приходит на закате к вулканам и о чём-то с ними говорит. А двадцать семь собак по-прежнему сидят и внимательно его слушают.